Примечание библиотекаря:

Записанные сказы о Киеране Барде попадают в три категории: Лесной цикл, Замки и Короли, и безымянный цикл занимательных рассказов (недавно таинственно уничтоженный). Некоторые написаны самим бардом, а иные, иногда лишь тени оригиналов, годятся лишь для сказок на ночь детям. Структура повествования представляет как раз форму, обожаемую слушателями для рассказов у очага долгими зимними вечерами. Описывают ли сказания истинные события, вымышлены ли или являются аллегорией - решать читателю.

I

Киеран шел из Врена в Файртри, когда утомился от полуденного солнца. Его башмаки несколько жали и он решил снять их и немного отдохнуть в тени ближайшего дуба (барды вообще обожают дубы). Избранный им дуб был почтенным и сучковатым, с крепкими переплетенными ветвями, местами касающимися земли. Из тени его Киеран наблюдал за лесными созданиями, играющими на теплом солнышке. И кроме шелеста листвы над головой, до барда доносилось лишь хлопанье крыльев бабочек и птичье пение.

"Какой мирный день," - думал Киеран, наблюдая за пролетающей мимо бабочкой. - "Какой красивый день! Правда, с тех времен, как барды начали слагать песни, был ли когда-нибудь день более мирный и красивый?"

Он приложился к своей фляге, достал из мешка лютню, прочистил горло и запел:

"О, девушки Врена весьма красивы...
...волосы - лен, и груди как дыни..."

Он набрал воздуха, дабы продолжить разухабистую песню, когда тонкий женский голос произнес: "Добрый сир..."

Он вскочил на ноги, покраснев от смущения. "Кто здесь?" - крикнул он.

Тонкий голосок повторил: "Пожалуйста, сир, не будете ли вы так любезны..."

Киеран оглянулся, но не увидил никого, кто мог бы обращаться к нему.

"Эй ты," - заорал он, - "покажись или можешь испробовать моего кинжала." (Он отчаянно пытался вспомнить, где в последний раз слышал эту фразу). "Будь ты враг иль друг, немедля покажись."

Голосок ответил откуда-то сверху: "Добрый сир, вам не надо бояться меня, но мне нужна ваша помощь. Найдете ли вы в своем сердце желание помочь мне?"

Он взглянул вверх и не увидел ничего, кроме гнезда малиновки в трех ветвях от его головы. Забравшись туда, он узрел саму малиновку и трех птенчиков с широко раскрытыми клювами.

"Добрая малиновка," - спросил он, - "не ты ли говорила со мной?"

"Добрый сир," - ответила та, - "я повредила свое крыло и пройдет по меньшей мере день перед тем, как я вновь смогу взлететь. Если мои дети не получат еду в ближайшее время, они умрут. Не были бы вы так любезны принести им большой сочный ломоть мяса? Найдете гусеницу, червя или личинку для моих деток?"

У Киерана было доброе сердце и он не мог ответить отказом на подобную просьбу; итак, он отправился вглубь леса. Осматривая листья шелковицы, он в конце концов обнаружил маленькую зеленую гусеницу. Она выглядела отличным обедом для маленьких малиновок.

Подняв ее в пожираемого ею листа, бард приготовился вернуться к дубу, когда услышал тоненький голосок. Он открыл свою ладонь и гусеница взглянула на него своими большими карими глазами, затуманенными страхом. "Добрый сир," - молвила она, - "неужто вы бездумно убьете меня?"

Озадаченный, Киеран почесал затылок, а гусеница продолжала: "Когда вы давали отдых своим ногам в тени дуба, разве вы не умилялись красоте моих родителей, когда она танцевали перед вами в солнечных лучах? Я тоже вскоре изменюсь. Неужто вы лишите своих преемников красоты моего танца? И если я не доживу то того, чтобы иметь детей, как ваши собственные дети увидят эту красоту? Пожалуйста, сир, быть может земляной червяк не хуже послужит птенцам малиновки?"

Киеран взглянул в глаза гусеницы и понял, что не сможет скормить ее птенцам. Осторожно он положил ее на куст шелковицы и продолжил свои поиски.

Подле бегущего ручья Киеран нашел плоский камень, под которым оказался сочный червяк, отдыхающий в прохладной влажной земле. "Ага," - подумал он. - "Гусеница была и вправду мила, а этот выглядил более подходящим в качестве обеда для юных малиновок."

Лишь только он вырвал червя из тиши прохладного убежища (последний, в свою очередь, яростно пытался зарыться поглубже), как услышал голос столь тихий, что он еле расслышал его.

"Добрый сир," - ему показалось, что он услышал эти слова, и бард взглянул на свою ладонь. Червяк промолвил: "Я ничтожное создание, это правда, но могу я обратиться к вам?"

Киеран закатил свои глаза, а червяк приосанился и воспользовался моментом, чтобы продолжить: "Я не просто низкорожденный червяк как иные, которых вы можете отыскать. Нет, я принц среди земляных червей. Я происхожу из древней династии. Мои предки рыли землю еще когда огни вырывались из черных ям повсеместно на этой земле. Я предводительствую миллионами себе подобных. Если бы не мои верные сподвижники, вы, добрый сир, были бы сейчас по шею в листьях, древесных пнях и истлевших скелетах. Я заключу с вами сделку. Если вы отпустите меня и выберете, скажем, жалкую личинку для малиновок, я отряжу целый клан земляных червей, дабы те содержали в чистоте ваш двор всю вашу жизнь." Земляной червяк с надеждой взглянул на Киерана (мысленно прикидывая расстояние до земли): "Добрый сир, что вы скажете?"

Киеран начинал терять терпение, но, осознав практичность предложения червяка, решил, что личинка в самом деле послужит весьма вкусным явством для маленьких птенчиков. Он вернул червяка в его земной рай и аккуратно водрузил на место плоский камень. И, как и надеялся, немного погодя на лесной поляне, под отслоившейся древесной корой, Киеран наткнулся на жирную белую личинку, что обратит птенчиков в красивых певцов. Взяв ее, он отправился назад. И в самом деле, это был красивый день.

II

Неподалеку, в величественном Тровбридже, жил-был король Каладан со своей дочерью, Эйнлеей. Принцесса была усладой взора старика и драгоценностью короны в его маленьком королевстве. Он смотрел на нее со слепой гордостью вдовца, а она, в свою очередь, ничего не делала, кроме как нежилась и расцветала в его любви.

Сейчас в Тровбридже было тихо, лишь кое-где слышатся скрип тележных колес да крики уличных торговцев. Но так было не всегда. Три года назад здесь случился конфликт с западным Картаном. Ничего особенного, приграничная склока, но король убедил колдуна по имени Лозьярд явиться в Тровбридж и оказать помощь в разрешении конфликта. Лозьярд был совсем неизвестен в Трофбридже и во дворце держался особняком, приходя и уходя когда ему вздумается. Когда Трофбридж победил, не потеряв практически ни одной жизни, была справлена веселая гулянка, длившаяся несколько недель. Время шло, но Лозьярд не уходил. Король, не желавший выглядеть небагодарным, молчал, но чувствовал себя все более неуютно в присутствии колдуна, и мечтал, чтобы тот ушел.

На двадцатилетее Эйнлеи король призвал к празднованию на всех своих землях. Его подданные не знали, что он собирался объявить о своем уходе от дел и о передаче короны красивой дочери. Лишь из вежливости, и ничего более, он попросил колдуна Лозьярда помочь ему подготовить соответствующую речь.

Лозьярд был в ярости. Он метался по своим покоям, и выражение его лица могло заставить скиснуть молоко любой коровы. "Почему," - громко орал он, - "старый шут обходится со мною столь несправедливо? Если бы не мои способности, те приграничные земли, а, быть может, и все королевство были бы потеряны. Я заслужил большего. Я заслужил корону. Отдать ее своей дурнушке, которая думает лишь о своих капризах - пощечина, больней удара латной перчаткой. Я восстановлю справедливость. Я покажу, где лежит истинная сила!"

После этого Лозьярд начал подготовку.

День рождения принцессы Эйнлеи состоялся воскресным утром. Все горожане, а также жители близлежащих ферм, собрались у дворца на праздненство. С каждой крыши свисали флаги. Скрипачи играли, а танцоры отплясывали. Пекари по случаю выпекли прекрасные сладости. Это был день, который долго будут вспоминать.

Ровно в полдень король Каладан и принцесса Эйнлея появились на главном балконе, приветствуемые всем королевством. "Добрые жители Тровбриджа," - начал король, - "мы - всего лишь небольшое королевство, но ведь мы процветаем, не так ли?"

Громки крики (в основном) донеслись от собравшейся внизу толпы. Воодушевленный, Каладан продолжал: "Но теперь я старик. Настал день, когда молодая кровь сможет лучше справляться с нуждами и делами королевства. Мои подданные... мои верные подданные и друзья... И честью... и гордостью... и с величайшими ожиданиями... я передаю королевство и корону своей любимой дочери. Вам же всем я даю (здесь длинная пауза) Эйнлею!"

Раздались приветственные крики, и Каладан сделал широкий жест рукой, надеясь сделать представление как можно более зрелищным, ибо гордость переполняла его. Его мантия с громким "свууууш" рассекла воздух, а рука указала... в пространство. Что это было? Куда она подевалась? Где секунду назад стояла Эйнлея теперь не было ничего, кроме воздуха.

"Э... Эйнлея?" - неуверенно позвал он. Но ответа не было. Молчание снизошло на парк и дворцовую площадь. Люди нервно переглядывались.

Старый Лозьярд с радостью хлопал в ладоши. Он плясал. Он сгибался пополам от смеха. "Как прекрасно..." - кричал он. - "Какой все же я великолепный и одаренный колдун..." То, что он сделал, это избавился от Эйнлеи раз и навсегда. Одним ударом, хитрым и злым, он удалил бесполезное создание из дворца. И теперь никто не стоял между ним и тем, что он желал получить.

Но магия - хитрая штука. Как и все в этом мире, она должна содержаться в равновесии. Как день уравнивает ночь, а зима - лето, так и положительная магия должна уравновешивать отрицательную. За каждое вредоносное или разрушительное заклинание, должно произойти деяние равного добра иль милосердия, иначе беда придет в мир. На каждого черного колдуна должен найтись белый. На каждое боевое заклятие разрушения должно быть заклятие исцеления. Знайте: если все, практикующие магию будут использовать лишь целебные или защитные заклинания, темные, страшные силы будут собираться, пока хаос и разруха не вырвутся и не обрушатся на всех нас. Так пусть же заклятия исцеления будут сломлены разрушением, а наихудшие из ведомых заклинаний сломлены милосердием.

Зная это, Лозьярд хорошо продумал свое возмездие. Дабы навсегда избавиться от Эйнлеи (вместо того, чтобы убить ее на месте) он должен придумать заклятие столь хитроумное, что никакое доброе деяние не сможет разрушить его. Однажды подзним вечером он ловил вшей в своей длинной бороде, когда разразился смехом. Он обратит ее во что-то... омерзительное.

"Я превращу ее в лягушку," - хохотал он; затем нахмурился. - "Нет... Это уже устарело. Люди могут ожидать это и, как бездумные идиоты, бродить вокруг и собирать лягушек в надежде получить королевскую награду."

А затем ему в голову пришел безупречный план.

"Я превращу ее в жука, насекомое, в ЧЕРВЯКА..." - Он почти поперхнулся вином. - О. Как чудесно... Я превращу ее в нечто столь отвратительно, что она проведет остаток своей короткой жучиной жизни в страхе быть раздавленной первым же, кто ее увидит." Он вновь зашелся в смехе, да так, что вино полилось у него из носа. "О, как восхитительно..."

И это было именно тем, что он сделал. Когда король Каладан и его подданные чесали затылки в изумлении, никто не заметил маленькую жирную древесную личинку, упавшую на мостовую под главным балконом, и тут же свернувшуюся в дрожащий клубок.

III

Эйнлея была в ужасе. Что произошло? Впрочем, она видела достаточно волшебства Лозьярда, чтобы понять, что произошло. Но почему? Почему он сделал это с ней? Но у нее не оказалось времени на обдумывание этого вопроса. Огромный черный пес, в сотни раз больше ее самой, подбежал к камню, на котором она лежала, и почти проглотил ее одним взмахом своего языка. Откуда-то она нашла в себе силы откатиться с его пути в расщелину между камнями. Огромный слюнявый язык преследовал ее, обрушивая ураганы жаркого зловонного дыхания. Но за мгновение до того, как язык отправил ее в ненасытную утробу, хозяин пса потянул за тяжелую цепь и повел тварь домой.

Это правда, что в бытность человеком Эйнлея потворствовала лишь своим собственным желаниям и совсем не привыкла трудиться, но так было лишь потому, что в этом не возникало нужды. В последующие несколько дней сей нужды открылось предостаточно. После случая с псом она поняла, что должна удалиться от людей и собак. И она также знала о созданиях, обожающих лакомиться личинками. Она спала под листьями, в местах, где личинок навряд ли кто станет искать.

И даже так, дни Эйнлеи были полны ужасов и приключений. Днем над ней кружили ястребы, а ночью - совы. Медведь, грызущий гниющий ствол дерева, сотнями заглатывал личинок, неотличимых от Эйнлеи, а она в страхе наблюдала за этим из-за близлежащего камня. Мельчайший ручеек был теперь огромным шумным потоком, на свой страх и риск пересекаемый в ореховой скорлупке. Эйнлея прошла эти испытания наряду с иными, и она достойно их прошла.

Это произошло на ее десятый день пребывания в столь жалком виде, когда неуклюжий башмак откинул в сторону кусок коры, под которым она пряталась от солнца. Ослепленная внезапным светом, она услышала громкое восклицание, донесшееся откуда-то сверху. Затем, до того, как она успела среагировать, два пальца опустились с неба и подняли ее, опустив в огромный кулак.

Десять дней назад Эйнлея была бы скована ужасом. Но так было бы десять дней назад. Теперь же ее мозг работал. "В конце концов, кто этот неуклюжий идиот?" - размышляла она. - "И что, во имя всего святого, ему понадобилось от древесной личинки? Ладно хоть не раздавил меня, лишь увидев. Это бодрит, не так ли? Так что он должно быть здесь чтобы спасти меня."

Она извивалась и ползла в кулаке до тех пор, пока не смогла между двумя пальцами разглядеть его лицо. "Ух. Борода. Если уж мне суждено быть спасенной, то почему не юным красивым принцем?" И тут она обнаружила, что по старой привычке говорит вслух. "Интересно, сколько из этих разряженных мальчишек смогло бы продержаться последние десять дней?" - Она засмеялась, подумав о них. - "Бьюсь об заклад, не много. Те, кто не свернулись в клубок и не умерли мгновенно, сейчас бы хныкали и звали своих мамочек." Она вновь взглянула на Киерана. "Ну... возможно, он будет выглядеть лучше, когда я не буду вынуждена смотреть прямо в его ноздри. Ох... Почему бы ему не быть более осторожным со мной?"

Затем до Эйнлеи дошло, что если бы этот парень и в самом деле спасал ее, то он бы несомненно что-нибудь ей сказал.

"Ах-ох!" - сердце Эйнлеи забилось сильнее и она начала яростно извиваться, представив наиболее худшую из возможных смертей. - "Он идет рыбачить."

В своем нынешнем положении Эйнлея не могла сделать ничего иного, как плюнуть. И она плюнула. Количеством слюны поистине огромным для такой маленькой личинки. Она плевала, и плевала, и плевала до тех пор, пока ее маленький ротик совсем не пересох и она не могла более выдавить ни капли. Он почувствовала, как ладонь Киерана стала скользкой и подумала: "Сработало..."

IV

Киеран чувствовал сильное отвращение. Мало того, что ему пришлось тронуть эту слизкую тварь, так та еще принялась выделять какую-то дрянь и теперь стала отвратительной вдвойне. И когда до дуба малиновки осталось совсем немного, он не смог этого больше вынести. он остановился и осмотрел существо в своей руке. Белое, жирное и блестящее; в самом деле, отвратное создание. Но бедняжка явно испугана. Она глядела на него молящими личиночными глазками. Киеран подумал о гусенице и о червяке и сердце его вновь взяло верх. Подавив тяжелый вздох, он нашел чистый корень и посадил на него личинку.

И так было развеяно заклинание Лозьярда.

Никто не был изумлен более Эйнлеи, когда она неожиданно выросла до своих прежних размеров, кроме, разве что, Киерана, который чуть не отдал концы от испуга. Он лишь глотал воздух, а Эйнлея приходила в себя. Подняв свой указательный палец, дабы Киеран не произносил ни единого слова, она подняла его плащ, дабы хоть как-то прикрыться. Затем с огнем в глазах и со всей величавостью, что смогла показать, она двинулась в Тровбридж, оставив Киерона глядеть с открытым ртом на ее удаляющуюся фигуру.

Эйнлея знала, что не сможет просто войти в город и противостоять Лозьярду. В то мгновение, как он ее увидит, сразу же наложит иное заклинание. И, одевшись, как пастушка, она заняла покинутый дом в болотах, где принялась обдумывать свои планы. Что случилось дальше, это весьма достойная история. Но это история для иного вечера. В самом деле, это история на много вечеров, и на множество бокалов эля.

Но что случилось с птенчиками-малиновками? Не имя иного выхода, Киерон залез на дерево и выудил из своего мешка последний кусок жирного окорока. Разорвав его на маленькие кусочки, он отдал их благодарной матери, что скормила угощение своей семье.

Вернувшись на землю, Киерон сперва взглянул на дорогу к Файртри, своей изначальной цели, затем, ухмыльнувшись, отправился вслед на удивительной юной леди, для которой теперь у него накопилась масса вопросов. "Кто знает..." - сказал он малиновкам, - "быть может, это судьба. И кроме того, мне нужен мой плащ."

"О, девушки Тровбриджа весьма красивы...
...волосы - лен, и груди как дыни..."