Глава 1. Дыхание смерти

Карл IV Люксембургский, король Чехии и император Священной Римской империи, правил долго и славно. Империя, над которой он властвовал, восседая на престоле в Праге, расширились, а подданные его жили в мире и процветании. Ведь когда он - молодой сын Яна Люксембургского – унаследовал титул маркграфа Моравии, а затем и чешский престол, то приступил не только к экономическому, но и к культурному развитию своей державы. Этот период теперь называют «Золотым веком».

В 1348 году Карл основал один из старейших университетов в Европе. Многие города и замки обрели новые крепостные укрепления, были построены мосты и новые церкви, налажена инфраструктура.

Чтобы укрепить свои позиции в Европе, Карл IV удачно использовал брачную политику и связал свою семью со знатными родами из соседних стран. Его мнение учитывалось при назначении священнослужителей на высокие посты. Благодаря твердой руке и политике, основанной на союзах, он смог сохранить мир в Европе.

Карл был образованным монархом, интересовался искусством, что нашло свое отражение в архитектуре городов, особенно в Праге, где при его правлении появилось множество новых домов, церквей (в том числе и собор Святого Вита) и городские стены.

Вся империя скорбела по правителю после его кончины, и проводить усопшего монарха в последний путь собралось более семи тысяч человек.

Трон процветающей империи унаследовал сын Карла – Вацлав IV, которого отец всю жизнь готовил к этому моменту. Но Вацлав не пошел по стопам отца. Государственным делам предпочитал он куда менее серьезные занятия, и двор его погрязал в праздности и пороке, а держава – в междоусобицах. Он даже не явился на свою собственную коронацию императором, что испортило отношения его с Папой римским.

Слабый и капризный Вацлав не впечатлил немецкую и чешскую знать, и та, возмущенная бездеятельностью своего правителя, обратилась за поддержкой к его сводному брату, венгерскому королю Сигизмунду. Тот решил прибегнуть к радикальному решению: договорившись с Прокопом Люксембургским и кузеном Вацлава, маркграфом Йостом Моравским, он похитил короля, и заставил его отречься от престола, а после этого воспользовался наступившим беспорядком, чтобы обеспечить себе еще больше власти.

25 сентября 1396 года состоялась Битва при Никополе между Сигизмундом и турками во главе с султаном Баязидом. Войско Сигизмунда состояло из солдат из Франции, Бургундии, Германии, Англии, Италии, Богемии, Польши и других стран, и имело приблизительную численность до 10 до 15 тысяч человек. Войско же Османов, которые в конце XIV века контролировали всю территории Балкан, насчитывало почти 20 тысяч... Опытные турецкие воины разгромили христианских рыцарей, главным образом из-за того, что французы не подчинились полученным приказам и напали на турецкий авангард, посчитав его основной силой, и были наголову разбиты. Те, что не погибли на поле брани, были жестоко казнены – около 3000 человек. Самые богатые были захвачены в плен, и им пришлось выплачивать выкуп в течение нескольких десятилетий. Когда известие о поражении дошло до Парижа, никто не поверил сему, и те, кто изначально распространяли новости, были преданы смерти за гнусную ложь... Победа Османов стала триумфом ислама над христианским миром. Турецкое войско представляло собой реальную угрозу для европейских держав – особенно для Венгрии.

Пока король Вацлав находился в заточении в Вене, Сигизмунд вторгся в Богемию во главе внушительной армии и принялся разорять земли, принадлежащие сторонникам плененного монарха. А в декабре 1402 года Сигизмунд напал на Кутна-Гору, которую ему удалось захватить и разграбить в следующем году. Кутна-Гора была городом, преданным королю Вацлаву, и ее стойко защищали рудокопы, занимавшиеся добычей серебра. Когда они, наконец, сдались, их заставили приехать в лагерь Сигизмунда под Колинов, чтобы преклонить перед ним колени и умолять о прощении. Кроме того, им также пришлось выплатить огромные суммы в качестве возмещения, даже несмотря на что, что сам город и его окрестности были разграблены венгерскими солдатами.

Костяк воинства Сигизмунда состоял из безжалостных наемников-половцев, обожавших грабежи да убийства. Сердца их были столь же темны, как и кровь на клинках их, а железные маски, закрывающие лица, напоминали врагам о том, что смерть близка.

Верховодил армией короля Сигизмунда герр Маркварт фон Аулитц, коему были сделаны щедрые посулы и заверения в славном будущем. Так, воинство уничтожало каждое поселение Богемии, жители которого оставались верны слабому Вацлаву IV. Несчастные миряне молили половцев пощадить их, но тщетно: крики гибнущих от рук воинов заглушали даже звон церковных колоколов. Над благословенными некогда полями Богемии теперь витал запах горелой плоти, а половцы разили клинками мужчин и женщин на глазах детей тех.

Поистине, хаос царил в Богемии... и кровь мирян была на руках их нового короля, взирающего на то, как пламя снедает его державу.

Во время войны самое могущественное оружие – монета, о чем королю Сигизмунду было напомнено на очередном военном совете с ближайшими сподвижниками. «Мой господин, у нас заканчиваются припасы и провизия для армии», - почтительно обратился к Сигизмунду пан Хьюго. «Возьми гроши из казны», - раздраженно отмахнулся тот. – «Будь я проклят, если мы потерпим поражение потому, что я не смогу накормить своих людей!» «Насчет грошей...» - замялся казначей. – «У нас их достаточно для снабжения армии до конца осени. Зима близко, и нам понадобится куда больше грошей и серебра».

Король Сигизмунд рывком поднялся на ноги, ударил кулаком по столу. «Что значит – до конца осени, пан Хьюго?!» - проревел он. – «Что произошло с серебряным рудником, который мы захватили в битве за Кутна-Гору?!» Хьюго сохранил спокойствие, почтительно отвечал королю: «Армия растет, война продолжается на многих направлениях, и запасы серебра стремительно тают, мой господин».

«Пан Хьюго прав, мой король», - поддержал казначея герр Маркварт. – «Наши недавние победы имели свою цену. Если мы хотим избавить эту державу ото всех, поддерживающих Вацлава, нам требуется больше серебра». «Когда я пленил моего брата, я считал, что к этому времени получу поддержку всего королевства», - процедил Сигизмунд. – «Как могут люди продолжать поддерживать вечно пьяного шута, который презрел свой королевских долг и предался праздности?» «Мой господин...» - вымолвил пан Хьюго, - «иногда верность может туманить разумы даже самым мудрым». «Боюсь, ты прав, Хьюго», - устало вздохнул король. – «Поэтому я должен одержать верх над сими глупцами, научив их страху».

«Если мне будет дозволено сказать, мой король», - молвил четвертый из участников военного совета, Тот Иштван. – «Думаю, я знаю, как решить проблему недостатка серебра». «И что же ты предлагаешь, Иштван?» - осведомился Сигизмунд. «Скалица, мой король», - веско произнес венгр. – «Это поселение известно своими серебряными рудниками. Думают, оные смогут обеспечить нас достаточным количеством серебра для завершения сей военной кампании». «И кто властвует в Скалице?» - осведомился Сигизмунд, и отвечал Иштван: «Пан Радциг Кобыла, сподвижник и друг Вацлава», - отвечал ему Иштван.

«Ах да, пан Радциг», - протянул Сигизмунд, хлопнул венгра по плечу. – «Мне нравится твое предложение, Иштван. Мы не только получим серебро, но избавим державу от еще одного лоялиста Вацлава. Насколько велики силы, удерживающие это селение, Иштван?» «Я не был в Скалице несколько лет, мой король», - молвил дворянин. – «В прошлом у меня были добрые отношения с паном Радцигом, и я могу отправиться туда и своими глазами оценить силы защитников». «Дозволяю, Иштван», - согласно кивнул король, обратился к военачальнику: «Труби сбор, Маркварт, я хочу выступить на рассвете. Мы станем лагерем к западу от Ровны и будем дожидаться сведений от Иштвана».

Маркварт подтвердил полученный приказ, а Сигизмунд вновь обратился к венгру, молвив: «Иштван... Когда мы закончим в Скалице, возможно, там понадобится немного прибраться. Пусть к селению прибудут твои разбойники. Все найденные в Скалице припасы должны быть доставлены в Прибыславицу».

Низко поклонившись королю, Иштван заверил его, что займется сим лучший из разбойников, находящихся под его началом...

Разбойник по прозвищу Коротышка предавался возлияниям в корчме Ледечко, созерцая человека, расположившегося за его столиком напротив.

«Я так понимаю, судя по запаху, ты – тот, которого зовут Вонючкой?» - предположил он, и новый знакомый его утвердительно кивнул: «Да, пан... Зовут меня Гинеком, но люди кличут Вонючкой». «Я не пан!» - ощерился разбойник. – «Зови меня Коротышкой...» Вонючка отвел взгляд, бормоча извинения.

«Я слыхал, ты не прочь заработать немного лишних грошей?» - разом посерьезнев, перешел к делу Коротышка. «Я готов на все, чтобы избавиться от кожевенного дела», - признался Вонючка. – «Не хочу заниматься этим, как мой отец». «Именно этот ответ я и хотел услышать, парень», - осклабился Коротышка. – «Не волнуйся, работая на вождя ты получишь достаточно грошей, чтобы трахнуть любую работницу в купальне в этом королевстве. Чтобы смыть с себя этот запах дерьма, тебе потребуется много, много денег. Я пришлю своих людей, когда придет время».

С этими словами Коротышка устремился к выходу из корчмы. «Спасибо, очень признателен, пан... То есть, Коротышка», - проблеял Вонючка ему вслед, и разбойник, поморщившись, крикнул хозяину корчмы: «Выпивка всем за счет моего вонючего друга!»

Вонючка побледнел как полотно, когда взоры присутствующих в корчме обратились к нему, а Коротышка, осклабившись, ступил в ночь... где преградил ему путь верховой. «Так и знал, что найду тебя в этой дыре», - высокомерно бросил солдат, питавший к разбойнику лишь презрение. – «Вождь хочет видеть тебя в лагере к рассвету». «Следи за языком», - зло прошипел разбойник. – «Я сейчас основательно нализался и от доброй драки не откажусь».

«Я солдат, и требую, что ты, падаль разбойничья, относилась ко мне с подобающим уважением», - процедил воин, демонстративно сжав рукоять кинжала. – «Советую тебе подбирать слова, дабы не оказались они для тебя последними. А теперь ищи свою лошадь и возвращайся в лагерь!» «Есть одна проблема», - хмыкнул головорез. – «У меня лошади нет... а вот твоя вполне подойдет».

С этими словами он с силой ударил солдата кулаком в лицо, сбив его с лошади, и, вскочив в седло, устремился прочь. Прижимая ладонь к разбитому лицу, воин орал вслед Коротышке, грозя тому неминуемой карой...

Пан Хьюго был донельзя мрачен, пребывал в раздумьях.

«Сигизмунд безумен, и его эго принесет погибель нашему славному королевству!» - произнес он роковые слова, обращаясь к молодым людям, ступившим в кабинет его. – «Его грезы – кошмары для жителей Богемии! Мы должны действовать быстро, пока не пролилось еще больше крови». «Мы как можем стараемся, чтобы собрать верных Вацлаву», - заверил казначея его отпрыск, Лео, - «но число их с каждым днем все тает. После вестей о смертях, сеет которые армия Сигизмунда, они опасаются за своих жизни. Отец... если мне будет дозволено предложить... Можем ли мы Сигизмунда заключить мир с Вацлавом, чтобы прекратить эту войну? Ты близок к Сигизмунду, и я уверен – его можно убедить, сделав верное предложение. В обмен на собственную жизнь и жизни его приверженцев, Вацлав покинет Богемию и поклянется никогда не собирать армию, дабы противостоять Сигизмунду». «Боюсь, слишком поздно говорить о мире с Сигизмундом», - вздохнул Хьюго. – «Он не знает значения этого слова. Ему ведомы лишь страх и смерть».

Он направился к дверям чертога, велев визитерам: «Соберите остальных лордов. Мы должны провести совет и подготовиться к сражению, пока еще не поздно. Единственный способ противостоять страху – нести в сердцах надежду».

Проводив отца взглядом, обратился Лео к спутнику: «Боюсь, мы сражаемся не на той стороне, Григорий. Я немедленно встречусь с нашими друзьями и сообщу им эту трагичную весть». «Знаю, тебе непросто, Лео, но это ради блага королевства», - напомнил юноше Григорий, и Лео покачал головой, прошептал: «Надеюсь, ты прав. Ради благо королевства».

Последние слова ему в последнее время часто приходилось повторять, убеждая себя в истинности их...

Коротышка добрался до разбойничьего лагеря, разбитого в старой крепости, Вранике. Иштван радушно приветствовал головореза в своем шатре, но тот, не тратя время на ответные любезности, осведомился: «Что за работа?» «Прямо сейчас король Сигизмунд планирует нападение на Скалицу», - просветил головореза Иштван. – «Мне нужно, чтобы ты с приятелями ступил в селение после того, как армия Сигизмунда закончит с ним, и собрал все серебро и оружие, которое сможешь найти. Как и всегда, ты получишь добрую часть от найденного».

«Бессмыслица какая-то», - буркнул Коротышка. – «Почему солдаты Сигизмунда сами не могут это сделать?» «Не твоя забота, разбойник!» - бросил офицер, находящийся в шатре, и Коротышка выхватил кинжал, прошипел: «Следи за языком – ты последний, кто смеет молоть им!»

«Коротышка, опусти оружие», - Иштван дружески сжал разгневанному разбойнику плечо – сама любезность. – «Пойми, я не могу поделиться с тобой всеми сведениями – особенно, если те касаются боевых замыслов короля. Просто знай: вам не придется участвовать в сражении, а плата будет щедрой». «Хорошо, но я хочу кое-что еще», - заявил Коротышка. – «Ходят слухи о том, что ты собираешься заложить разбойничий лагерь в Прибыславице, и что тебе нужен командующий. Это так?» «Слухи правдивы», - подтвердил венгр, выжидательно глядя на лиходея, и вымолвил тот: «Так сложилось, что я как раз готов принять командование».

«Если работа в Скалице будет исполнена без сучка, без задоринки, возглавишь люд в Прибыславице», - обещал Иштван. Двое скрепили соглашение крепким рукопожатием, и Иштван, извинившись, сообщил Коротышке: он должен спешить в Скалицу на встречу со старым другом. «Увы, это будет мой последний визит перед тем, как селение сожгут дотла», - ухмыльнулся он.

Иштван и Хьюго навестили старейшину деревушки Самопеш. Старейшина – пан Павел – пригласил гостя отобедать с ним, однако в глазах его отражалась тревога, и осведомился он: «Чем обязан визиту, пан Иштван?» «Разве не могу я навестить старого друга в странствиях своих, чтобы просто поздороваться?» - обезоруживающе улыбнулся венгр, и старейшина вздохнул: «Я знаю тебя много лет, пан Иштван. И никогда ты прежде не заезжал, если бы тебе что-нибудь не было нужно».

Иштван пригубил вино из кубка, смерив оценивающим взглядом старейшину и двух благородных мужей Самопеша, восседающих за обеденным столом. «Да, раз уж ты упомянул об этом, у меня к вам троим действительно есть просьба», - вымолвил Иштван. – «Присягните на верность королю Богемии, Сигизмунду Люксембургскому!» «Иштван, это шутка?» - нахмурился Павел. – «Мы верны королю Вацлаву. Мы все должны быть верны ему! Глупая игра, которую ведет Сигизмунд, скоро закончится для него и его армии головорезов. И когда это случится... да упокоит Господь их души!»

Лицо Иштвана исказила гримаса ярости, и, ударив кулаком, по столу, прошипел он: «Стало быть, вы готовы сплотиться за пьяным глупцом, но не за истинным лидером?! Вот скажи на милость: неужто иные державы всерьез воспринимают пьянчугу на троне?» «Я уверен, что истинного наследника престола они воспримут куда серьезнее, недели обезумевшего глупца, не имеющего на престол никаких прав!» - рявкнул старейшина в ответ.

«Довольно!» - выкрикнул Хьюго, и взоры присутствующих за обеденным столом обратились к казначею Сигизмунда. – «Иштван, ты прав в своем утверждении о том, что при короле Вацлаве мы кажемся слабыми врагам нашим. А ты, Павел, прав, говоря о том, что Вацлав – истинный наследник трона. Однако мы не можем отрицать тот факт, что Вацлав томится в плену, а Сигизмунд управляет его королевством». «Управление его королевством – лишь иллюзия!» - возразил ему Павел. – «Как только сподвижники Вацлава сплотятся и вызволят истинного короля, Сигизмунд и союзники его заплатят за содеянное!»

«И где же они, эти сподвижники Вацлава, о которых ты говоришь?» - едко поинтересовался Иштван, вперив в старейшину недобрый взгляд. – «Я тебе скажу: они прячутся, ибо такие же трусы, как и их король. Они не сплотятся за человеком, которого поддерживают. Они боятся Сигизмунда, истинного лидера. И я спрошу у тебя еще раз: поддержишь ли ты истинного короля?»

В ответ Павел лишь презрительно сплюнул, и, осознав, сколь накалилась обстановка в зале, Хьюго увлек Иштвана к дверям, молвив: «Давай дадим нашим друзьям немного времени, чтобы обдумать твою просьбу. Уже поздно, и наслаждаемся вином мы давненько».

...Двое покинули избу, завернули за угол, где дожидались их подручные Иштвана – Коротышка и его подельник. «Иштван, мы не должны убивать их», - втолковывал исполненному мрачной решимости спутнику Хьюго. – «Они – дворяне по крови, и относиться к ним следует с уважением. Мы должны взять их живыми». «Эти глупцы утратили свое дворянство, когда предали истинного короля», - отвечал ему Иштван. – «Эти люди – враги королевства, и должны заплатить смертью за свое предательство».

Обратившись к разбойникам, Иштван напомнил им: «Все найденное золото и серебро должно пойти на снабжение королевской армии. Все остальное – ваше».

Осклабившись, разбойники подтвердили полученный приказ, и, ступив в хату, с ходу прикончили двух дворян, беседующих со старейшиной. «Каков предатель, Иштван!» - заскрежетал тот зубами в бессильном гневе. – «Он и этот тиран, Сигизмунд, уничтожат королевство!» «Может, так, а может, и нет», - пожал плечами Коротышка. – «В любом случае, для разбойников сейчас раздолье».

С этими словами он срубил мечом голову пану Павлу, после чего предложил подельнику насадить головы дворян на колья, а после навестить купальню, дабы вкусить женщин и эля.

...Головы трех благородных мужей Самопеша были насажены на колья на окраине селения – в назидание остальным. Пан Хьюго задумчиво взирал на чудовищную картину, размышляя над тем, во что обращается их бренный мир. «Смерть пришла...» - устало вздохнул он...

...С тех пор минул месяц.

Половцы безжалостно расправлялись с мирянами Скалицы, не щадя никого, и кровь жителей щедро орошала землю. Нападавшие были глухи к мольбам о пощаде.

Иштван взирал на вершащуюся резню с вершины соседнего холма. «Отправь весть Коротышке и его банде», - обратился он к подначальному солдату. – «Звуки сражения стихают. Вскоре все будет кончено».

На следующий день после нападения на Скалицу Коротышка вернулся в лагерь подельников, разбитый у Прыбиславицы.

«А, мой дорогой друг Коротышка», - приветствовал головореза Иштван, когда ступил тот в его шатер. – «И какие же новости принес ты в это прекрасное утро?» «Надеюсь, твоя добыча действительно ценна», - огрызнулся тот. – «Трое моих людей мертвы. Хреновы рыцари явились и вытеснили нас оттуда!» «Рыцари?» - нахмурился венгр. – «О чем ты? Меня заверили, что выживших не было». «Плевать на заверения!» - зло бросил разбойник. – «Мне повезло, что голова на плечах осталась».

«Они проследили за тобой?» - с тревогой осведомился Иштван, и Коротышка отрицательно покачал головой: «Нет, я оторвался от них в лесах». «А добыча?» - спрашивал дворянин, натягивая сапоги. «Не волнуйся», - отозвался Коротышка. – «Все в порядке с твоей добычей».

Разбойник провел Иштвана к телеге, на которой было свалено все, чем банде его удалось разжиться в разоренной Скалице. Иштван одобрительно кивнул, молвил: «Король будет рад узнать, что новый командующий Прыбиславицы добыл для него немало серебра и оружия». «Командующий... мне нравится, как это звучит», - протянул Коротышка, смакуя новое звание, указал венгру на клинок в кожаных ножнах, покоящийся на телеге. – «Я хочу, чтобы ты принял этот меч в знак признательности».

Иштван взял меч, нахмурился, изучая рукоять клинка, вымолвил: «Этот меч мне знаком... Он... принадлежит пану Радцигу». «Что за пан Радциг?» - осведомился Коротышка, принимая меч из рук венгра. «Он был моим другом», - пояснил разбойнику Иштван. – «Он был правителем Скалицы. Ты уверен, что за тобой никто не проследил до лагеря?» «Да сколько можно повторять?» - набычился Коротышка. – «Никто нас не преследовал. Так что такого необычного в этом мече?»

«Не бери в голову», - Иштван дружески хлопнул головореза по плечу. – «В другой раз расскажу тебе эту историю. А покамест мы должны встретиться с посланником герра Маркварта фон Аулитца. Он передаст нам следующие приказы по очищению сих земель от сохраняющих верность этому ублюдку Вацлаву».

Коротышка угрюмо кивнул...

Восседая верхом на лошадях, пан Хьюго и сын его, Лео, взирали на сожженную Скалицу вдали; воздух оставался пропитан гарью, земля была черна – как и остовы хат. Столько крови невинных пролилось здесь...

Двое спешились, приблизились к мертвому, окровавленному телу селянина, замеченному вдали от стен селения; наверняка пытался тот бежать от безжалостных половцев, и был настигнут ими...

«Какой трус нападает на собственное королевство?» - с болью вопросил Хьюго, и отвечал ему Лео: «Тот, который любой ценой надеется удержать престол».

Хьюго опустился на колени подле усопшего, сокрушенно опустил голову, молвил: «Эти люди не просили о таком. Сколько еще жизней будет утрачено, прежде чем мы восстанем против тирана?» «Похоже, этот ублюдок нанял разбойников, чтобы те забирали золото и серебро у этих несчастных», - произнес Лео, и Хьюго поморщился: «Уверен, сей грязной работой занимаются головорезы этого подонка, Иштвана, по прямому его приказу».

«Отец, мы должны действовать, пока еще не слишком поздно», - обратился Лео к родителю. – «Давай соберем друзей и низвергнем Сигизмунда раз и навсегда». «Собирай друзей на юге», - поколебавшись, вымолвил Хьюго. – «Скажи им, что пришел час вернуть наше королевство – именем короля Вацлава».

«Именем короля Вацлава», - Лео поклонился отцу, прижав правую руку к сердцу.

Маркварт проследовал в шатер короля Сигизмунда, разбитый в центре военного лагеря самопровозглашённого монарха – на равнине близ Тальмберга, поселения, покамест избежавшего разрушения.

«Мой господин, почему мы пощадили Тальмберг?» - почтительно осведомился военачальник, и король, оторвавшись от изучения развернутой на походном столе карты, отозвался: «Если мы станем предавать огню все селения по пути, что останется от королевства, которым я правлю? К тому же, думаю, пан Дивиш говорит правду. Полагаю, мы заручимся его поддержкой... Кстати, появились вести о том, куда подевался наш друг, пан Радциг?» «Пока нет, мой господин», - покачал головой герр Маркварт. – «Но будь уверен, мы с моими людьми не остановимся, пока не насадим голову предателя на кол». «Я тебе верю, Маркварт», - вымолвил Сигизмунд. – «Боюсь только, что к тому времени, как мы настигнем ублюдка, будет уже слишком поздно. Пока прихвостни Вацлава разгуливают на свободе, престол остается в опасности».

В шатер ступил посланник, поклонился военачальнику и королю, протянул последнему свиток. Пробежав письмо глазами, Сигизмунд выругался, велел Маркварту трубить сбор. «У нас предатели прямо в доме!» - зло прошипел он.

Коротышка с презрением взирал на разношерстный сброд, собравшийся на окраине Прыбиславицы.

«И с этим отрядом придурков я должен отправиться на задание?» - бросил он, обращаясь к сопровождающему его молодому офицеру, и отвечал тот: «Для них это прекрасный шанс впервые побывать в бою. В этих конюшнях солдат нет». «А зачем там я?» - осведомился Коротышка, и пояснил офицер: «Чтобы проследить за тем, что все пройдет как должно. Ты все-таки их командующий».

«Верно, командующий», - огрызнулся Коротышка, - «а не хренова нянька». Один из головорезов хохотнул, и это привело Коротышку в ярость. Схватив лиходея за грудки, он с силой ударил его, повергнув наземь, а после, не обращая внимания на мольбы несчастного о прощении, размозжил ему голову камнем.

Обратившись к притихшим разбойникам, со страхом взирающим на своего нового предводителя, Коротышка приказал им выступать. «Нам предстоит сжечь конный завод», - постановил он. – «Сегодня вы, ублюдки, докажете свою верность королевству».

Коротышка обернулся к одному из подельников, приказал: «Ты, Святоша, отправишься за нами со своими людьми – соберете все золото и серебро. Ничего ценного не должно там остаться. Усек?» «Да, Коротышка», - склонил голову Святоша. – «Мы тебя не разочаруем».

Коротышка приставил острие меча к горлу Святоши, зло прошипел: «Очень на это надеюсь. Если узнаю, что забыли какие-то гроши, я вам яйца отрежу и свиньям их скормлю».

...В ту ночь разбойники, ведомые Коротышкой, бесчинствовали на конном заводе в Нойхофе, безжалостно расправляясь с людьми и кобылами, предавая огню деревянные строения.

По завершении бойни во врата завода проследовали Святоша и его люди – Вонючка, Хромой Любош и Пето, ужаснулись увиденному. «Они не говорили, что станут убивать!» - побледнев, выдохнул Святоша. – «Я думал, это будет простым ограблением... Но... если мы бежим, Коротышка и его люди разыщут нас и перебьют!» «Я лучше умру, но не стану убивать невинных!» - заявил Вонючка, и Любош согласился с ним.

К ним приблизились Коротышка и его подельники, и бросил главарь Святоше: «Ну, чего ждете, трусы?! Ищите золото и серебро!» «Мы не подписывались на это бессмысленное насилие и не станем в нем участвовать», - с вызовом бросил ему Святоша. «Вы подписались на то, чтобы следовать за мной!» - процедил Коротышка. – «И станете исполнять мои приказы! А теперь пошли искать гроши и серебро!»

На Коротышку с кулаками набросился один из селян-конюшенных, ибо жаждал отомстить за смерть хозяина завода, убитого разбойниками. Любош потянул Святошу за рукав: «Бежим!» Коротышка велел двоим подельникам прикончить предателей, сам же обернулся к селянину, который ударил головореза кулаком в лицо.

Любош бежал со всех ног... когда путь ему преступил мальчишка-конюх, размахивая перед собой крючком для чистки копыт. Хромой отобрал «оружие» у паренька, велел тому спрятаться где-нибудь, да поживее, после чего припустил за подельниками...

Коротышка поверг противника, но убить не успел, ибо к нему уже неслись иные работники конного завода, сжимающие в руках топоры и вилы. Главарь предпочел ретироваться...

Убегая, Любош распорол крючком живот одному из преследователей, и тот, зажимая рану, рухнул наземь, обещая предателю, что Коротышка непременно отыщет того...

Прибыв в Сазаву, Григорий и Лео обратились к попечителю монастыря, изложив тому свою позицию.

«Я своими глазами наблюдал кровопролитие в нашем некогда славном королевстве», - говорил Лео. – «И прибыл сюда, чтобы просить... нет, молить о том, чтобы помог ты пресечь насилие. Мы должны сплотиться против Сигизмунда». «Нам нужно больше времени», - отозвался попечитель. – «Армия Сигизмунда растет день ото дня, а мы теряем сподвижников, ибо опасаются те за свои жизни».

«У нас нет времени!» - воскликнул Лео. – «Невинных каждый день режут как свиней, и ради чего?! Короля Вацлава следует освободить! Королевству нужен истинный король!» «Дорогой мальчик, отдаю должное твоей настойчивости, но я не стану посылать людей в бой, который не выиграть!» - стоял на своем Себастьян фон Берг.

«А если я смогу привести небольшую армию с севера?» - произнес Григорий, и монах, присутствующий на встрече, заявил: «Те поплечники Вацлава, которые были на севере, или мертвы, или бежали из королевства». «Это не так!» - возмутился Григорий, и Лео поддержал его: «Мой друг правду говорит. Мы получили весть о том, что пан Радциг Кобыла выбрался из Скалицы живым. Но скрывается в Ратае». «Да быть не может!» - усомнился попечитель. – «Ты же сам говорил, что Скалица была устлана трупами».

«С твоего позволения я лично отправлюсь туда и передам весть о том, что мы готовы сражаться рядом с паном Радцигом», - предложил ему Лео. – «Сражаться за короля Вацлава». «Похоже, мне придется довериться сыну моего дорогого друга Хьюго», - вздохнул попечитель. – «Благословляю тебя».

Барон предложил юному дворянину остаться в монастыре и отужинать – впереди у Лео долгий путь...

Однако, стоило парню покинуть монастырь, как лицезрел он во внутреннем дворе святой обители верховых. Возглавляли воинов двое: его отец, пан Хьюго... Сигизмунд?!..

«Похоже, пан Хьюго, твой сын не ожидал нас увидеть», - бросил последний. «Отпусти моего отца!» - воскликнул Лео. – «Он к этому не имеет отношения». «Отпустить его?» - озадачился король. – «Ты все не так понял. Видишь ли, твой отец и привел нас сюда. Он не пленник. Он – в отличие от тебя, падаль, - истинный союзник короны».

«Как ты мог?» - побледнел юноша. – «Предал свою плоть и кровь». «Это для твоего же брала», - отозвался Хьюго, и, обернувшись к Сигизмунду, просил того простить его нерадивого отпрыска. «Не бойся, пан Хьюго», - вымолвил король. – «Я ценю нашу давнюю дружбу и пощажу твоего сына. Ведь именно так должен поступить здравомыслящий король. А вот друзьям его повезет меньше».

Обратившись к воинам, Сигизмунд приказал тем обезглавить мятежников и насадить их головы на пики у таверны. Пусть все видят, какая судьба ждет тех, кто смеет выступать против короля!..

Григорий, попечитель и монах были обезглавлены, и Сигизмунд приказал воинам отвести Лео к местному кузнецу и выжечь парню глаза. «Ты же обещал сохранить ему жизнь!» - возопил Хьюго, и Сигизмунд, обратив к нему тяжелый взгляд, процедил: «Не волнуйся, он не будет убит. Но он не заслуживает того, чтобы узреть славу, которой я покрою сие славное королевство».

Приговор был приведен в исполнение; половцы выжгли Лео глаза раскаленным добела прутом. Обратившись к Хьюго, молвил Сигизмунд: «Я горжусь тобой, пан Хьюго. Ты доказал свою верность. Я этого не забуду».

Вернувшись в свою хижину в Ужице, Любош застыл у порога, ибо лицезрел вальяжно развалившегося на лавке Коротышку.

«Что ты тут делаешь?» - только и сумел выдавить Любош. «Закрой пасть, мальчишка», - дружески посоветовал беглецу разбойник. – «Я пытался дать тебе шанс правильно распорядиться своей жизнью. И как ты отплатил за это? Сбежал как кусок дерьма». «Это другие меня заставили», - попытался оправдаться Любош, и Коротышка стремительно метнулся к нему, схватил за ворот рубахи, прошипел: «Остальными я займусь после того, как закончу с тобой». «Что ты хочешь со мной сделать?» - взвизгнул Любош. «Вскрыть тебя как кабана!» - бросил Коротышка.

Смерть Любоша была страшна. Коротышка ударил его головой в лицо, вышибив дух, а после прибил кольями безвольное тело парня к стене хижины. «Никто не презирает мои приказы», - с этими словами главарь банды разрезал тело Любоша от груди до паха...

Служение Коротышки пану Иштвану началось за год до описанных событий.

В ту пору разбойник наряду с двумя подельниками томился в темнице Сазавы, и были трое приговорены к смерти за ограбление и убийство местного кузнеца. В день казни двое стражников ступили в камеру, обезглавили первого из головорезов. Наблюдая за сим, Коротышка лишь смеялся, сквернословя и приводя тем самым воинов в ярость.

Один из стражей занес меч над головой обреченного... когда в дверях камеры возник человек, молвил: «Опусти свой меч, рыцарь». «Кто смеет являться сюда во время казни?!» - в гневе выкрикнул страж, оборачиваясь к вошедшему, и тут же отступил в сторону, склонившись в поклоне и пробормотав: «Простите, мой господин. Если бы я знал, что это вы, то промолчал бы». «Не нужно извиняться», - усмехнулся Тот Иштван, ступая в камеру. – «Должно быть, мой визит застал тебя врасплох. Не думаю, что во время казней тебя часто навещают дворяне».

«Все так, мой господин», - подтвердил солдат. – «Чем же мы обязаны вашему визиту?» «Я ищу новобранцев, чтобы восстановить порядок в нашей державе», - просветил его Иштван. «Я польщен предложением, мой господин!» - приосанился страж. – «Означает ли это повышение по службе?» «Я не о тебе говорю, мальчик мой!» - рассмеялся венгр, и солдат выдавил растерянно: «Тогда о ком же вы говорите?» «О нем», - Иштван указал на прикованного цепями к стене Коротышку. «Мой господин, этот головорез совершил убийство!» - опешил солдат. – «Какую пользу он может принести королевству?» «Если мы хотим одержать верх в войне с Вацлавом, то должны быть безжалостны», - пояснил ему Иштван. – «А кто можешь быть безжалостнее разбойника? А теперь сними с него оковы!»

Приблизившись к Коротышке, Иштван с интересом воззрился на здоровяка, и осведомился тот: «А ты кто такой?» «Можешь звать меня ‘главарем’», - пожал плечами венгр.

Коротышка устремился вслед за Иштваном прочь из темницы. Поскольку последний из троицы разбойников оказался дворянину без надобности, он немедленно был обезглавлен.

...Разгром разбойников у Прыбиславицы привел Иштвана в ярость. Он целый год создавал отряд головорезов, пестовал его, обращая в свору послушных псов... И теперь все усилия его пошли прахом!

«Должно быть, среди нас предатель, мой господин», - почтительно обратился к Иштвану один из стражей, когда поднялись они в помещение, лицезрели в коем труп Коротышки. «Нет, предатель тут не причем», - скрипнул зубами венгр. «Откуда же они узнали о лагере?» - растерялся страж. «Узнали, потому что я поставил набольшим идиота!» - рявкнул Иштван, указав на тело головореза. – «Он утратил бдительность – и вот к чему это привело! Силы Радцига сумели отыскать этот лагерь. А я еще доверил этому ублюдку армию! Доверил ему охранять сундук, полный золота. Будь проклят этот день! Сундук! Скажите мне, что ваши люди нашли сундук с монетами!»

«Мои люди прочесали весь лагерь, мой господин», - покачал головой воин. – «Никаких сундуков мы не обнаружили». «Стало быть, его заполучил Радциг», - заключил Иштван, и в приступе ярости принялся пинать труп Коротышки ногами...

«Немедленно отправляйся к Ежеку из Ронова», - взяв себя в руки, приказал Иштван стражу. – «Передай ему, что деньги оказались в руках врага. Также соберите все оружие и монеты, которые можете увезти на конях. Мы не должны задерживаться здесь. Радциг и его люди наверняка вернутся в поисках того, что здесь может оставаться». «Что насчет тел, мой господин?» - осведомился страж, и Иштван пренебрежительно отмахнулся: «Пусть гниют здесь».

Хьюго рыдал, прижимая к груди тело своего ослепленного сына; последний не выдержал муки, скончался на руках у отца. «Боже, прости меня», - стенал Хьюго. – «Я предпочел власть и богатство своему родному сыну».

В келью ступил слуга пана Хьюго, Роберт, обратился к своему господину: «Вы поступили так, как считали лучше для своего сына. Откуда вы могли знать, что король Сигизмунд отступит от своего слова, данного вам?» «Не смей называть его так!» - воскликнул Хьюго, и растерялся слуга: «Простите, мой господин, не понимаю, о ком сейчас вы говорите». «О Сигизмунде», - резко бросил Хьюго. – «Ты назвал его королем. Но он не король. Он проклятый ублюдок!» «Простите, мой господин», - склонил голову Роберт. – «Вы правы: король не будет поступать подобным образом».

«Ты меня прости, Роберт, я не должен был скрываться на тебе», - горестно вздохнул Хьюго. – «Боюсь, мы выбрали неверную сторону в этой войне, и теперь из-за нашей глупости страдает королевство. Лорды должны услышать об ужасах, свидетелем коим я стал! Немедленно пошли весть Йосту Моравскому. Напиши, что я бы лично сообщил ему обо всем, но я все еще скорблю из-за утраты сына».

Роберт заверил своего господина в том, что немедленно отправит письмо маркграфу Морафии, покинул чертог же. «Да спасет Господь это великое королевство», - прошептал Хьюго, после чего пронзил сердце свое кинжалом...

Иштван прибыл в разбойничий лагерь, разбитый близ Враника, и подначальные – Эрик и Удо – провели его в хижину, где содержался пленник, Булыга; руки последнего были связаны веревкой, притороченной к потолочному крюку.

«Эта и есть та маленькая сволочь, которая оказалась излишне болтлива», - процедил Удо, кивнув в сторону пленника. «Стало быть, это из-за тебя у меня проблемы с рихтаржем?» - зло прошипел венгр в лицо Булыге, и залебезил тот: «Прошу, господин, не чините мне вреда. Это была ошибка, я лишь мира хотел. Я не хотел, чтобы рихтарж прознал о сложившейся ситуации».

«Ты слышал это, Удо?» - хмыкнул Иштван, обернувшись к своему подельнику. – «Этот молодой человек признает, что сделал ошибку». «Как же мы поступим с ним, мой господин?» - осклабился Удо, прекрасно понимая, куда клонит дворянин. «Хороший вопрос, Удо», - задумчиво протянул тот. – «Как же нам поступить с этим тупым ублюдком?»

Резко выбросив руку, Иштван сжал пленнику горло, процедив: «Может, просто прикончим его?» «Прошу, не делайте этого!» - захрипел Булыга. – «Я готов работать на вас в качестве воздаяния!» «После потерь в Прыбиславице люди нам не помешают», - подал голос Эрик, и Иштван утвердительно кивнул, молвил, обращаясь к пленнику: «Похоже, сегодня тебе повезло. Мой дорогой друг, Эрик, верно говорит». «Слава Господу», - вздохнул с облегчением Булыка. – «Благодарю, господа мои». «Но знай: попробуешь пойти против меня – и голова твоя окажется на пике», - предупредил пленника Иштван. «Этого не произойдет, клянусь!» - с жаром заверил его тот.

Обернувшись к Удо, приказал венгр: «Пусть начнет с чистки конюшен, но сперва отрежь ему язык. Нам меньше всего нужно, чтобы весть о местонахождении нашего лагеря распространилась в королевстве».

Булыга что-то вопил в ужасе, но Удо со знанием дела вытащил его язык изо рта кузнечными щипцами, а после отсек ножом. Удо развязал руки стенающему Булыге, вытащил его за шиворот из хижины.

В оную заглянул стражник, обратился к лорду Иштвану: «У меня срочные вести, мой господин – о Ежеке из Ронова. Он был пленен одним из людей лорда Радцига». В гневе Иштван ударил кулаками по столу, воскликнул: «Пленник! Будь прокляты эти глупцы!» Обернувшись к стражнику, приказал дворянин: «Немедленно возвращайся в Сазаву. Выясни, что известно человеку пана Радцига». «Отправлюсь немедленно, мой господин», - заверил Иштвана страж.

Венгр был мрачнее тучи, бросил Эрику: «Похоже, наша стратегия дает слабину. Если король проведает о наших неудачах, нам не сносить головы». «Сейчас не время питать подобные тревоги, друг мой», - отвечал ему Эрик. – «Если наш план сработает, люди преклонят колени пред королем Сигизмундом».

«Молюсь, чтобы ты оказался прав, Эрик», - вздохнул Иштван.

Сотник Бернард проследовал в покои пана Радцига в замке Ратае, доложил: «Похоже, мальчик заставил Ежека говорить». «И почему же ты так удивлен, пан Бергнард?» - осведомился Радциг. «Не думал, что у него есть стержень», - признался сотник. – «И он способен провести допрос». «Наш дорогой Индржих умеет удивлять», - согласился Радциг. – «Он весьма ценен для нашего начинания».

По мнению пана Радцига Кобылы, именно с Индржихом возвращалась в Богемию надежда...

Глава 2. Воздаяние

Незадолго до означенных выше событий и начинается история нашего героя – в небольшом провинциальном городке Богемии, Серебряной Скалице, в году 1403 от Рождества Христова. Первые воспоминания в летописях о сем поселении относились к 1361 году, а развитие его – ровно как и основанного чуть восточнее прихода Ровны - подтолкнула добыча серебра в близлежащем руднике. Прежними владельцами замка Скалицы выступали Йешек (с 1384 г.) и Бохдаль из Драхонайса (1402 - 1403). Вступив во владении сими землями, Вацлав IV поставил на управление Скалицей рыцаря пана Радцига Кобылу.

Индржих, был сыном деревенского кузнеца Матрина, и доселе вел самую что ни на есть обыкновенную жизнь. Днем трудился в отцовской кузне, а вечерами коротал время в таверне с друзьями – бездельниками Матушем и Фрицеком, устраивая пирушки и не забывая заглядываться на подавальщицу Бланку. Но сейчас, когда прибыл в Скалицу захожий фехтмейстер Ванек, Индржих упросил наемника обучить его владению мечом, и каждый день упражнялись они за амбаром.

Прознав о сем, родители Индржиха разгневались – занятия сына они не одобряли, а сам он не понимал – почему? Что плохого, если научится он держать меч в руках – пусть и деревянный для начала?.. К тому же, юноша чувствовал себя чужаком в селении и отчаянно хотел повидать мир, полный опасностей... И все же мать стояла на своем: надлежит оставить эти глупости да молиться, чтобы отец не узнал: коваль был скор на наказание, и грешки сыну не спускал.

Сие утро не предвещало ничего необычного, а Индржих, лишь проснувшись да наскоро перекусив, направился в кузню к отцу, ведь накануне обещал помочь ему закончить меч для пана Радцига, властвовавшего над Скалицей. Задач для отпрыска у коваля было немало: надлежало тому прежде всего выбить долг у местного пьянчуги Кунеша, не торопящегося заплатить за купленные в прошлом месяце топор, молоток и гвозди, после - купить на деревенском рынке у углежога мешок угля; и, наконец, забрать у замкового камергера крестовину для меча, на которую гравер из Сазавы должен был нанести узор. Напоследок кузнец велел Индржиху заглянуть в корчму да принести ему пива – холодненького, из погреба!

Как и ожидалось, Кунеш велел Индржиху убираться подобру-поздорову, а для острастки съездил юнцу пару раз кулаком по физиономии. Приуныв, тот поплелся в корчму, наблюдая, как за одним из столиков селяне ведут жаркую дискуссию о политике. Громче всех орал один из осевших в Скалице чужеземцев, которого местные называли не иначе как Немцем – собственно, имя говорило само за себя.

«При правлении вашего Вацлава страна разваливалась на части!» - восклицал тот, в очередной раз вступая в перебранку с защитниками отрекшегося короля. – «Немецкие курфюрсты выбрали своим королем Рупрехта Пфальцского, потому что ваш Вацлав даже не явился на их рейхстаг! Кто-то же должен навести порядок в стране и объединить империю!» Не преминул коснуться Немец и вопиющей неразберихи с двумя Папами: какой из них законный – тот, что в Риме, или же тот, что в Авиньоне?..

Ведь в 1378-1389 годах в католической церкви произошел раскол, и впервые за 70 лет второй папский престол был перенесен из Авиньона обратно в Рим. Это произошло из-за Папы Урбана VI, который отказался делиться властью с коллегией кардиналов. Поэтому те объявили выборы недействительными и избрали нового, второго Папу – Клемента VII, которого признали Шотландия, Кастилия, Арагон, Наварра и Португалия. На сторону Урбана VI же встали Германия, Чехия, Англия и Ирландия, Фландрия, Польша, Венгрия и Италия. В то время, как Урбан правил в Риме, Клемент вернулся в Авиньон... Впоследствии Папами были Бонифаций IX, Иннокентий VII и Григорий XII – в Риме, а антипапой в Авиньоне - Бенедикт XIII, урожденный Педро де Луна. В это время в Европе начали предпринимать усилия для восстановления единства Римско-католической церкви. К сожалению, сами Папы примириться не могли, поскольку ни одна из сторон не была готова поступиться своими требованиями.

«Вацлав – король Богемии», - указывали Немцу в ответ местные. – «Дворяне Богемии на его стороне! К черту Рожмберка и его свору! А пан Радциг – гетман при Вацлаве. Он хранит верность королю, и если услышит твои слова, то прикажет побить тебя как собаку!» «Твоему рейхстагу скоро нечем будет править!» - не сдавался Немец, игнорируя столь недвусмысленное предостережение – опасно речь подобное в землях, где верность свергнутому королю все еще сильна. – «Йост был вынужден продать Люксембург, чтобы помочь твоему королю, Южная Богемия за Сигизмунда, и...» «Не забывайте о Кутна-Горе, где такие немцы, как ты целуют ноги Сигизмунду, чтобы сохранить головы на плечах...» - отвечали ему, и жаркий спор продолжался.

Молодые селяне Немца не любили, уж слишком рьяно злословит тот об их попранном монархе. Посему Индржих и трое его дружков решили, пользуясь отсутствием Немца дома, измазать оный навозом – в качестве выражения гражданского протеста.

Сказано – сделано!.. Намяв бока сынку Немца, выскочившему на защиту родного дома – причем, недавно побеленного, - четверо селян пояснили немчуре, что слишком уж отец его разошелся в корчме, защищая предателя Сигизмунда. Таких в Богемии не жаловали, и чванливых немцев, пытающихся насаждать свои порядки, не любили.

Дабы закрепить успех, Индржих сотоварищи наведались к Кунешу, и, ничтоже сумняшеся, отметелили пьянчугу, отобрав у него молоток, гвозди и топор, которые сын кузнеца не замедлил продать на рынке, а на вырученные гроши купить столь необходимые отцу мешки угля... ну и, конечно, жбан холодного пива – из погреба, как почтенный родитель и заказывал!

С чувством исполненного долга Индржих вернулся в кузню, и отец его, с удовольствием хлебнув пива, приступил к соединению клинка с крестовиной. Как и всегда, Индржих помогал родителю, и оба сознавали, что этот клинок будет лучшим из тех, которые когда-либо создавал кузнец... в прошлом – мастер-оружейник, покинувший Прагу и обретший счастье в сей глуши – наряду с любимыми супругой и сыном. Хоть прошло с тех пор немало лет, говорить о причинах, заставивших его столь резко изменить свою жизнь, кузнец наотрез отказывался.

О произошедшем у дома Немца отец уже знал от деревенского пристава, и выбранил сына за столь необдуманный и недостойный поступок. «Немец говорил в корчме всякие глупости о Сигизмунде и о нашем короле», - пробормотал юноша, но кузнец с ходу отмел всякие оправдания, постановив: «Ты должен пойти к Немцу, очистить все, что вы измазали, и извиниться перед ним! Я занимаюсь ремеслом. Немец хорошо платит, и если моего сына закуют в колодки, от этого лучше не будет ни мне, ни нашему королю. Понял меня?»

Индржих угрюмо кивнул, и отец заявил, что, согласно его убеждениям, убеждать людей в своей правоте следует исключительно силой, но никак не кулаками.

Какое-то время продолжали они трудиться над мечом в тягостном молчании, но все же Индржих не выдержал, поинтересовался: «Ты помнишь императора Карла?» «Конечно», - отозвался кузнец, не отрываясь от работы. – «Людям хорошо жилось при его правлении. Ведь он построил половину Праги, мост через Влтаву, множество замков, основал университет. И при нем не было войн. Править он умел». «Лучше, чем Вацлав?» - уточнил юноша, и отец его усмехнулся: «Гораздо лучше. Но Вацлаву приходится нелегко. Трудно жить в тени великого человека, ведь такие как Карл рождаются раз в тысячу лет».

«А что насчет Сигизмунда?» - допытывался Индржих, и отец его разом помрачнел. «Разве мог Карл приказать своим воинам убивать своих же подданных, как это сделал Сигизмунд?» - риторически вопросил он. – «Нет, Вацлав не ровня своему отцу, но Сигизмунд... то, что он делает... это очень плохо».

Наконец, меч был готов, и отец с сыном любовались изделием, когда в кузню заглянула Тереза, дочь деревенского мельника, которую отец прислал за гвоздями. Индржих с готовностью передал девушке гвозди, и даже не обратил внимания на холодок в ее голосе, когда осведомилась Тереза, не собирается ли он вечером на танцы с Бьянкой, пройдут которые – по обыкновению – у таверны.

Проводив поспешившую к мельнице девушку взглядом, Индржих наблюдал, как отец его ловко управляется с мечом, оценивая баланс и остроту клинка. «Что еще можно ждать от прославленного оружейника?» - раздался голос; вздрогнув от неожиданности, юноша обернулся, лицезрев приближающегося к кузне пана Радцига Кобылу наряду с гостем – венгерским дворянином, господином Тотом Иштваном.

«Те времена давно уже прошли, пан», - отозвался Мартин, с достоинством поклонившись властителю, а Радциг, приняв из рук кузнеца меч, сделал им несколько пробных выпадов, после чего протянул клинок Индржиху: «Попробуй». «Зачем меч обычному...» - начал было Мартин, и в голосе его послышалась тревога, причин которой Индржих понять не мог. Несколько раз он неуклюже взмахнул мечом, и Радциг разочарованно покачал головой: «Тебе еще многому нужно научиться. Попроси отца показать тебе как – он знает, что к чему».

«Пусть он лучше учится нашему ремеслу, пан», - произнес Мартин, кивком указав на кузню, и Радциг пожал плечами, философски заметив: «Кто знает, что нам уготовано в будущем?» Обещал кузнец, что вскоре Индржих доставит меч в замок – осталось лишь отполировать лезвие.

Но пан продолжал вертеть клинок в руках, откровенно любуясь изделием, после чего протянул его господину Иштвану. Тот одобрительно закивал: «Если бы в Никополе у меня был такой меч, все могло бы сложиться по-другому... Интересно, почему такой превосходный оружейник работает в таком месте? С его талантом он мог бы безбедно жить где-нибудь в Праге или в Вене». «Вы правы», - отозвался Радциг. – «Это очень длинная и запутанная история».

Иштван выразил сожаление, ведь пора ему покидать Скалицу, и, стало быть, историю свою пан Радциг расскажет ему в другой раз. Благородные господа устремились в направлении замка, и Индржих обернулся к отцу, выдохнув: «Длинная и запутанная история?» «Это было очень давно», - ушел от ответа тот. – «Возможно, когда-нибудь я тебе все расскажу, но не сегодня».

«А ты научишь меня с ним обращаться, как просил пан Радциг?» - с надеждой вопросил юноша, наблюдая, как отец полирует клинок. – «Мне могло бы это пригодиться. Может, я бы немного постранствовал, прежде чем обосноваться где-нибудь. Я бы хотел повидать мир, а не только местную корчму да кузницу». «Знаешь, что плохого в жизни странника, сынок?» - устало вздохнул Мартин. – «Она может закончиться, только начавшись. Я бы мог научить тебя обращаться с мечом, а потом кто-нибудь подстрелит тебя из арбалета, как только высунешь ты нос за порог».

«Ты говоришь так, будто уже сталкивался с этим...» - заметил проницательный Индржих, и отец его усмехнулся, понимая, что это – очередная попытка сына заставить его рассказать о прошлом, о котором сам он предпочел бы забыть: «Мне уже немало лет, и я многое повидал. Да, профессия кузнеца не принесет тебе славы, но у нее есть и другие преимущества – например, проще сохранить голову на плечах. А я был хотел состариться и умереть здесь, в Скалице, и чтобы меня похоронили под липой рядом с твоей матерью».

Он осекся, нахмурился; проследив за взглядом отца, зрел Индржих знамена конного воинства, показавшегося на ближайшем к селению холме... а затем хлынуло оно вниз, к Скалице. Окраинные хаты занялись огнем, послышались истошные крики селян, разили которых мечами неведомые солдаты.

Встряхнув оторопевшего сына, Мартин протянул ему изготовленный для пана меч, велев со всех ног бежать в замок, под защиту каменных стен. «Если что-нибудь случится, пан Радциг позаботится о тебе», - заверил Индржиха отец. – «Он у меня в долгу».

Селяне бежали к замку, спасаясь от следующей за ними по пятам смерти. Замерев у ворот, с ужасом наблюдал Индржих, как отец его, лихо орудуя прихваченным в кузне клинком, разит вражеских воинов, а после, разыскав в селении супругу, пытается пробиться к холму, высится на котором замок... Но настигли двоих конники; мечи и топоры пронзили тела родителей Индржиха, обрывая их существование... А затем воины, переговаривающиеся на неведомом юноше языке, устремились в направлении замка...

Будто очнувшись от ступора, юноша припустил к вратам, однако мост надо рвом был уже поднят. «Найди коня и скачи в Тальмберг!» - крикнул Индржиху один из стражей со стены. – «Предупреди их!»

Следующие часы слились для юноши в один непрерывный кошмар, полный пламени и смерти. Пригнувшись, бежал он к конюшням по тропе вдоль крепостной стены, огибая замок. Оседлав лошадь, пустил ее в галоп по торному тракту на восток... Вражеские солдаты преследовали беглеца по пятам, и он, пригнувшись к холке лошади, шептал молитвы всем известным божествам, моля о спасении... Выпущенная одним из преследователей стрела пронзила Индржиху бедро, но он не почувствовал боли – душу снедал отчаянный, животный страх... Сознавал юноша, что продолжает сжимать в руке великолепный клинок, но что толку от оружия, коль пользоваться им не умеешь?..

Не заметил Индржих, как лошадь его пронеслась через Ровну – небольшую деревушку, где около 1150 года монахи из Сазавского монастыря построили романскую церковь с пресвитерией и кладбище, посвященную старейшему покровителю рудокопов, Якубу. Преследователи не отставали, и, похоже, настигали свою жертву...

Но показались впереди высокие стены замка Тальмберга, возведенном на скалистом мысе в начале XIV века либо Арнольдом из Кауница, либо пражским бургграфом Грознатой из Ужице. Хоть некоторые из исторических хроник утверждают, что заложил замок глава провинциального суда - Вилем, сын Грознаты, потомки коего позже владели поместьями в Южной и Восточной Богемии, включая Слатиняны, Миличин и район вокруг Чеслава. В 1390 году замок перешел в собственность сына Вилема - Дивиша из Тальмберга, но в том же году был захвачен Гавелом Медеком из Вельдека, который взял Дивиша в плен. Медек не отпускал Дивиша вплоть до 1397 года, но был вынужден даровать пленнику свободу по решению провинциального суда – и не без помощи друзей Дивиша, в том числе и Радцига Кобылы. С тех пор Дивиш продолжал править своим владением...

Лучники, занявшие места у бойниц, выпустили стрелы по преследователям, и те вынуждены были повернуть коней вспять. Лошадь внесла Индржиха в замковые врата, и юноша, соскользнув с крупа, распластался на земле. Командующий замковым гарнизоном, сотник - пан Борек, кликнул челядь, приказал немедленно принести горячего вина и повязки, сам же с тревогой склонился над юношей, вопросив: «Кто ты и откуда? И что, собственно, случилось?» «Я из Скалицы», - прохрипел Индржих. – «Ее сожгли дотла и всех убили». «Кто? Кто сжег дотла?» - допытывался старый рыцарь, и сын кузнеца лишь беспомощно пожал плечами: «Огромное войско. Они напали внезапно... и это были не чехи и не немцы... Я никогда не видел таких доспехов и не слышал такого языка».

Первым делом Борек выдернул засевшую в бедре юноши стрелу – хвала богам, она не задела кость. После чего собственноручно наложил тугую повязку, и, когда Индржих с трудом поднялся на ноги, сопроводил в большой зал замка, где представил юношу пану Дивишу. Последний потребовал подробностей о напавшей на Скалицу рати, и Индржих, воскрешая в памяти те страшные мгновения, молвил: «Пан, я не знаю, чье это войско, но оно было огромным – на холме рядом со Скалицей развевалось несколько дюжин знамен. Те, кто устроили бойню, говорили... на странном языке. Они сожгли Скалицу дотла, но многие жители укрылись в замке. А я не успел. А когда я убегал, они кричали со стен, что я должен как можно быстрее предупредить вас».

«Воины, о которых говорит мальчишка, могут быть теми самыми половцами Сигизмунда», - обратился к пану Дивишу его советник, присутствовавший при разговоре. – «Говорят, они пришли в Венгрию с востока, и теперь это костяк его войска. Захватив казну Кутна-Горы, он вошел вол вкус...» Пан Дивиш задумчиво кивнул. Половцы... что ж, вполне может быть... Впервые они появились в чешских землях в 1260 году. Под командованием венгерского регента Штепана они сражались против епископа Бруно и войска австрийских лордов, которое наголову разгромили. Второй раз половцы дали о себе знать в 1270-х годах, когда одержали верх над армией короля Пржемысла Отакара и продолжили разграбление Моравии. И, похоже, сейчас наблюдают они третье пришествие осевших в восточных пределах Венгрии половцев на чешские земли – если верить слухам, в составе войска Сигизмунда Люксембургского.

«Скалица – маленький замок, пан», - обратился к лорду Тальмберга Борек. – «Если Сигизмунд пойдет на штурм, его не удержать». «Это правда, пан Борек», - вздохнул Дивиш. – «Наш маленький гарнизон не смог бы помочь, даже если бы мы послали его туда». Присутствующих в зале снедала тревога: можешь ли статься, что Тальмберг – следующая цель половцев?..

Обратившись к Бореку, Дивиш велел тому позаботиться об Индржихе – накормить и показать, где тот сможет отдохнуть. Кроме того, надлежало сообщить поселенцам, чтобы все до единого укрылись в замке; следует загодя подготовиться к худшему из возможных исходов развития событий.

Борек препроводил гостя на кухню... где приветствовала их пани Стефания, супруга пана Дивиша. Последняя отнеслась к измученному юноше с неожиданной теплотой, велела служанке досыта накормить его, а в качестве места для ночлега предложила сторожку во дворе. И Борек, и Инрджих были изумлены щедростью госпожи; юноша поклонился в пояс, поблагодарив за оказанное гостеприимство.

...Ночью в Тальмберге было неспокойно. Борек приказал удвоить число дозоров, и, несмотря на проливной дождь, воины оставались на крепостных стенах и не мыслили о том, чтобы сомкнуть глаза; на душах у них было тревожно...

Индржих лежал на циновке, глядя в потолок, вновь и вновь возвращаясь к событиям сего поистине страшного дня. Послышался тихий стук в дверь, и в сторожку проскользнула Стефания, поставила на столик кувшин с вином и миску с едой. «Думала, ты захочешь выпить вина», - произнесла добрая пани, разливая оное в кубки и протягивая один из них сконфузившемуся юноше. – «Это должно помочь тебе заснуть». «Пани, вы очень добры», - пробормотал тот, - «но вы не должны были... Вы могли бы прислать слугу». «Я собиралась, но, по правде говоря, я тоже не могу уснуть», - призналась Стефания, опустившись на лавку. – «Я думала о тебе, когда молилась, о том, какой ужас тебе пришлось пережить. Я пришла предложить тебе утешение, ты должен знать, что ты не одинок...»

Индржих пробормотал слова благодарности, не зная, как вести себя с полуночной гостьей, а та, коснувшись кончиками пальцев запястья юноши, продолжала: «Индро, я знаю, что для тебя здесь все в новинку, но я хочу, чтобы ты чувствовал себя как дома. Ты не должен ни о чем беспокоиться, главное, чтобы ты поправился. Бог знает, через какие ужасные испытания тебе пришлось пройти... Я сама знаю, что такое остаться в одиночестве, хотя твоя утрата гораздо весомее. Но с Божьей помощью со временем боль утихнет – иногда бывает легче, если поговорить об этом. Если, конечно, ты пожелаешь».

Индржих отрешенно кивнул, а затем начал говорить, изливая речами своими всю боль и ужас, его снедающие. Рассказывал он об отце, о Бланке, с которой уже никогда не встретится, о мече, выкованном для пана Радцига... и, наконец, об орде Сигизмунда, напавшей на родной город. «Конница Сигизмунда состояла из половцев», - говорил юноша, воскрешая в воспаленном разуме страшные образы уходящего дня, - «свирепых варваров с востока, кровожадных головорезов, которым плевать на неписанные законы войны. Уже то, что им нашлось место в войске Сигизмунда, говорило о том, каким он стал тираном... Они обрушились на Скалицу. Ворота в замок были открыты. Звонили колокола, и рога трубили тревогу, призывая жителей селения укрыться за стенами. Те несли пожитки, которые успели похватать в спешке, и я видел ужас в их глазах... Я побежал к замку, чтобы укрыться в нем, но не успел. Мне пришлось искать другой путь к спасению. Люди со стен кричали мне, чтобы я бежал в Тальмберг и предупредил вас. Мне повезло, что я знал о тайной тропе вокруг замка. Мне нужна была лошадь, чтобы беспрепятственно добраться до Тальмберга... Затем я услышал крик. Кричала девушка с мельницы. Ее поймала ватага половцев, они собирались надругаться над ней... Я хотел помочь ей! Господь свидетель, хотел, но... даже несмотря на то, что у меня был меч, выкованный для пана Радцига, их было больше и они были лучше вооружены... Я смог лишь украсть одну из лошадей и ускакать. Я не мог ей помочь, так же, как я не мог помочь своим родителям... Мне никогда не забыть весь этот ужас. Он будет преследовать меня до конца жизни... Только Господь знает, почему он позволил подобному случиться...».

«Бедный мальчик, я сочувствую твоему горю», - прошептала пани Стефания, потрясенная откровением Индржиха, - «но Бог не виноват в бедах этого мира. Это дело рук Сатаны и тех, кто повинуется его приказам, тех, кто испорчен алчностью, завистью и гордыней. Ты не должен терять веру, какой бы ни была твоя жизнь».

Поведала Стефания юноше и свою печальную историю. «Судьба не была благосклонна ко мне и моему мужу, хотя по сравнению с ужасами, которые пришлось пережить тебе...» - начала она, сокрушенно качая головой. – «Я вышла замуж очень рано. Так пожелал мой отец. Дивиш был значительно старше меня, но женщина должна покорно принимать свою судьбу. Вскоре после нашей свадьбы, я еще не успела как следует познакомиться с Тальмбергом, замок был взят штурмом, а моего мужа бросили в темницу. У него возник спор с паном Гавелом Медеком из Вальдека, который решил прибегнуть к силе. Он взял штурмом замок, сжег деревню Прибыславицу и убил многих наших людей, даже старенького управляющего. Он заточил моего мужа в замке и разместил здесь свой гарнизон. Мне едва исполнилось восемнадцать, когда внезапно рядом со мной остался лишь пан Борек. Мы не знали, что делать. Мы отправились в Прагу, чтобы пожаловаться королю и заручиться помощью друзей Дивиша, но все было напрасно. Так тянулись годы, и казалось, мне навсегда суждено оставаться в одиночестве, а моему мужу – гнить в темнице собственного замка... Семь лет. Столько времени прошло, прежде чем Гавела объявили врагом короны, но даже тогда он отказался сдать замок и выпустить моего мужа. В конце концов, я скопила грошей, чтобы заплатить выкуп. И лишь тогда, по милости божьей, я, наконец, снова увидела своего мужа».

«Семь лет!» - изумился Индржих. – «А Гавел понес наказание за это?» «Нет», - покачала головой Стефания. – «И после семи лет заточения муж вернулся ко мне дряхлым стариком». «Пан Дивиш показался мне сильным и хорошим человеком», - возразил юноша, и хозяйка замка подтвердила: «Само собой разумеется. Но у него столько обязанностей! Ему пришлось восстанавливать Тальмберг, но после того, как он вышел из темницы, король назначил его бургграфом Пражского замка, и на него свалилось столько дел! У него совершенно не было на меня времени, но мы хотя бы жили в городе, где все время что-нибудь происходило. А теперь мы здесь...»

Пани простилась с юношей, и, пожелав ему спокойной ночи, выскользнула за дверь. Индржих вновь попытался заснуть, провалившись в кошмарные сновидения, где были половцы, кровь, истошные крики... и погибающие на его глазах родители, обвиняющие Индржиха в трусости...

Юноша проснулся от того, что кто-то настойчиво тормошил его. Стояла глубокая ночь, ливень не прекращался. В слабом свете свечи Индржих разглядел пана Борека, склонившего над ним, и на лице старого воина отражалась тревога. «Ты должен это увидеть», - произнес Борек. – «Поднимись на стену. Один из дозоров сообщил, что сюда движется отряд из Скалицы».

Индржих схватил со стола факел, поджег его от свечи, после чего, покинув сторожку, окунулся в дождливую, промозглую ночь. Вслед за Бореком устремился он к крепостной стене, поднялся на нее по ступеням. Здесь уже находились пан Дивиш и солдаты замкового гарнизона; вглядывались они во тьму, ибо на дороге, ведущей к вратам Тальмберга, виднелись едва различимые огни факелов... Неужто это – люди Сигизмунда?.. Но зачем тому атаковать Тальмберг ночью, да еще в такое ненастье?..

«Может, это не он», - робко предположил Индржих, выглядывая в бойницу и пытаясь хоть что-то разглядеть сквозь пелену дождя. «А кто тогда?» - отозвался Борек. – «Лазутчики, которых Дивиш послал в Скалицу следить за Сигизмундом, доложили, что он разбил лагерь и готовится штурмовать замок. А пан Радциг опытный вояка. Он обязательно продержится какое-то время».

Процессия приблизилась к замковой стене, и защитники Тальмберга с облегчением лицезрели, что возглавляет ее пан Радциг! Дивиш тепло приветствовал старого друга, и, подозвав Индржиха, молвил: «Твой гонец рассказал нам, что случилось... Но скажи мне, друг, что произошло после?»

«Нужно благодарить Бога за эту бурю!» - воскликнул Радциг. – «Когда она началась, половцы Сигизмунда попрятались в норы и отложили взятие замка. Нам удалось проскользнуть прямо у них под носом! В открытом сражении мы не выстояли бы». «Ты не хочешь заночевать в Тальмберге?» - осведомился пан Дивиш, и Радциг, оглянувшись на своих измученных, обессиленных подданных, медленно бредущих по размытому тракту, отрицательно покачал головой: «Нет-нет. Стоит Сигизмунду завтра обнаружить, что замок пуст, он тут же начнет нас искать. Мы – опасные гости. Без нас у него не будет повода напасть на тебя. Мы отправимся в Ратае. Это недалеко, замок хорошо защищен и там хватит места для всех этих людей. Если Сигизмунд заявится сюда, то я советую тебе преклонить колено, Дивиш. Твоя жизнь стоит больше твоей гордости».

Обратившись к Индржиху, поинтересовался Радциг, не хочет ли юноша отправиться с ними в Ратае, но тот отрицательно покачал головой: «Я бы с радостью, пан, но сперва я должен вернуться в Скалицу». «Ты в своем уме?» - опешил Радциг. – «Какое дело у тебя в Скалице?» «Я не могу бросить своих родителей», - отозвался сын кузнеца. – «Не могу допустить, чтобы тела их гнили под открытым небом. Я присоединюсь к вам после того, как похороню их».

Подобного вздора Радциг и слышать не желал, и, вновь обернувшись к Дивишу, просил того удостовериться в том, что Индржих останется в Тальмберге – по крайней мере, до тех пор, пока раны его – телесные и душевные – не исцелятся. Пан Дивиш заверил старого друга, что, если понадобится, он запрет юношу в темнице.

Благодарно кивнул, Радциг призвал своих людей ускорить шаг, если хотят поспеть они под защиту стен Ратае до рассвета. Усталая процессия возобновила ход, и вскоре растворилась в ночи...

Полагая, что не сомкнет боле сей ночью, Индржих вызвался примкнуть к дозорным, и следующие несколько часов расхаживал по стене, дрожа от холода, пока, наконец, насквозь промокший, не прикорнул под каким-то навесом... А проснувшись в рассветный час, с ужасом лицезрел знакомое воинство на подступах к Тальмбергу. Собравшиеся на стенах воины встревожено гомонили, полагая, что вот-вот начнется штурм и разделят они участь Скалицы...

«Смотри, как самопровозглашенный король завоевывает любовь и уважением своих верных подданных», - с нескрываемым сарказмом бросил пан Дивиш Бореку; двое оставались у бойницы, наблюдая, как отделился от воинства одинокий конник, устремился к стенам Тальмберга. – «У Сигизмунда Люксембургского редкий талант убеждать людей присоединиться к его делу».

Наголо бритый воин, приблизившись к замку, приветствовал господина Тальмберга. Индржих с ненавистью взирал на него со стены, ведь именно этот ублюдок возглавлял вчерашнее нападение на Скалицу и лично убил его родителей!.. Борек удержал рванувшегося было к ступеням юношу, заставив того стоять смирно и молчать – ведь в это мгновение жизни всех обитателей Тальмберга, быть может, висели на волосе, и зависели от исхода переговоров пана Дивиша с сим воином.

«Я – герр Маркварт фон Аулитц», - не преминул представиться тот. – «Я говорю от имени Сигизмунда Люксембургского, короля Венгрии и Хорватии... который решил нанести удар по тем, кто нарушает мир на земле и навести порядок от имени своего брата, короля Вацлава IV».

«Навести порядок?!» - пробормотал Борек, сверля взглядом сего дворянина, верного пособника Сигизмунда – то ли гетмана, то ли губернатора Праги. – «Сжигая и грабя владения короля?!» Лицо же Дивиша оставалось непроницаемо, и он почтительно приветствовал Маркварта, молвив: «Усилия брата короля по наведению порядка в этой беспокойной стране достойны похвалы. Мне кажется, однако, что он и его армия сбились с пути. Как бургграф Пражского замка, я всецело предан королю, и здесь, в Тальмберге, по воле божьей царил мир – до вашего прибытия... Так чем же мы обязаны чести вашего визита?»

Какое-то время Маркварт всматривался во взирающие на него с крепостной стены лица, после чего изрек: «Вчера Его Величество принял меры против врага короны пана Радцига Кобылы, который использовал серебро из шахт Скалицы для оплаты восстания против короны. К сожалению, мятежник сбежал. Вы случайно не знаете, где его можно найти, благородный пан?»

И Маркварт испытывающее воззрился на Дивиша. Надо отдать последнему должное: на лице его не дрогнул ни один мускул. «Насколько мне известно, пан Радциг, о котором вы говорите, был гетманом короля в Скалице», - отметил правитель Тальмберга. – «Мне трудно представить, что он восстал против короны... Но, тем не менее, я могу заверить вас, что пана Радцига нет в моем замке. Он был бы глупцом, если бы вздумал бежать из одного плохо защищенного замка в еще более слабый. Или вы считаете, что мои скромные владения являются препятствием для вашей армии?» Индржих похолодел; пан Дивиш вел весьма опасную игру...

Маркварт кивнул, принимая аргумент лорда, отчеканил: «Могу я передать королю, что он может рассчитывать на вашу преданность, и пан Радциг Кобыла не в Тальмберге?» «Радцига Кобылы здесь нет», - подтвердил Дивиш, - «и я не намереваюсь ввязываться в дела, из которых не извлеку никакой выгоды». «Очень хорошо, пан», - склонил голову Маркварт. – «Я передам королю ваши слова и, надеюсь, он воспримет их благосклонно».

С этими словами он развернул коня, направив того к замершему на холме воинству... А вскоре то пришло в движение, отхлынуло от замка... Лишь тогда защитники Тальмберга смогли перевести дух, осознав, что опасность миновала.

Индржих был всецело одержим мыслью о возвращении в разоренную Скалицу, и, кроме как о погребении родителей, думать ни о чем не мог. Но как выбраться из Тальмберга, ведь ворота замка заперты, а стражам строго-настрого запрещено пропускать его?..

Внешне изображая смирение, Индржих, тем не менее, сумел вывести из стойла свою лошадь, а после – убедить стражника у ворот выпустить его. К несчастью, оказался тот не слишком сердоболен, посему пришлось юноше присовокупить к красноречию своему несколько грошей.

Но, как бы то ни было, вскоре Тальмберг остался позади, и Индржих во весь опор сказал на запад – к Скалице... Вскоре начал замечать он близ дороги мертвые тела – наглядное свидетельство недавнего марша армии Сигизмунда.

Наконец, впереди показался частокол Скалицы. Над сожженным замком еще стелился дым, в воздухе витал стойкий запах гари. Шагая меж мертвых тел, разыскал Индржих трупы родителей, и, опустившись подле них на колени, молил о прощении, заверяя, что никогда боле не станет убегать... и непременно покончит с убийцей самых дорогих ему людей.

Заслышав заливистый собачий лай, Индржих устремился к остову сожженной лавки мясника, откуда тот доносился, где лицезрел местного селянина, Збышека, с лопатой в руках отбивающегося от пса погибшего мясника. Индржих смекнул, что вернулся Збышек в деревню в поисках поживы, посему, обнажив меч, обещал прикончить крестьянина, если задержится тот в разоренной Скалице.

Смерив сына кузнеца тяжелым взглядом, Збышек поспешил ретироваться, а Индржих, подобрав брошенную крестьянином лопату, устремился к родному жилищу, где принялся копать у липы могилу для погибших родителей. Псина мясника, Барбос, признав в юноше родную душу, плелась следом.

Наконец, выкопав ямину достаточной глубины, Индржих спустился с холма, дабы забрать остающиеся на дороге тела отца и матери... когда путь ему преградили вооруженные головорезы, за спинами коих маячил Збышек. Негодяи откровенно заявили, что явились сюда, дабы грабить и мародерствовать, и в первую очередь заберут они у крестьянина меч, владеть которым тот попросту недостоин.

«Даже думать забудь», - огрызнулся Индржих, с вызовом глядя на здоровяка, возглавляющего головорезов, звали которого те ‘Коротышкой’. – «Это меч моего отца». «Вот его, что ли?» - пренебрежительно ухмыльнулся тот, кивнув в сторону трупа кузнеца. – «Не думаю, что он ему теперь нужен. В общем так, паренек. Отдашь мне меч, и я, может быть, тебя отпущу. Откажешься – присоединишься к своей родне».

Занеся меч для удара, Индржих бросился к противнику, но тот, увернувшись от неуклюжего выпада, огрел юношу по затылку тяжелой булавой, вышибив дух. Индржих распластался в грязи, и головорез, подобрав клинок, внимательно осмотрел его. «Отличная работа», - констатировал он. – «Гетману понравится... А теперь пусть попробует кровушки. Держу пари, твой отец и не мыслил, что это будет твоя кровь». С этими словами он приставил острие меча к горлу Индржиха...

«Хватит!» - разорвал тишину женский голос, и мародеры, не скрывая удивления, обернулись, воззрившись на невесть откуда взявшуюся девушку, прожигающую их гневным взглядом... А во врата Скалицы ворвались всадники в ливреях Тальмберга, атаковали бросившихся бежать головорезов...

Индржих пребывал в забытьи, когда воины осторожно погрузили его на телегу; туда же забралась и псина, признавая в девушке новую хозяйку. Прежде, чем покинуть Скалицу, похоронили воины кузнеца и супругу его под липой...

...Воспаленный разум и тело Индржиха снедала боль, во снах продолжались кошмары, в которых половцы вновь и вновь атаковали Скалицу, жестоко расправляясь с селянами.

В какое-то мгновение юноша пришел в себя, с изумлением лицезрев склонившуюся над ним Терезу. «Где я? В Скалице?» - прохрипел Индржих, и Тереза, приложил ладонь ко лбу юноши и, констатировав, что жар все еще не спал, отвечала: «Мы на мельнице моего дядюшки, Пешека, в Ратае. Больше и некуда было деваться». «Что случилось?» - нахмурился юноша, тщетно пытаясь собрать разрозненные вспышки воспоминаний в цельную картину. «Ты не помнишь ничего?» - вздохнула Тереза. – «Оно и неудивительно. Я тебя в Скалице нашла, когда эти разбойники напали. Я думала, тебе уж конец, но ты еще дышал».

Девушка заверила Индржиха, что похоронила его родителей, и тот, с облегчением вздохнув, вновь провалился в тенета глубокого сна... и в следующий раз пришел в себя лишь несколько дней спустя. Жар спал, но ощущал Индржих невероятную слабость.

«Как тебе удалось спасти меня?» - прошептал он, и пояснила Тереза: «Тебе повезло. Я в Скалице была и увидела Збышека и его головорезов. Я пыталась их отвлечь, но толку бы не было, не явись туда воины из Тальмберга. Они искали тебя и спугнули разбойников». «Господи, да что же ты в Скалице делала?» - выдохнул Индржих, силясь приподняться на кровати, и Тереза, заметно помрачнев, призналась: «Смерти ждала. Они моих братьев убили. Семью убили. Друзей. После такого... зачем мне было жить?»

Что касается воинов из Тальмберга, то – по словам девушки – верховодил теми пан Борек. По какой причине пан Дивиш столь печется о сыне простого кузнеца, ни Тереза, ни сам Индржих не ведали и взять в толк не могли. Рассказывала девушка, что стражи сопровождали ее до самого тракта, ведущего к Ратае, а после повернули на север, к Тальмбергу, а дальше Тереза, правившая телегой, продолжила путь в одиночку – если не считать привязавшегося к ней пса мясника.

...Две недели Индржих оставался прикован к постели, но, наконец, нашел в себе силы подняться на ноги. Дядя Терезы – по словам последней – был весьма недоволен тем, что племянница его выхаживает некоего незнакомца, и надеялся истребовать с того плату за содержание – в полной мере, ведь все это время платил он лекарю за снадобья для раненого из своего кармана.

Обещал Индржих Терезе, что в долгу не останется, и непременно отплатит за доброту и ей, и ее дяде-мельнику... а уж после навестит пана Радцига Кобылу, остающегося в нижнем замке, Пиркштайне. Юноша считал своим священным долгом исполнить последнюю волю отца и передать выкованный тем меч Радцигу... Вот только оружие сие ныне в руках головорезов, связался с которыми Збышек...

Жажда мести снедала Индржиха. Нет, он не станет больше убегать – никогда! Он отыщет ублюдка, возглавлявшего набег на Скалицу – Маркварта фон Аулитца – и прикончит его!.. И найдет негодяя, похитившего меч – Коротышку, дабы проткнуть его брюхо этим же мечом!..

Оставив на время мысли о жестокой расправе над обидчиками, Индржих, наскоро позавтракав, покинул мельницу, постоял у порога, щурясь от солнечного света. Знакомая псина – Барбос – подбежала к нему, радостно тявкнула.

Прежде, чем выступать в направлении нижнего замка, временно пожалованного властителем Ратае, паном Ганушем, пану Радцигу, Индржих счел за благо прогуляться с Терезой по улицам городка, где обрели приют его односельчане. Конечно, уроженцы Ратае не рады, что появилось в их вотчине столько обездоленных, которые, судя по всему, никуда уходить не собирались. К счастью, все заканчивалось лишь недовольным ворчанием коренных поселенцев, и до открытой вражды дело не доходило.

Индржих просил подругу поведать о том, что произошло с ней в Скалице, и девушка, изменившись в лице, начала свой рассказ, хоть и воспоминания о том судьбоносном дне все еще были для нее донельзя болезненны. «Это был очередной самый обычный день», - говорила Тереза, возвращаясь мыслями в то чудесное, не предвещавшее никакой беды утро, - «в моей самой обычной жизни. Я проснулась с рассветом, раньше всех. Я больше всего люблю это время, когда первые лучи солнца прогоняют ночную прохладу, а ветер доносит запахи травы, покрытой росой, и аромат весенних цветов».

Пока отец ее и братья почивали, Тереза, привыкшая к хлопотам, занялась домашними делами: прополола огород, накормила кур и пса, Дзыника. Вскоре проснулся мельник, велел дочери сходить к кузнецу да забрать гвозди, которые тот должен был наковать для него. А перед уходом – разбудить младшего брата, Самуэля, который дрыхнет на чердаке и вставать не думает... Хотя, конечно, и от него больше толку, что от этого никчемушного помощника, Збышека. Мельник водил дружбу с покойным отцом сего юнца, посему и держал его на мельнице. А Збышек, казалось, наглел день ото дня, и в открытую отлынивал от работы.

Разбудив Самуэля, Тереза попробовала было поговорить со Збышеком, но тот и слушать ничего не стал. Вздохнув, девушка покинула мельницу, устремившись к холмку, высился на котором замок Скалицы... Мартина в кузнице не оказалось; по словам супруги коваля, отправился тот в замок, дабы обсудить с паном Радцигом детали меча, который кует для него. Женщина просила Терезу заглянуть в кузницу завтра: наверняка к тому времени обещанные мельнику гвозди будут готовы!

Раз уж заглянула Тереза в деревню, то не преминула навестить в местной корчме подругу, Бланку, которая просила ее отнести пиво Индржиху, рыцарю сердца. Об интересе, который питает Бланка к сыну кузнеца, ведали все без исключения, но корчмарь строго-настрого запрещал дочери отношения с сим юнцом. Посему Тереза, исполняя просьбу Бланки, отнесла жбан пива к загону для овец, где Индржих самозабвенно махал деревянным мечом, воображая себя на самом настоящем ристалище.

В отсутствие фехтмейстера Ванека, отсыпающегося после вчерашней попойки, Индржих предложил Терезе тренировочный бой, и следующие несколько минут двое, смеясь, старательно изображали поединок.

После, когда вернулась девушка в корчму, Бланка предложила ей прогуляться в лес, где надеялась собрать травы и к вечеру сварить очищенный шпанс – естественно, для своего обожаемого Индро. Одолжив лук и стрелы у ловчего, Адама, Тереза наряду с Бланкой устремились к лесу; родители запрещали им приближаться к чащобе – ведь, насколько известно, там водятся волки... Посему во избежание нежелательных инцидентов Тереза заглянула на родную мельнику да кликнула с собой пса Дзыника – какая-никакая защита...

Бланка привела подругу на лесную поляну, где начала сбор белладонны... когда показалась из лесу одичавшая собака, залаяла... Взвизгнув, Бланка бросилась наутек... Тереза же не растерялась, схватилась за лук, выпустила в направлении псины несколько стрел... Конец противостоянию положил верный Дзыник; набросившись на пса, он разорвал тому горло...

Решив, что хватит с них на сегодня приключений, девушки вернулись в родное селение. Простившись с Бланкой, Тереза навестила свою подругу Йоханку, признавшуюся, что нравится ей молодой плотник, Матей, и хотела бы она пригласить его на танцы. Вконец отчаявшаяся Йоханка просила Терезу стащить у Матея его счастливую игральную кость, принес ей, а девушка вернет сей предмет владельцу – дескать, случайно нашла. Не терзаясь смущением, Тереза разыскала Матея, пригласив его сама – от имени Йоханки, конечно же.

Вернувшись на мельницу, девушка с тревогой лицезрела двух стражей, допрашивающих отца о пропавшем на прииске мешке серебра. Мельник с возмущением отвергал всякие подозрения в его адрес, и стражи, не имея весомых доказательств его вины, вынуждены были отправиться восвояси ни с чем.

Проводив незваных гостей взглядом, мельник облегченно вздохнул. «Эти стражи говорили, что кто-то крадет серебро с прииска», - пояснил он дочери. – «Ты не могла бы сходить и сказать об этом Штибору?» Тереза встревожилась: отец заметно нервничал, прятал глаза... И при чем здесь ее старший брат, трудящийся в руднике?..

Впрочем, отец наотрез отказался давать ответы, посему Тереза, разыскав брата, задала беспокоящие ее вопросы ему. Не устояв пред напором сестры, Штибор сдался, молвив: «Папа предложил мне непыльную работенку. Оказалось, с приисков очень просто вынести серебряную руду, а он нашел богатея, который покупает ее. Ни и... вот этим мы и занимаемся. И это пропавшее серебро – наше».

Тереза была изумлена: чтобы отец ее с братцем проворачивали подобные делишки?.. Рассказывал Штибор, что находится мешок с серебром в затопленной шахте, а местонахождение оной знает Самуэль, который прежде трудился в сей штольне. Штрибор слезно молил сестренку помочь ему вернуть мешок, и та вынуждена была согласиться, надеясь, что после сможет убедить брата отказаться от опасного промысла.

Самуэль с готовностью нарисовал для Терезы углем карту пути к затопленной штольне, и девушка, сопровождаемая Штибором, выступила ко входу к руднику. Пока непутевый братец ее отвлекал разговорами стражника на входе, она проскользнула внутрь, и, тот и дело сверяясь с картой и стараясь не попадаться на глаза остающимся под землею стражам и рудокопам, устремилась к затопленному тоннелю.

Казалось, провела под землею Тереза целую вечность, прежде чем удалось отыскать ей мешок с серебряной рудой и проделать долгий обратный путь к выходу из подгорных глубин. Добычу девушка передала благодарному отцу, сочтя необходимым предупредить его, чтобы завязывал с подобными делишками, ведь могут они кончиться очень и очень плохо – для всей их семьи.

Еще с утра мельник обещал сделать Терезе сюрприз, и сейчас признался с гордостью: «Я заказал для тебя платье в Ратае! Очень красивое. Ты будешь самой прелестной девушкой в деревне». «Новое платье?» - удивилась Тереза. – «Но, папа... я не понимаю. Зачем?» «Ну, ты знаешь...» - замялся отец, пряча глаза. – «Ты уже не маленькая девочка, ты – молодая женщина, зрелая и умная. Уж точно умней меня... Ты наверняка не захотела бы жить на мельнице до старости. Самуэль может и сам о себе позаботиться и... после всего того, что случилось, ты не захочешь жить так, как мы со Штибором».

«В чем дело, папа?» - потребовала ответа Тереза, исполнившись недобрых предчувствий. – «Зачем ты купил мне это платье?» «Послушай, Тереза, тебя пора выдать замуж», - признался мельник. – «И я должен об этом позаботиться... И я нашел тебе жениха. Ты ему очень нравишься, и это человек с высоким положением».

Возмущению Терезы не было предела: отец принял решение за ее спиной!.. Девушка требовала сказать, кто он, ее суженый, и мельник признался: «Это мастер инженер Тобиаш». «Тобиаш Фейрар?!» - изумилась Тереза, ведь и помыслить она не могла о том, что выйдет замуж за сего старика. И все же отец настаивал, чтобы дочь его посетила танцы в корчме вечером, ибо Тобиаш будет ждать ее...

Всплеснув руками, Тереза устремилась в дом, примерила новое платье, а вечером направилась к корчме. Оставаясь в тенях, с тоской наблюдала она за танцующими влюбленными парами – Индржихом и Бланкой, Йоханкой и Фрицеком... Вглядываясь во тьму, у входа в корчму прохаживался мастер инженер, дожидаясь ее... но Тереза не могла найти в себе силы подойти к нареченному.

Посему вернулась на мельницу, а поутру обо всем рассказала отцу. Последний не преминул напомнить ей, что Тобиаш платит за все, а, стало быть, дочери его надлежит быть с ним милой и обходительной. Не желая злить почтенного родителя, Тереза поспешила сменить тему, вызвавшись вновь наведаться в кузницу – быть может, Мартин уже изготовил гвозди?..

...Позже, когда возвращалась она на мельницу, с ужасом лицезрела, как некие воины, заполонившие внешние пределы Серебряной Скалицы, безжалостно расправляются с селянами. На глазах Терезы покончили они с отцом и Штибором, а после схватили ее, прижали к стене дома, задирая подол юбки. Осознала девушка, что сейчас произойдет...

Мимо галопом пронеслась лошадь, и насильники проследили взглядом за удирающим из обреченного селения юношей. Воспользовавшись мгновением, Тереза выхватила из кармана юбки кинжал, вонзила острое лезвие в бедро держащего его воина. Тот вскрикнул, отступил на шаг, а девушка скользнула в хижину, заперла дверь на засов.

Тяжелые удары посыпались на дверь, и Тереза, не растерявшись, выбралась из хижины через окно, и, крадучись, огородами устремилась к приискам, зная, что отыщет там Самуэля. Звучали истошные крики, звенела сталь; нападавшие продолжали убивать несчастных селян.

У одной из отдаленных штолен заметила Тереза односельчан: Фрицека и Матуша. Поведали те, что Самуэль остается в шахте наряду с десятком укрывшихся здесь крестьян... и он тяжело ранен. Нападавшие иноземцы атаковали рудник, надеясь отыскать серебро, и один из них вонзил меч Самуэлю в живот... а после оставил – наверное, посчитал мертвым. Надеялись сельчане дождаться темноты, а после – бежать из Скалицы. Возможно, в Тальмберг, ведь Ровна наверняка захвачена врагом, а иных поселений поблизости нет.

Ночью озарил Скалицу свет множества факелов – неприятель разбил лагерь в селении, наверняка готовясь поутру атаковать замок пана Радцига. Покинув штольню, испуганные, обессиленные селяне вознамерились выступить в путь... но Тереза приняла решение остаться с Самуэлем. Брат ее был ранен – возможно, умирал... но был он единственным близким для нее человеком в целом мире.

Заверив, что непременно пришлют подмогу из Тальмберга, селяне ушли... и Тереза осталась во тьме штольни... наедине с умирающим. Выбравшись ненадолго наружу, девушка нарвала на лугу лечебной календулы, и до рассвета промывала брату раны водой, перевязывала их тряпицами.

Ночью разразился ливень, но к утру стих... Пробудившись, с ужасом осознала Тереза, что брат ее тихо скончался во сне.

В последующие часы наряду с верным Дзынеком девушка бродила в окрестностях Скалицы. Черный дым поднимался от остова сожженного замка, но вражеской армии нигде видно не было – похоже, лиходеи снялись с лагеря еще затемно и покинули сии пределы...

Немногочисленным селянам, ею встреченным, Тереза велела бросать все и бежать под защиту стен Тальмберга; несмотря на то, что воинство, разорившее ее селение, ушло, стягивались, подобно стервятникам, к Скалице мародеры, дезертиры и разбойники, надеясь поживиться на пепелище.

Один из мародеров прикончил ударом топора облаявшего его Дзынека, и осталась Тереза совершенно одна. Отец, братья, а теперь еще – и верный пес... Но осознала девушка, что перестала испытывать страх, посему, когда лицезрела в городке нескольких головорезов, и среди них – здоровяка, вознамерившегося пронзить Индржиха мечом, окликнула их.

От верной гибели и Терезу, и Индржиха спасли своевременно появившиеся солдаты из Тальмберга под началом пана Борека...

...Тереза закончила рассказ, и Индржих искренне восхитился смелостью и решимостью девушки. Поведала последняя, что, пока оставался сын кузнеца в забытьи, она наряду с воинами из гарнизона Ратае вернулась в Скалицу – с разрешения пана Гануша, конечно же, и похоронила как родичей, так и иных селян; негоже оставлять принявших смерть гнить под жарким солнцем. Да, покой обрели те не в святой земле, но что поделать? «Когда все уляжется, мы сможем вернуться и отдать им дань уважения», - с готовностью предложил Терезе Индржих. – «И привести священника, чтобы он освятил могилы».

Заметив мельника, издали наблюдающегося за беседой племянницы с его головной болью, Индржих поблагодарил того за приют. «Пока ты был болен, ты здорово задолжал костоправу, который приходил отпаивать тебя зельями», - Пешек был не из тех, кто ходит вокруг да около. – «Ох и много же он дерет! Я заплатил ему что мог, но... на тебе долг». «Ясно», - пожал плечами юноша. – «Что ж, лучше быть должником, чем трупом в канаве. Сколько я должен? Я работы не боюсь».

Пронырливый мельник тут же предложил Индржиху работенку – есть, конечно, не боится тот немного замарать руки. Выбор у юноши был невелик, приходилось соглашаться. Пешек довольно потер руки, после чего изложил суть предстоящего Индржиху предприятия. «Мой приятель Войтек, мельник из Кухельницы, приглядел себе одно колечко», - заявил он. – «Беда в том, что колечко зарыли вместе с разбойником, который его носил». «Господи Иисусе!» - встревожился Индржих. – «Ты хочешь, чтобы я выкопал труп, снял с него кольцо и отнес твоему приятелю в Кухельницу? Для тебя нет ничего святого!»

«Гроши важнее принципов», - выразил сей емкой фразой свою жизненную философию Пешек. – «Разбойник мертв, ему кольцо уже не нужно. А тот, кто первым придумал, что не по-божески беспокоить трупы, никогда не читал Библию. Это просто тело человека, только без души. Как можно питать отвращение к тому, что создал Господь?»

Вручив Индржиху лопату, мельник указал ему путь к хутору, обитал на котором палач, в задачу которого входили казнь разбойников да лиходеев, и последующее их погребение...

Впрочем, оказался палач на редкость сердобольным, и поверил придуманной на ходу Индржихом истории о том, что почивший разбойник оставил трех сироток, желавших бы получить на память отцовское колечко. Смахнув слезу, палач признался, что кольцо бросать в могилу не стал, а оставил тебе, но раз такое дело, то отдаст его Индржиху, ведь негоже отказывать в просьбе сироткам и навлекать на себя гнев Божий.

Пешек признал, что свалившийся на его голову юнец, - не совсем пропащий, и при надлежащем воспитании из него выйдет толк. Напомнив Индржиху, что кольцо надлежит передать Войтеку в Кухельнице, мельник отправился по своим делам, подтвердив, что долг юноши перед ним выплачен сполна.

Сознавал Индржих, что кольцо гроша ломаного не стоит; похоже, подобными заданиями местные мельники определяли, скованы ли их потенциальные подручные жизненными принципами или же готовы поступиться ими наживы ради.

Покинув мельницу, Индржих направился к замку, дабы повидать своего господина, пана Радцига Кобылу. Убедив стражу у ворот пропустить его, юноша зашагал к нижнему замку, Пиркштайну, глазея по сторонам и дивясь видам Ратае – небольшого рыночного городка, возвышались на противоположных оконечностях которого сразу два замка!

Доподлинно неведомо, когда был построен Ратае; самое старое письменное упоминание о сем поселении относилось к XIII веку, когда было оно собственностью Пржибислава из Ратае. Примерно в то же время город перешел во владение к бургграфу Грознате из Ужице, чьи сыновья владели несколькими другими замками и деревнями в этих краях. В 1293 году король Вацлав II подарил Ратае епископу Тобиашу из Бечина. После город перешел к бургграфу Гинеку из Дубы, который был наследником дома панов Липы. Своего наивысшего расцвета Ратае достиг во время правления Индржиха из Липы, скончавшегося в 1329 году. Именно он построил в городе нижний замок, Пиркштайн, куда и направлялся ныне герой нашего рассказа...

«Панове», - проникновенно обратился пан Гануш из Липы к разделяющим с ним трапезу в рыцарском зале, - «я должен сказать вам со всей серьезностью – земля наша в полной жопе... И чертовски глубоко».

Принадлежал Гануш к одной из старейших и самых знатных чешских дворянских семей, Роновцам. С течением времени разрослась она и разделилась на несколько родов; помимо прочих, относились к ним паны из Дубы и Берка, Лихтенбурги, Кржинец из Ронова и так далее. В XIII-XIV веках род разделился на панов Липы, Лихтенбургов, панов Дубы, панов Клингенштайна и других... Старым старым известным членом семьи Роновцев был Смил Светлик из Тухана, живший в конце XII века. Его потомки занимали высокие должности при королевском дворе, благодаря чему приобрели значительные земельные угодья. Именно отсюда произошло название их рода – от Ронова в районе Житавы, что в долине Нысы. Одноименный замок Ронов к югу от Чески-Липы был построен только в конце XIV века.

В 1369 году лордом Ратае стал моравский пан Ян Ежек, сын Ченека и Житки. С 1349 года выступал он владыкой ханковицких имений, а с 1356 года владел замком в Польне, который получил взамен замка Слоуп (Перкенштайн). Будучи лордом Ратае, он взялся за строительство нижнего замка, переименовав тот в Перкенштайн (Пиркштайн) и его укреплений, а также поместной церкви Святого Матфея. После смерти Яна Ежека в 1402 году, пан Гануш стал опекуном его сына, Яна по прозвищу ‘Птичка’ (Птачек), и, таким образом, исполняющим обязанности правителя окрестных земель. Он завершил строительство Пиркштайна и его укреплений, а также поместной церкви Святого Матфея.

«Возможно, я бы так красочно, как вы, Гануш, не сказал», - осторожно заметил Радциг. – «Но меня выгнали из собственного замка, так что и отрицать не стану». «Верно», - громыхнул Гануш, - «но пока Пиркштайн вам нужен, он ваш. Здесь, в Ратае, и вам, и людям вашим места хватит. А подопечный мой, полагаю, не возражает, что я его замок одолжил?»

С этими словами пан дружески хлопнул своего воспитанника, наследного лорда Ратае - Яна Птачека - по плечу. «Почту за честь», - почтительно произнес тот, обернувшись к Радцигу. – «Пиркштайн в вашем распоряжении на столько, насколько вам нужно, пан Радциг». «Хорошо, что у вас еще один замок есть на том конце города, а?» - усмехнулся Радциг. – «Как бы то ни было, я вам весьма признателен, пан Ян – и вам, пан Гануш».

«Не хотелось бы говорить худо о ваших людях, пан Радциг», - нарушил молчание дородный священник, прежде отдававший должное трапезе, - «но... скажем так, городские и беженцы друг друга не сильно любят. Говорят, до преступлений дошло». «Ну, пусть терпят, пока дело не разрешится», - предложил простое решение пан Гануш, но оказалось, что священника так просто не унять. «Но когда же все это разрешится?» - ныл тот. – «И ради чего, Боже правый, вообще эта война ведется? Честно скажу вам, пан, я не понимаю».

«Не вы один, отче», - помрачнел Радциг. – «Полагаю, Сигизмунд изначально хотел убедить Вацлава принять корону империи, а правление Богемией оставить ему». «И кто его станет в этом винить?» - хмыкнул Гануш, основательно приложившись к кубку. – «Я знаю, Радциг, что Вацлав – ваш друг, но даже вы должны признать, что король виноват в этом сам». «Не стану отрицать, что король пренебрег делами государства ради... иных стремлений», - признал Радциг. – «В стране должен быть порядок, но вряд ли господа, что заключили союз с Сигизмундом, представляли себе, на что похож ‘венгерский порядок’». «Венгерский порядок!» - рассмеялся Гануш; выражение пришлось ему по душе.

«Меня, сударь, беспокоит то, что добрый христианин докатился до такой жестокости», - отметил священник, и отвечал Радциг: «Справедливости ради, вряд ли он думал, что половина страны поддержит короля. Но теперь его милостью мы разрываемся на части, и ему надо все как-то привести под свою власть». «Но зачем, ради всего святого, ему брать на службу этих варваров?!» - воскликнул Ян. «Сребролюбие – корень всех зол, паныч!» - со знанием дела заявил Гануш. – «Войны стоят дорого, а эта уже год тянется. Сигизмунду теперь нечем рыцарям платить, вот он и нанял этих сукиных детей, что поселились в Венгрии. А чем меньше он им платит, тем больше они возмещают себе грабежом». «Вот почему он на нас напал», - пояснил Радциг собравшимся за столом. – «Хотел забрать наше серебро».

Несмотря на попытки стражника сему воспрепятствовать, в зал протиснулся сын кузнеца, и Радциг, заметив юношу, отчеканил: «Индржих, который исчез, когда я ясно приказал ему оставаться в Тальмберге». «Простите, пан...» - промямлил юноша, глядя в пол, - «но я должен был похоронить родителей».

«Должен был?» - рявкнул сотник Бернард, прожигая наглеца тяжелым взглядом. – «Думаешь, один ты там кого-то потерял? Но другие послушались своего господина!» «И ты, между прочим, не только себя чуть не загубил», - в голосе Радцига звучал сдерживаемый гнев. – «Пан Борек и его люди своими жизнями рисковали, чтобы спасти тебя».

Индржих готов был сквозь землю провалиться, но все же стоял на своем. «Простите, но я должен был», - твердо произнес он. Поднявшись из-за стола, Радциг приблизился к юноше, молвил: «Твой отец был замечательным человеком, мама твоя... тоже был замечательная. Они заслужили христианского погребения. Хоть это тебе удалось сделать?» «Нет», - покачал головой юноша. – «На меня напали грабители. Не стоять бы мне здесь сейчас, если бы не та девушка – дочь мельника, Тереза».

«Мельникова дочь тебя от разбойника спасла?» - недоверчиво присвистнул Гануш. – «Будет что внукам рассказать!» «Я ей жизнью обязан», - подтвердил Индржих. – «Она их отвлекла, а потом привезла меня в Ратае. Но без пана Борека нам бы обоим не жить». «Вот это я понимаю, славная девица», - назидательно заявил Гануш. – «Ты за нее держись, парень».

Удрученный тем, что про него, похоже, все позабыли, священник не преминул о себе наполнить, заявив с притворным сожалением: «Жаль только, что твои родители похоронены в неосвященной земле. Теперь попадут в чистилище». «Тише, отче!» - шикнул на него Гануш. – «Не затем я вас приглашал, чтобы вы меня объедали, да еще и проповеди читали при этом!»

Пан Радциг наклонился к съежившемуся священнику, тихо произнес, пристально глядя ему в глаза: «Если вас это так беспокоит, отче, идите и спасите невинные души добрых христиан. Отправляйтесь в Скалицу и освятите их могилы. Уверяю вас, если вас убьют лихие люди, ваша душа воспарит прямиком на небеса – конечно, при условии, что вас сперва похоронят в освещенной земле». «Если будет, что хоронить!» - не удержался, съязвил пан Гануш. – «Тело у вас раздобревшее, волки и вороны на славу попируют. А скелеты друг на друга все похожи – как нам отличить ваши преподобные кости от гостей сигизмундовых половцев?»

«Ладно, хватит», - урезонил хозяина Радциг, заметив, что священник побледнел и вот-вот лишится чувств от ужаса, обратился к Индржиху: «Зачем ты явился?» «Я должен вернуть ваш меч», - отвечал тот. – «Тот, который мой отец вам выковал. Его у меня один из тех грабителей отобрал». «Его чуть не убили, а он уже вернуться хочет!» - воскликнул Радциг, недоверчиво качая головой. – «Весь в отца, видать. Парень, я лишился замка, деревни, серебряных копей и доброй половины подданных. С чего ты взял, что меня волнует потеря одного меча?» «Потому что мой отец последним выковал его, и я обещал отцу, что отнесу его вам!» - с жаром постановил Индржих.

Пан Радциг долго молчал, размышляя, затем утвердительно кивнул. «Понимаю», - изрек он. – «Я бы так же себя чувствовал. Но о благоразумии тоже забывать не стоит, а мертвец обещания уже не выполнит». «Да уж!» - не преминул вставить свои пять грошей Гануш. – «Его баба спасла, а ты уже мстить собрался! Парень, не дурак ли ты, часом?»

«Он не дурак», - отрезал Радцик, и Гануш стих, что-то проворчав. – «Индржих, ты парень храбрый, но тебе нужно подготовиться, оружие достать, коня... Ты же не в кости с грабителем играть собрался?» «Нет», - согласился сын кузнеца, выпалил: «Прошу, возьмите меня на службу, дайте шанс всему научиться!»

«Какая наглость!» - терпение молодого пана Яна Птачека лопнуло, он рывком поднялся из-за стола. – «Бежал от врагов, не выполнил приказ, надул пана Дивиша, меч потерял, подверг опасности своими действиями пана Борека – а теперь на службу захотел?» «Пан Птачек прав», - согласился с дворянином сотник, сверля зарывающегося простолюдина взглядом, не сулящим тому ничего хорошего.

«Это, конечно, верно, то, что вы говорите», - обернулся к сподвижникам Радциг, - «кроме бегства от врагов. Вы бы тоже побежали, поверьте. Определенное наказание Индржих заслужил – но как наказывать того, кто уже все потерял? Храбрость и слепое повиновение – хорошие качества для воина, но мудрый человек ценит также и верность, упорство, решимость... Кроме того, его отец выковал неплохой меч. И если этот юноша думает, что может его вернуть, отказываться не стану».

«Господин, но он же крестьянин!» - вновь напомнил о себе священник. – «Нельзя из крестьянина сделать оруженосца!» «Это почему?» - тут же поддел его Гануш. – «Кто-то же сделал из борова священника?»

«Индржих не крестьянин, отче», - возразил святому отцу пан Радциг. – «Он кузнец, а после недавних событий мне нужны люди». Вновь обратив взор на Индржиха, Радциг постановил, что принимает юношу на службу – в память о его отце.

Индржих сбивчиво благодарил своего господина за это решение, а тот уже обернулся к хозяину Ратае, молвив: «Я так думаю, пан Гануш, парню нужна подготовка, опыта набраться, а вам нужны оруженосцы...» «Это верно», - не стал отпираться тот, кивком указал на сотника. – «Рихтарж все время жалуется, что ваши люди в лагере бузят. Возможно, свой для них человек в страже оказался бы кстати». «Возможно», - согласился Радциг, оглядел Индржиха с головы до пят. – «В любом случае, это будет полезный опыт».

Гануш велел сотнику Бернарду поднатаскать парня в воинском деле, а уж после отправить к рихтаржу. Сотник медленно кивнул, и осознал Индржих, что учение его будет совсем нелегким...

Откланявшись, Индржих поспешил покинуть чертог и позволить благородным господам завершить трапезу, которую прервал столь вопиющим образом. Юноша вернулся на мельницу, дабы выспаться в отведенной ему комнатушке, а поутру поспешил вернуться в Ратае, разыскав близ верхнего замка площадку для упражнений, означился на которой сотник Бернард. Последний был донельзя зол, и всем своим видом показывал, что думает о возложенной на него паном Ганушем непосильной задаче; по мнению старого вояки, легче уж зайца научить застольным песням, нежели обратить сына кузнеца в оруженосцы.

Но – следует отдать ему должное! – дело свое сотник знал. Последующие несколько часов обучал он Индржиха бою на мечах, а после – и стрельбе из лука. Означился на стрельбище и молодой паныч, Ян Пташек, относившийся к сыну кузнеца с откровенной неприязнью и считавший его трусливым крестьянином, не более.

Индржиха насмешки привели в ярость, и он, не помня себя, обозвал Яна Птечека «надутым индюком». Сотник вознамерился было приказать страже заковать зарвавшегося простолюдина в колодки и бросить в тюрьму, но паныч, хоть и сам обладал донельзя вспыльчивым нравом, урезонил сотника, предложил Индржиху проявить себя – как в стрельбе, так и в сражении на мечах. Бернард попытался было напомнить Яну, что пан Гануш строго настрого запретил подобные поединки, но молодой прожигатель жизни лишь отмахнулся.

Индржих брошенный вызов принял, и если на стрельбище безбожно проиграл панычу, то на ристалище держался весьма достойно. «Надо отдать тебе должное за то, что принял мой вызов, несмотря на свои... ограничения», - признал Ян по завершении поединка. «Благодарю, пан», - заставил себя поклониться Индржих, и Ян усмехнулся: «Бог в помощь, кузнец. Не переживай, не в последний раз встречаемся. Еще повеселимся».

С этими словами паныч зашагал прочь, а сотник проводил его взглядом. «Надеюсь, он не обиделся», - с тревогой шепнул Бернард Индржиху. – «Ты поосторожнее! Моим людям уже случалось побеждать его в поединках, и все было нормально. Но ты можешь стать исключением!» То, что Ян Пташек с первого взгляда невзлюбил сына кузнеца, сотнику было очевидно.

Теперь, когда Индржих научился держать в руках меч и лук, и худо-бедно сражаться, Бернард отправил его в городскую ратушу, к рихтаржу. Последний был уже осведомлен о назначении сына кузнеца в помощь стражникам, и счел, что сие будет весьма кстати; получал он донесения о неподобающем поведении беженцев из Скалицы, и надеялся, что земляк тех сможет уладить конфликты.

Донельзя измотанный, Индржих едва сумел доволочь ноги до мельницы, и провалился в сон без сновидений, лишь забравшись на кровать...

А поутру проследовал к городскому костелу, где дожидался его стражник Ярослав по прозвищу «Соловей». Рихтарж велел тому показать Индржиху город и научить следить за порядком.

Соловей встретил сына кузнеца весьма приветливо, и во время обхода города без умолку рассказывал ему как об истории Ратае, так и о нынешнем положении дел в сих землях. Подтвердил стражник, что беженцы из Скалицы, расположившись под навесами у замковых стен близ Пирштайна, остаются здесь лишь благодаря пану Ганушу, несмотря на то, что многие зажиточные горожане ратовали за то, чтобы и близко не подпускать их к Ратае. «Есть у нас тут дурни, коим так и вовсе хочется, чтобы пан Гануш передал бразды правления панычу Яну Птачеку», - делился с новым знакомым словоохотливый стражник – понятно, за что Соловьем был прозван. – «Отец Яна, старый пан Ежек, да упокоит Господь его душу, правил здесь до самой старости. Затем он удалился на покой – сначала в Моравии, затем в мир иной. Пан Гануш правит этими землями, пока пан Ян не войдет в возраст. Они кровные родичи – у них общий пра-пра-прадед или что-то вроде того. Это будет уже довольно скоро... обычно подобные вещи заканчиваются сварой. Надеюсь, у нас такого не будет».

Соловей и Индржих шагали в направлении верхнего замка; по пути остановились пару раз, чтобы разрешить споры между местными горожанами и беженцами, влачившими ныне нищенское существование на улицах Ратае.

«Ратаевская вотчина довольно велика», - продолжал просвещать спутника Соловей. – «Наши земли начинаются от города и тянутся вдоль реки Сазавы до самой Кухельницы. Еще есть Висельный холм, вокруг него полно крестьянских хозяйств... Нойхоф, Мрхоеды...»

Обнаружив в корчме верхнего замка отлынивающего от работы стражника, должного стоять у врат, Соловей отвел душу, наорав на провинившегося, а когда поспешил тот вернуться в дозор, предложил Индржиху немного передохнуть, выпить пива да поиграть в кости.

Так пролетел день... Смеркалось, когда, обратившись к напарнику, объявил Соловей: осталось лишь одно незаконченное дело – прозвонить конец дня и проследить за тем, чтобы городские корчмы закрылись. Следуя указаниям стражника, Индржих проследовал к ратуше, где три раза прозвонил в колокол.

А после – устремился к корчме на рыночной площади, где – к вящему своему неудовольствию – обнаружил паныча Яна Пташека, пьянствующего наряду с двумя своими побратимами. Хохоча, Ян взахлеб рассказывал тем презабавную историю об упившемся вдрызг канонике собора Святого Вацлава из Оломуца и свинье, на которой тот выехал на рыночную площадь.

Приблизившись к столику, за которым трое предавались возлияниям и не думали расходиться, Индржих почтительно обратился к Птачеку, напомнив о том, что пробил урочный час и корчма закрывается. «Пока я тут сижу, ничего не закроется», - фыркнул Ян. – «Если это все, ты свободен».

Подоспевший испуганный корчмарь зашептал на ухо Индржиху, прося того не спорить со вспыльчивым панычем, однако в душе сына кузнеца уже начала закипать злость. «Рихтарж приказал закрыть корчму в положенное время», - упрямо произнес он, скрестив взгляды с Птачеком. – «Он не хочет, чтобы после отбоя тут нарушали покой». «Рихтарж?» - отмахнулся молодой лорд. – «Пусть поцелует меня в зад! Надеюсь, ты не забыл, кто господин в Ратае?» «Нет», - отозвался Индржих. – «Это воля пана Гануша».

Терпение Яна Птачека лопнуло. Поднявшись из-за стола, захмелевший паныч вознамерился указать деревенщине на его место. Индржих был только раз пару раз съездить кулаком по самодовольной физиономии юнца...

К вящему ужасу корчмаря двое сцепились прямо во дворе его заведения, принялись тузить друг друга кулаками... Конец беспорядкам положил пан Ганиш. Привлеченный шумом, владыка Ратае заглянул в корчму, и был несказанно поражен тем, чему стал свидетелем.

«Этот крестьянин оскорбил меня!» - возопил Ян, тыча пальцем в сторону Индржиха. – «Его нужно было проучить». «Валяясь в грязи, как свинья?» - рявкнул Гануш. – «Воистину, отличный пример благородного поведения».

«Пан Гануш, рихтарж приказал закрыть корчму, и я...» - попытался было оправдаться Индржих, но Гануш не желал ничего слушать. «Молчи!» - выкрикнул он. – «Закрой свой рот и благодари небеса, что ты подопечный Радцига. Ты ума лишился, поднимать руку на пана?» Индржих опустил голову; похоже, на этот раз он действительно перегнул палку...

«Теперь ты, Ян», - вновь обратил гневный взор на воспитанника Гануш. – «Сколько раз я тебе говорил, что пить со своими подданными – полезно для их настроя, но плохо для твоей чести? Ты дни напролет пьешь да за девками бегаешь! Но я бы закрывал на это глаза, если бы ты не пренебрегал своими обязанностями! И видишь, до чего ты докатился?.. Завтра ты идешь со мной на суд. Я буду решать тяжбу между землевладельцами. Тебе очень полезно будет послушать».

«Я собирался на охоту», - процедил Ян. – «Но если ты считаешь, что мне полезно слушать бессмысленные препирательства старых болванов, то так тому и быть». Гануш хохотнул: похоже, в голову ему пришла превосходная мысль! «Что ж, паныч, можешь ехать на охоту», - дозволил он. – «Кто я такой, чтобы препятствовать пану Птачеку в его развлечениях? Но ты возьмешь Индро пажом».

Радость, отразившаяся было на лице Яна, сменилась потрясением, и он возмутился было, однако Гануш был неумолим. «Ты сделаешь, как я приказал», - отчеканил лорд, подступив к панычу вплотную. – «Тебе давно пора учиться вести за собой людей, а не только пить да гулять. А теперь пошел вон с глаз моих!»

«Пан, я отвечаю перед рихтаржем...» - осмелился напомнить о себе Индржих, и Гануш прервал его: «Больше нет. Теперь ты отвечаешь перед паном Птачеком. Тебе тоже давно пора научиться, как надо держать себя со знатными людьми».

Довольный тем, что придумал для обоих драчунов подобающее наказание, пан Гануш поспешил проследовать в свои покои, ибо изрядно проголодался...

На рассвете следующего дня Ян Птачек, гордо восседающий на своей черной, укрытой попоной кобыле, и Индржих, трусящий следом, покинули Ратае через восточные ворота, и устремились на север – к обширным чащобам Тальмбергского леса.

Дворянин признал свою ошибку – прав пан Гануш, ему действительно следовало держать себя более... благородно там, в корчме. Согласился с тем, что и он был неправ, Индржих, пояснив, что затаил обиду на паныча за резкие слова, сказанные тем прежде на ристалище. «Мне просто нравится поддразнивать новобранцев», - пояснил Ян. – «Но и ты меня задел за живое! Ты дерзил сотнику Бернарду – а они взяли тебя на службу!»

Двое договорились простить друг друга и не омрачать грядущую охоту.

Разговаривая с панычем о том, о сем, осознал Индржих, что Птачек, в сущности, не так уж и плох. Да, несколько избалован – как, наверное, и большинство дворян, но человек он, похоже, хороший. Быть может, и сумеют они найти общий язык...

Целый день провели двое в пути, и лишь к вечеру достигли Тальмбергского леса, где отыскали у подножья холма охотничью стоянку. Постановил паныч: здесь расположатся они на ночь, а с первыми лучами солнца выступят на охоту. Индржих вытащил из седельной сумы Птачека вино и солонину, развел костер.

«Ну как, нравится тебе на охоте?» - осведомился молодой лорд, когда расположились они у весело потрескивающего огня. «Да, хотя мы пока ничего не добыли», - отозвался Индржих. «Это не важно», - отмахнулся паныч. – «Охота - только предлог, чтобы на время выбраться из города. Постоянные нотации Гануша меня доводят до белого каления». «Как вообще вышло, что тебя воспитывает пан Гануш?» - счел для себя возможным поинтересоваться Индржих. «Ну, во-первых, он меня не ‘воспитывает’», - заявил Ян. – «Я давно вырос из пеленок. Гануш управляет моими землями, пока я не стану взрослым».

«И когда это будет?» - не подумав, брякнул сын кузнецам. Птачек прожег его взглядом, и Индржих поспешил исправить ошибку, заявив: «Я ничего такого не имел в виду! Просто, пан, ты выглядишь уже вполне взрослым». Ян еще какое-то время буравил собеседника взглядом, и, решив, что тот все же не думал над ним издеваться, сменил гнев на милость. «Трудно сказать», - пожал он плечами. – «Перед смертью мой отец назначил совет знатных панов, который будет это решать. Да вот им не слишком по нраву ехать через полстраны, чтобы подтвердить притязания недоросля. Обычно все это происходит не так. Такие вопросы должен решать король, вот только...» «Короля-то у нас и нет», - закончил за Яна Индржих.

Паныч просил спутника рассказать ему про случившееся в Скалице, да в подробностях, но Индржих ограничился лишь несколькими скупыми фразами – боль оставалась слишком сильна. Птачек настаивать не стал, и, напомнив Индржиху, что к охоте приступают они с самого рассвета, приговорил бурдюк с вином, после чего отправился на боковую, и вскоре уже сладко похрапывал...

...На следующий день с утра и до полудня Индржих и Ян прочесывали окрестный подлесок, пытаясь подстрелить зайцев, однако паныч возжелал дичь более крупную, посему провел своего новоявленного пажа к внушительных размеров луже, где наверняка любят купаться дикие кабаны.

И действительно: вскоре из кустарника появился кабан, потрусил к лужине... Птачек немедленно подстрелил зверюгу, но та оказалась на удивление живуча, и, злобно похрюкивая, принялась улепетывать. Выругавшись с досады, Ян вскочил на лошадь, припустил вслед за кабаном...

Индржиху не оставалось ничего другого, как бежать за панычем на своих двоих. Довольно скоро и вовсе потерял он того из виду...

Вот только, преследуя кабана, Ян Птачек позабыл об осторожности, и угодил в руки парочки половцев, разбивших лагерь неподалеку. Иноземцы стащили дворянина с лошади, привязали к дереву и стали решать, как поступить со столь неожиданной добычей.

Индржих наблюдал за лагерем до самых сумерек, и лишь после решился приблизиться. В этот день удача были на его стороне; очертя голову, сын кузнеца ринулся на опешивших половцев, и, нанося обретенным в замковом арсенале мечом сильные, рубящие удары, прикончил обоих. Ян Птачек, наблюдавший за селянином, преисполнился к тому немалых благодарности и уважения, осознав, что прежде к простолюдину был несправедлив...

Паныч был ранен, и Индржих велел спутнику опереться на него. Двое выступили в долгий обратный путь к стенам Ратае...

К счастью, оный прошел без приключений, но к тому времени, как достигли они города, Ян был совсем плох и, скрипя зубами от боли. прилагал неимоверные усилия, чтобы не потерять сознания... Стражники выбежали навстречу горе-охотникам, на руках отнесли Птачека в его покои, кликнули лекарей...

На следующее утро пан Гануш послал за Индржихом. Последний явился в покои владыки Ратае незамедлительно, поклонился Ганушу и Радцигу, обсуждавшими, судя по всему, участившиеся нападения разбойников на окрестные крестьянские угодья, случавшиеся уже в непосредственной близости от городских стен.

«Я бесконечно благодарен тебе, Индржих!» - сердечно произнес пан Гануш, поднимая кубок с вином за героя дня. – «Если бы не ты, Ян погиб бы. Подумать только, а ведь я хотел вас обоих так наказать». «Я выполнял свой долг, пан», - смиренно отозвался Индржих, и Радциг усмехнулся: «Не скромничай, Индро. Ты проявил не только мужество, но и верность своему пану. Я беру тебя к себе на службу».

Индржих возликовал... когда в покой ступил сотник. «Паны, прошу прощения, но у меня срочные вести», - выпалил он с порога, и Гануш с Радцигом, вознамерившиеся было выпить за назначение сына кузнеца, разом нахмурились – судя по всему, вести, принесенные солдатом, весьма дурные. «Из Нойхофа прибыл конюх», - отрапортовал Бернард. – «Говорят, сегодня утром на конюшню напали. Многих покалечили и убили».

«Расскажи подробней», - потребовал Радциг, но сотник лишь руками развел: «Я сам не знаю. Конюх так трясся, что едва мог говорить. Он сказал, что разбойники убивали для потехи. Мне жаль, пан, но ваш вассал пан Смил погиб». «Кто это сделал?!» - разъяренный Гануш вскочил из-за стола. – «Кто они?!» «Мы не знаем, пан», - вздохнул Бернард. – «Конюх все твердил про гиганта в черных доспехах. Он был у них главным». Индржих встрепенулся: наверняка речь идет о Коротышке и его банде!

Меж тем Гануш приказал сотнику взять столько людей, сколько необходимо, отыскать и перебить головорезов – до единого! «Мои люди в твоем распоряжении, Гануш», - поддержал друга Радциг, и владыка Ратае благодарно кивнул.

«Пан, позвольте мне ехать с ними!» - с жаром воскликнул Индржих, обращаясь к своему господину. – «Должно быть, это их вожак напал на меня в Скалице. Не может быть, чтобы во всем королевстве нашелся второй такой же». Радциг свое дозволение дал, а Гануш велел сотнику дать новобранцу лошадь – в награду за спасение Яна Птачека. Проглотив вертящееся на языке возражение, Бернард ограничился коротким кивком.

Покинув панский чертог, Индржих поспешил во внутренний двор замка, где воины седлали лошадей, готовясь к скорому выступлению к подвергшемуся нападению конному заводу в Нойхофе. Повинуясь приказу сотника, замковый конюх, чопорно поджав губы, передал одного из остающихся в конюшне скакунов Индржиху, всем своим видом показывая, что отказывается понимать необходимость сего широкого жеста.

Пустив лошадей в галоп, стражи вырвались из врат Ратае, взяв курс на северо-восток по торному тракту, и вскоре достигли конного завода в Нойходе. Предстало им ужасающее зрелище: мертвые тела скакунов в лужах крови... и несчастных селян, попавших головорезам под горячую руку.

Выжившие ведать не ведали, что понадобилось разбойникам в Нойхофе, и рассказывали, что под покровом ночи те перерезали коням поджилки, перебили проснувшихся крестьян, подожгли конюшни и исчезли, бежав в лес. Из сострадания жителям Нойхода пришлось умертвить искалеченных коней. Нападавшие не украли ничего; похоже, им нужна была кровь, а не гроши.

Услышав сей рассказ, сотник Бернард недоуменно нахмурился: обычно бандиты так не поступают! Быть может, погибший владелец конного завода – пан Смил – кому-то перешел дорогу? «Ваш муж недавно ни с кем не ссорился?» - обратился сотник к вдове Смила, оплакивавшей супруга. – «Никто не мог сделать это из мести?» «Кажется, у него был спор из-за цены на сбрую», - поразмыслив, отвечала женщина. – «Но ничего... ничего такого, что могло бы заставить человека сделать вот это».

Случившееся казалось дикостью даже видавшим виды стражникам, но, исполняя свой долг, приступили они к осмотру территории конного завода да расспросу местных о ночном происшествии. Впрочем, он крестьян толку было немного: все они тушили пожар в конюшне и боле ни на что не обращали внимания.

Наряду с остальными Индржих пытался дознаться, куда ушли нападавшие, надеясь тем самым проявить себя перед паном Радцигом, стать его полноправным воином!

Удача улыбнулась юноше, и вскоре обнаружил он на отдаленном от стойл и жилых хижин пастбище разбитые деревянные ворота; похоже, разбойники слишком уж торопились скрыться в ближайшем подлеске. Обнажив клинок, Индржих, крадучись, ступил по сень древ лесных, и вскоре заприметил двух разбойников. Один из них, похоже, был тяжело ранен – возможно, умирал; второй же оставался подле, не ведая – то ли продолжать пытаться исцелить друга, то ли проводить его в последний путь и отправляться нагонять остальных.

Индржих положил конец его сомнениям, попросту прикончив. В брюхе иного лиходея, умирающего, сыне кузнеца обнаружил крючок для чистки лошадиных копыт, и, вернувшись в Нойхоф, продемонстрировал находку конюхам, поинтересовавшись, кому из них может принадлежать подобная вещица. Припомнили местные, что видели подобный крючок у Рыжего... вот только тот быстренько собрал манатки да скорым шагом покинул завод. Неужто он заодно с разбойниками?!.

Конюхи предполагали, что отправился Рыжий в лагерь своих друзей-углежогов, расположенный чуть ниже по течению ручья, к югу от Нойхофа. Поблагодарив селян за помощь, устремился Индржих в означенном направлении.

Однако в лагере углежогов Рыжего не оказались. Предположили селяне, что выступил конюх к иной стоянке их побратимов, затерянной в Тальмбергском лесу, меж Нойхофом и Ужице. «Лучше тебе поспешить», - обратился к Индржиху старший углежог. – «Ты не первый, кто расспрашивал о нем, и те, другие, не похожи на благородных панов. Но серебра они не жалели».

Во что же все-таки ввязался молодой конюх?.. Задаваясь этим вопросом, юноша погнал коня к обширной чащобе, где принялся за поиски лагеря углежогов. Прочесывая чащобу, наткнулся он на двух разбойников, также занятых поисками Рыжего в надежде свернуть тому шею. Индрхиху удалось застать лиходеев врасплох, перебить их...

Ступив в лагерь углежогов в непосредственной близости от Тамльмберга, юноша известил обитателей оного о расправе над бандитами, и те, поверив Индрхиху на слово, указали ему путь к лесной хижине, где схоронился Рыжий.

Поблагодарив углежогов за помощь, сын кузнеца устремился в означенном направлении, и вскоре действительно заприметил сокрытую а зарослях утлую лачугу. Подступив к насмерть перепуганному конюху, Индржих потребовал подробного рассказа о событиях прошлой ночи, и Рыжий, поняв, что деваться некуда, заговорил. «Я проснулся посреди ночи, потому что мне захотелось отлить», - начало у рассказа вышло поистине завораживающее. – «Поэтому я как обычно вышел наружу, вот только... Только там было то, чего быть не должно... Они прошли мимо, и я подумал, что они хотят украсть лошадей. Я было закричал, но испугался, что меня убьют. Поэтому я подождал, пока они скроются из виду, и попытался улизнуть, но потом...» «Потом началась резня», - мрачно констатировал Индржих, и Рыжий кивнул: «Д... да. Я думал, что они украдут лошадей и ускачут. Это было бы нехорошо, но... затем началось смертоубийство, и весь этот огонь повсюду... И кажется, одному из них это тоже не понравилось. Они начали орать друг на друга и некоторые из них побежали обратно, откуда пришли – прямо в мою сторону. А у меня в руке была эта штука, крючок для чистки копыт».

«И ты ударил первого из них в живот?» - уточнил Индржих. «Нет... нет», - замахал руками конюх, отводя взгляд. – «Он наткнулся прямо на меня. Он довольно резво бежал для хромого. Он оттолкнул меня в сторону и я упал. Затем он сказал, что я должен лежать тихо, коли мне дорога жизнь, и убежал вместе с остальными. Я сделал так, как он сказал, и спрятался... Я узнал хромого – видел его несколько раз в Ужице в корчме. Он пил и играл в кости. Знаю, что он живет в доме на окраине деревни... В общем, схоронившись, я ждал, не вернется ли этот хромой из Ужице. Я не осмелился выйти... пока не был уверен... думаю, уже почти рассвело».

«Ты знаешь, почему они ссорились?» - спрашивал Индржих, и отвечал Рыжий: «Всего я не слышал, но я уверен, что некоторые из них пришли только для того, чтобы красть, и не хотели проливать кровь». «А что насчет остальных?» - осведомился юноша. – «Ты ничего такого не заметил?» «Я не знаю», - покачал головой конюх. – «Их было... человек восемь. И двое из них были очень высокими. Это все, что я помню».

Что касается крючка, но Рыжий повторял: он никого не убивал, а крючок отобрал у него хромой. Странно, конечно, что вонзил тот крючок в живот своему же сподвижнику...

...Вернувшись на конный завод, Индржих поведал о судьбе Рыжего хозяйке, поинтересовался, не будет ли она против, если паренек вернется в Нойхоф. Женщина сомневалась, не окажется ли присутствие Рыжего здесь угрозой для остальных, и Индржих посоветовал ей обратиться к пану Ганушу с просьбой оставить в Нойхофе нескольких стражей – хотя бы на пару-тройку дней. Мысль сия пришлась хозяйке по душе; конечно, так она и поступит!

Сведениями, которые ему удалось раздобыть, Индржих не замедлил поделиться как с сотником Бернардом, так и с прибывшим в Нойхоф паном Радцигом. «Один из местных конюхов – парень по имени Рыжий – убежал отсюда и укрылся у углежогов», - просветил юноша своего господина. – «Должен сказать, что их немало в лесах! Я никогда не задумывался о том, сколько кузниц и мастеровых покупают у них уголь». «Это правда, но ближе к делу», - поторопил новоявленного стражника пан, и Индржих, поклонившись, продолжал: «Я еле нашел Рыжего, он хорошо спрятался, и на это были причины. Разбойники хотели убить его, потому что он узнал одного из них. Он сказал, что это была не одна шайка, а две. И часть разбойников испугалась, когда началась резня. Кажется, их интересовала только добыча, поэтому они поссорились с другими. Все закончилось стычкой в лесу, и один из них был убит своими же, остальные разбежались».

«А ты узнал, куда они ушли?» - поинтересовался Радциг. «Я знаю только, что один из них живет в Ужице», - отвечал Индржих. – «Я знаю достаточно, чтобы его выследить». «Хорошо, но эти головорезы тоже должны его знать, верно?» - нахмурился пан. – «И если они захотят отомстить ему или заткнуть рот, тебе остается надеяться, что ты найдешь его раньше их! Так что бросай все дела и иди по его следу, выясни, что он знает, и доложи мне. Я поеду в наш лагерь у Мрхоедов, и буду следить за порядком в этой местности».

Заверил пана Радцига, что непременно так и поступит, Индржих погнал лошадь прочь из Нойхофа – по северной дороге, ведущей к Ужице. Вскоре на горизонте показался крест церкви Успения Пресвятой Девы Марии – верный знак того, что до селения – рукой подать.

Местные поведали Индржиху, что помянутый тем хромой – вероятно, Любош, батрак; дом его – на отшибе, у ручья. Поблагодарив крестьян, юноша направил скакуна к означенной хижине.

У дверей оной толпился народ; крестьяне перешептывались, с тревогой поглядывая на лачугу. Предчувствуя неладное, Индржих представился рихтаржу Ужице, заявив, что служит непосредственно Бернарду, сотнику Гануша, и выясняет, кто напал на Нойхоф. «С чего ты взял, что случившееся здесь как-то связано с Нойхофом?» - осведомился рихтарж, бросив опасливый взгляд на дверь хижины. «Парень на конном заводе узнал среди разбойников человека из Ужице», - отвечал Индржих, и рихтарж тут же набычился, бросив: «У нас тут нет разбойников». «Правда?» - не поверил ему Индржих. – «А он, говорят, хромым был...»

Выругавшись, рихтарж отступил в сторону, приглашая гостя проследовать в дом да познакомиться с Хромым Любошем – точнее, с тем, что от него осталось... Индржих заглянул в хижину... побледнел, узрев мертвое тело хромого. Бедняга был гол, прибит к стене; тело было вскрыто от паха до шеи крючком для чистки копыт, и внутренности вывалились наружу. На деревянной стене кровью было начертано: «Предатель».

Бледный как полотно, Индржих выскочил за дверь, сознавая, что зрелище сие пребудет с ним до конца жизни. После чего принялся за расспросы об усопшем местных селян. Правда, те мало чем смогли ему помочь. Любош был нелюдим, держался особняком, ни с кем не разговаривал – даже в корчме. Правда, видели, как накануне он заглянул в местный костел, о чем-то говорил со священником... что на батрака было совсем не похоже.

Похоже, костел – его единственная зацепка, и Индржих поспешил наведаться к местному священнику, отцу Богуте, однако тот весьма серьезно относился к данным пред лицом Господа обетам и разглашать тайну исповеди наотрез отказался. «Отче, Любош был единственным, кто мог бы вывести меня на след шайки, напавшей на Нойхоф», - убеждал священника юноша, и в голосе его звучало отчаяние. – «Только он и мог мне сказать, кто эту резню устроил. Если я не найду злодеев, резня может повториться. Разве вы этого хотите?» «Не хочу», - вздохнул Богута. – «Но и тайну исповеди нарушить не могу».

Священник предложил Индржиху посидеть вечером в корчме за чашей доброго вина да обмозговать сложившуюся непростую ситуацию – авось что-нибудь да придумают!..

Пришлось предложение святого отца принять, и, когда стемнело, Индржих и Богута предались возлияниям, ведя меж собой непринужденную беседу. Расспрашивал священник нового знакомого о прошлом, и юноша, не таясь, поведав и о резне в Скалице, и о гибели родителей, и о бессмысленной жестокости половцев, и о своей бешеной скачке в Тальмберг... Индржих говорил и говорил, а Богута сочувственно кивал, время от времени прерывая рассказчика – то задавая уточняющие вопросы, то вознося короткие молитвы за покой усопших.

«А как ты это поручение получил?» - осведомился святой отец, когда закончил Индржих свою печальную историю. – «Я думал, пан Гануш Бернарда пришлет, старого ворчуна». «Так и было, но я нашел свидетеля, а след вел сюда, в Ужице», - пояснил юноша, - «вот он меня и отправил разобраться, что к чему». За это священник предложил выпить, а после полюбопытствовал, что в действительности произошло в Ной хофе – ведь добрые люди много всего говорят, а у страха – как известно – глаза велики.

«К несчастью, в этот раз слухи правдивы», - мрачно констатировал Индржих. – «На нойхофский конный завод напали разбойники, но они не грабить пришли, и не лошадей украсть. Они хотели лишь убивать. Покалечили лошадей и людей вырезали... Убили бы больше, но злодеи друг с другом повздорили и вышел у них раскол. Судя по тому, что осталось от Любоша, они до сих пор счета сводят». «Вижу, не преувеличивал народ», - выдохнул в изумлении священник. – «Ужас...»

Индржих вновь затронул тему исповеди Любоша, но Богута наотрез отказался делиться сим. «Есть вещи, в которых исключения недопустимы», - мягко заметил он, - «поступишься раз, потом вечно будет искус сделать это снова. Если люди перестанут верить Церкви, потому что та не блюдет тайну исповеди, они не станут верить уже никому, а это хуже самого страшного преступления». «Я все понимаю», - понурился Индржих, - «но тогда, выходит, я зашел в тупик. Головорезы снова нападут, а я не смогу их остановить». «Выше голову, парень!» - ободрил юношу Богута. – «Я, пожалуй, знаю, как тебе помочь. Если я открою слова Любоша, то нарушу тайну исповеди. Но завтра утром я попробую кое-что, что тебе должно помочь».

Они еще долго беседовали, не забывая смаковать вино. Индржих с интересом расспрашивал святого отца о темах для проповедей, а Богута не преминул вспомнить о Яне Гусе, начавшем недавно проповедовать в Праге. «Мне один путник рассказал о том, что проповедует Гус – и мне понравилось!» - с жаром восклицал святой отец. – «Я подумываю тоже это проповедовать. Он говорит о нашей Церкви. Прискорбная роскошь, в которой тонет она, обратилась в яд, и мало не все христианство отравлено им. Словно стая голодных воронов, слетелись церковники на эту землю, что склевать все серебро и золото. Им не ведома жалость. Их сердца отравлены жаждой богатства. Они ищут выгоды во всем и не стыдятся этого. Хочешь крестить ребенка? Плати! Хочешь воровать и убивать? Плати, и тебе отпустят грехи!.. А если раскошелится сам дьявол? Он тоже вознесется на небо?.. Собирая деньги с бедных, они покупают себе прекрасных скакунов и нанимают слуг, чтобы жить в неге. Они играют в кости и одевают своих шлюх в дорогие меха. А Иисус Христос ходил по свету босиком и ему негде было преклонить голову! Вспомните о совести, вы, грабители бедных, ибо видит вас Бог и народ его тоже. Аминь!»

Индржих одобрительно покивал: похоже, Богута такой же бунтарь, как и Ян Гус!.. Конечно, не прочь он предаться возлияниям, да и женской ласки не чужд – и при этом яростно порицает прелатов и Папу за распутство... Впрочем, мнение сие Индржих предусмотрительно держал при себе...

Вечер плавно перешел в ночь, вино лилось рекой... а дальше Индржих уже мало что помнил... Были игры в кости, пляски в корчме, а после – рихтарж и стражи, донельзя разгневанные представшей им сценой... Стражи вышвырнули Богуту из таверны, однако священник полез на рихтаржа с кулаками, и Индржих счел правильным поддержать нового друга...

Затем был колокольный звон глубокой ночью, служанка из корчмы, с которой Индржих умудрился разделить ложе, холодный рассвет на пастбище и святой отец, шумно блюющий, а после – радостно блеющий вместе с овцами, приветствуя восходящее солнце...

Проснулись двое в комнатушке священника; головы раскалывались, память о вчерашнем вечере упорно не хотела возвращаться... Вот только с ужасом вспомнил Богута, что должен отслужить утреннюю мессу, а паства его после ночного кутежа навряд ли настроена к святому отцу благосклонно. «Я в таком состоянии не могу», - сжав голову руками, стонал Богута. – «Ладно бы мессу, но надо еще и проповедь читать... Вот беда-то. Меня от Церкви отлучат!»

Он перевел мутный взгляд на Индржиха, силящегося принять сидячее положение на лавке, и внезапно лицо его прояснилось. «Можешь прочитать за меня проповедь», - плутовски ухмыльнулся Богута, весьма довольный своей сообразительностью. «Что?» - возмутился Индржих. – «Сначала, значит, я веду расследование убийства, которое никто больше не захотел раскрывать, потом спьяну всю деревню ночью бужу, а теперь вы хотите, чтобы я им с кафедры вещал?! Хотите, чтобы нас на костре сожгли?»

«Да нет же, все нормально», - Богута все больше свыкался с мыслью о том, что пришедшая ему идея – не иначе как Божье откровение. – «Допустим, ты – подопечный пана Радцига, учился в Праге и... захотел поделиться с местными жителями словами магистра Яна Гуса, чью проповедь ты недавно слышал?.. Индро, мы вчера хватили лишнего. И если рихтарж или еще кто на меня нажалуется, епископ с меня шкуру спустит. Так что ты уж, сделай милость, перестань пялиться, как чучело и помоги мне».

«Вы с ума сошли», - вяло отмахнулся Индржих, мир которого продолжал весело плясать у него перед глазами. – «Совсем рехнулись...» «Вовсе нет», - наклонился к нему священник. – «Все продумано. План безупречен! Давай так: если ты мне поможешь, я тебе расскажу, кто был в дружках у Любоша». «Выходит, не так уж свята тайна исповеди?» - не удержался юноша, и Богута недовольно нахмурился: «Не дразни меня! Второй раз предлагать не стану».

С трудом поднявшись на ноги, Индржих следом за Богутой поплелся к костелу, где уже собрался народ на утреннюю мессу. Взгляды жителей Ужице, обращенные на священника и его нового приятеля, были исполнены недовольства – а то и откровенного презрения.

Каким-то чудом сохраняя вертикальное положение, Богута напустил на себя вид отрешенный, и, проследовал к алтарю, затянул литургию на латыни, а после представил пастве Индржиха, якобы побывавшего на проповеди магистра Яна Гуса из знаменитого Пражского университета, и жаждущего поделиться услышанным откровением с добрыми мирянами.

В гробовом молчании Индржих поднялся по ступеням на кафедру, и, обратив на своих братьев и сестер во Христе взор, принялся проникновенно вещать о нечестивости духовных пастырей, погрязших во грехе, о блуде их, о жажде наживы – и о добродетели святого отца Богуты, живущего в нужде, но по законам Божьим.

Удивительно, но изначальное настроенные скептически миряне ныне с раскрытыми ртами внимали каждому слову Индржиха, а Богута довольно улыбался, то и дело кивая: видать, прав он, и проповеди Яна Гуса действительно злободневны.

«Мой мальчик, у тебя талант, отрицать не стану», - поздравил святой отец юношу, когда прихожане покинули костел, дабы заняться своими повседневными делами. – «Ты меня здорово выручил. Я почти все запорол». «Так что вам сказал Хромой Любош?» - вопросил Индржих священника. – «Был он в тот день в Нойхофе? С кем он был? И где они сейчас?» «Уж прости, но он такого не рассказывал», - покачал головой Богута, и, заметив возмущение, отразившееся на лице Индржиха, поспешил добавить: «Любош пришел ко мне вскоре после того, как все случилось. Его мучила совесть. Должен сказать, он в итоге оказался лучше, чем можно подумать. Он сказал, что их нанял на дело какой-то их приятель. Сначала думали, что просто украдут лошадей, но потом все пошло наперекосяк и дошло уже до убийства. Ни он, ни друзья его этого не хотели, поэтому они поссорились с остальной шайкой и сбежали».

Индржих понимающе кивнул: стало быть, все-таки Любош пырнул подельника крючком, отобранным у Рыжего... «Итак, я знаю, что Любош прикончил убийцу и сам теперь тоже мертв», - резюмировал юноша. – «Беда в том, что мне нужно найти других – тех, кто еще жив. Нужно знать, кто они и где они. Он упоминал о сообщниках?» «Только клички», - отвечал священник. – «Он говорил о неких Вонючке из Ледечко, Святоше и Пето».

Больше зацепок к Индржиха не было, за исключением названия деревушки – Ледечко, которая, как он знал, находится чуть севернее Ратае. Посему, оседлав верную Сивку, поскакал к означенному селению. Путь до того оказался неблизок; на ночь Индржих остановился в придорожной корчме, поутру продолжив странствие...

Добравшись, наконец, до деревушки, приступил юноша к расспросу местных о Вонючке. Конечно, те сразу поняли, о ком речь. Гинек, сын кожевенника, прозванный так за зловоние, сопровождавшее их ремесло. Слыхали селяне, что связался Гинек с дурной компанией, и в деревне появляется редко, вовсе отцу не помогая. А если с кем и знается, то лишь с Аделой – девицей легкого поведения из купальни.

Характер старого кожевенника оказался тяжелым, но когда заявил Индржих, что он, дескать, посланник пана Радцига Кобылы и проводит официальное расследование злодеяния, свершенного в Нойхофе, спеси у старика заметно поубавились. Поведал кожевенник, что отпрыск его заглянул в родную хату несколько дней назад, но тут же снова ушел. «И ты не знаешь, куда он направился?» - настаивал Индржих, и старик вздохнул: «Есть у меня одна догадка, но точно не знаю. Гинек зарабатывает на стороне браконьерством. Он несколько раз хвастал мне, что нашел прекрасное укрытие в лесу. Но ни разу не признался, где оно».

Кроме того, добавил кожевенник, что непутевый отпрыск его, возвращаясь из лесу, приносит шкуры на выделку и немного грошей; время от времени в хату заходил и хозяин корчмы, давал Гинеку монету – возможно, за мясо.

Разыскав в купальнях на окраине селения Аделу, Индржих задал вопросы о Вонючке и девушке. «Он болтал о каком-то парне по имению Любош», - припомнила та, - «тот умер. Затем он сожалел, что вообще во все ввязался, но ни разу не сказал, что это за ‘все’. Еще говорил, что гроши того не стоили». «А что он сказал о грошах?» - допытывался Индржих, и отвечала Адела: «Сказал, что спрятал кучу грошей за домом, у западного угла их с отцом надела».

Девушка подтвердила, что Гинек промышлял браконьерством и частенько уходил в лес. «Ты знаешь, по какому маршруту он ходил?» - спрашивал Индржих. – «Хотя бы общее направление, что-нибудь, что может помочь мне найти его укрытие?» «Я думаю, что обычно он ходил через лагерь дровосеков», - предположила девица, - «потому что он всегда приносил свеженарубленные поленья, а еще у него на ногах были щепки».

Вновь наведавшись на ферму кожевенника, Индржих действительно отыскал на окраине удела закованные в землю горшочек и грошами и окровавленную рубаху. Что ж, наверняка подтверждает находка тот факт, что участвовал Гинек в нападении на конный завод, убийстве конюшенных и хозяина, Смила. И, похоже, за сие нечестивое деяние ему щедро заплатили!..

Следующим, кого навестил Индржих в Ледечко, стал хозяин местной корчмы. Поначалу заявлял он, что ведать не ведает о Гинеке, но когда Индржих открыто обвинил его в покупке мяса у браконьера, струхнул, признался, что укрывается Вонючка то ли в пещере, то ли в старой шахте, сокрытой в лесу. «Когда он отправлялся браконьерствовать, то всегда заходил всегда ко мне», - рассказывал корчмарь, - «за свечами и ламповым маслом. Он приносил мне дичь без шкур и потрошеную, так что ему нужен был для этого свет». Знал селянин, что окрест находится три старых штольни, и в подробностях поведал Индржиху о том, как отыскать каждую из них.

Покинув Ледечко, наведался Индржих в лагерь лесорубов у восточной оконечности Ратаевских лесов. Один из обитателей оного доподлинно знал местонахождение старой шахты в сердце чащобы, избрал которую своим укрытием Гинек.

Последнего Индржиху удалось обнаружить; крестьянин схоронился в пещере, где свежевал тушу косули. Насмерть перепуганный неожиданным визитом вооруженного воина, Гинек выложил обо всем, случившемся в Нойхофе в ту роковую ночь. По словам Вонючки, в набеге на конный завод приняли участие две шайки: его и Коротышки. И если первая собиралась выхватить добычу и слинять, то подельники их – как оказалось - жаждали кровопролития.

«Но когда ты узнал, что у них на уме, ты мог бы с ними не соглашаться, верно?» - резонно вопросил Индржих. «Но мы ничего не знали!» - всплеснул руками Гинек. – «Даже того, что отправляемся в Нойфох! Они нам приказали следить за внутренним двором, а сами в это время перерезали поджилки лошадям... Иисусе! Меня это до сих пор мучает! Их лошади были тем самым ценным имуществом... Когда я осмелился перечить, Коротышка устроил мне такую выволочку, что я понял, что лучше держать рот на замке. И когда они сказали, что мы убьем все, что движется, мы поняли, что назад пути не будет».

В шайку Гинека – по словам последнего – входили четверо: он сам, Пето, Хромой Любош и Святоша Павел. Промышляли они лишь грабежом да воровством, не более. За главного у них был Святоша, именно он находил им дела... в том числе втравил в неприятности в Нойхофе. Узнав о том, сколько им обещают заплатить за налет на конный завод, четверо не смогли отказаться и решились на предприятие... И сейчас Любош мертв, Святоша бесследно растворился в лесах, а Пето наверняка вернулся на мельницу к северу от Нойхофа, где прежде работал.

Что касается банды Коротышки, то о них Гинек не мог сказать ровным счетом ничего. Знал лишь, что однажды Пето вместе со Святошей побывал в их лагере – чтобы заключить сделку. Но местонахождение лагеря Гинек себе даже пре представлял. «Где-то в лесу», - только и сказал он, разводя руками.

«Расскажи мне в точности, как прошел налет», - потребовал Индржих. «Мы напали с обратной стороны фермы», - вздохнув, принялся вспоминать сын кожевенника. – «Люди Коротышки начали резать лошадей... Иисусе, это было дьявольски чудовищно... Тем временем я и Хромой разнюхивали в конюшнях, есть ли там что-то, стоящее кражи. И наконец нам... ‘повезло’. Нам встретился Смил, конюший пана Гануша. Я не знаю, почему он не спал и что он делал в конюшнях, но мы воспользовались ситуацией. Хромой схватил его за горло, а я ударил, чтобы принудить его выложить нам, где спрятаны гроши... Затем все затрещало по швам, гораздо быстрее, чем ты можешь представить. Вбежал Коротышка и заколол конюшего, насадив его на меч как свинью на вертел. У меня челюсть отвисла. Я думал, что насчет убийств – это была просто пустая болтовня... Я так и стоял, раскрыв рот, когда заметил паренька на другом конце конюшни. Глупый простофиля указывал на нас, крича: ‘Я вас знаю!’ Коротышка повернулся к нам и прошипел: ‘Избавьтесь от него!’ Парень бросился удирать, мы с Любошем бросились за ним. В то же время мы слышали звуки стычки из внутреннего двора... Мы нагнали паренька у следующей фермы. Я повалил его на землю, но он стукнул меня куском железа так сильно, что у меня в голове зазвенело, как в проклятом церковном колоколе. Хромой железо отнял и стал над парнем с кинжалом в руках, так что я начал молиться... Наконец, Хромой просто пнул парня и сказал: ‘Проваливай, Рыжий!’ Затем Коротышка показался у ворот и прокричал, что нам пора. Так что мы смотали удочки».

«И что же произошло после налета?» - продолжал спрашивать Индржих, и отвечал Гинек: «Мы ждали этого олуха Пето – в том месте, где обычно с ним встречались. Идиотская мысль, но Святоша не хотел его бросать. Только когда Пето, наконец, показался, его волокли двое людей Коротышки. Они начали на нас орать, что мы предатели. Они знали, что мы дали кому-то уйти, так что мы должны были за это заплатить. Они начали пытаться нас окружить, так что мы поняли, что будет дальше. Но Хромой вытащил крючок, который отобрал у паренька, и разрешил одному из мерзавцев поймать его своим животом... Пето вырвался от них, и мы побежали. К счастью, они так устали во время налета, что не стали нас долго преследовать. Просто орали, что непременно нас найдут».

Что ж, от обещания своего головорезы отступаться намерены не были. С Любошем они уже покончили, теперь же настала очередь Гинека. Схоронившись во тьме пещеры, сын кожевенника и Индржих наблюдали, как, обнажив мечи, к зеву приближаются трое головорезов... и в намерениях их сомневаться не приходилось.

Индржих убедил Гинека, вознамерившегося было дать деру, сойтись с лиходеями в противостоянии – все равно ведь не отстанут!.. Нападение двоих, выбежавших из зева штольни, застало людей Коротышки врасплох... и вскоре все было кончено.

Перешагнув через остывающие трупы, Индржих и Гинек разошлись в разные стороны; сын кожевенника – в направлении Ледечко, сын кузнеца же – к мельнице, пребывающей на холме меж Нойхофом и Мрхоедами...

Пето на мельнице не оказалось. Мельник ведать не ведать, куда исчез его работник, но сестра Пето, Мирка, поняв, что Индржих способен защитить ее непутевого братца от головорезов, рыщущих по окрестным хуторам и селениям да задающих вопросы о нем, сообщила юноше о том, что укрывается Пето на хозяйстве у Колбенов, за Мрхоедами.

Поблагодарив Мирку за сии сведения, Индржих вознамерился было направиться к означенному хутору, когда окружило его четверо головорезов; ладони их сжимали рукояти мечей. Предводитель отряда потребовал у юноши сведения о местонахождении Пето, за которые готов был щедро заплатить. Сознавая, что жизнь его висит на волоске, Индржих заверил головорезов, что искомый ими человек давеча выступил к Ратае – наверняка и по сей день остается он в сем граде. Смерив юношу недоверчивыми взглядами, разбойники, тем не менее, отступили...

...Путь Индржиха, направлявшегося к хозяйству Колбенов, пролегал через деревушку Самопеш. Заглянул юноша к местному кузнецу, дабы отдать тому в починку свой доспех, да и разговорился с ним. Рассказывал кузнец о своем погибшем сыне, Святополке. «Он всегда любил биться на мечах», - с горечью вещал коваль. – «Даже когда еще под стол пешком ходил, и то с другими мальчишками вечно на палках дрался. Много лет копил, чтобы купить настоящее оружие. А потом – я и глазом моргнуть не успел, а он уже разучил пару ловких приемов да выпадов. Так что, когда он услышал про турниры пана Гануша для простонародья, так первым и записался... Ну, а на турнир записался один молодец по имени Петр. Его прозвали Черным Петром за то, что он вечно в черное одевался. Он побеждал всех и каждого, никто с ним не мог сравниться. Только Святополк захотел победить его, вот и начал упражняться день и ночь напролет. Даже к сотнику Бернарду за уроками стал ходить. А на последнем турнире он одолел Черного Петра в решающем поединке и выиграл главный приз. Вот только... домой он в тот вечер не вернулся. Как я понял, он остался в Ратае выпить и отпраздновать победу. Но потом не пришел и наутро, и я начал волноваться. Я как раз собирался отправиться на поиски, а тут мимо проезжали торговцы... Рассказали, что моего мальчика нашли у дороги прямо возле Ратае. Он был еще жив, но его лихорадило, он весь трясся как осиновый лист. Я сразу послал за костоправами, вот только и дня не прошло, как пришлось посылать уже за священником...»

«Думаешь, Черный Петр убил его?» - вопросил Индржих, и кузнец кивнул: «Да, мне это первым делом в голову пришло. Но доказательств нет, так что это, пожалуй, мог быть кто угодно». «Что ты знаешь об этом Черном Петре?» - заинтересовался юноша. «Немного», - признался кузнец. – «Я поспрашивал, но никто ничего толком о нем не знает – кроме того, что он самодовольный ублюдок. Он всегда появлялся на турнире, забирал свой приз и исчезал бесследно».

Дождавшись, когда завершит кузнец починку его доспеха, Индржих продолжил путь к хутору Колбенов, где и обнаружил Пето. Здоровяк пытался сперва отнекиваться, но выходило это у него донельзя неубедительно, и, поддавшись настояниям Индржиха, поведал тому все, что помнил о местонахождении лагеря банды Коротышки. Пребывал тот в заброшенной деревне в лесах к северу от Тальмберга, и Пето, как сумел, припомнил ориентиры, по которым лагеря возможно достичь.

...Покинув хутор, Индржих направился в лагерь солдат пана Радцига, разбитый неподалеку, у Мрхоедов, где поведал своему господину обо всем, что удалось ему узнать о местонахождении стоянки напавших на Нойхоф бандитов.

«Славно потрудился, малец!» - похвалил юношу пан. – «Ты уже там побывал? Сколько их там засело?» «Я больше и не знаю ничего», - развел руками Индржих, - «кроме того, где они засели». «Нам действительно нужно узнать больше», - нахмурился Радциг. – «Можешь вернуться и разведать что-нибудь, что может пригодиться нам во время нападения? Чем больше мы знаем, тем лучше. А если сумеешь подпортить им что-нибудь, будет и того лучше. Но не рискуй понапрасну, я не хочу потерять тебя». «Сделаю, что смогу, пан», - поклонился Индржих.

...На следующий день сын кузнеца выступил к вековечным лесам, распростершимся к северу от Тальмберга. Оставив Сивку в сем замке, шагал он на своих двоих, изыскивая помянутые Пето ориентиры, должные привести его к заброшенной деревушке.

Добравшись до оной, он дождался ночи, и, старательно избегая дозорных, пробрался за частокол. К вящему изумлению Индржиха, в пределах селения означились целых два лагеря: разбойники соседствовали с половцами!.. Осмотревшись как следует, юноша решил не испытывать дальше судьбу, и, покинув оплот врага, вернулся в лагерь сил пана Радцига под Мрхоедами.

«Они окопались в заросшей и разрушенной деревеньке в лесу», - доложил Индржих, указав пану на карте местонахождение селения, и Радциг кивнул, молвив: «Это Прыбиславица, если верно понимаю. Она принадлежала пану Дивишу – до того, как Гавел Медек напал на нее, спалил дотла, а затем полонил Дивиша. С тех пор она и заброшена. Я надеялся, что они не настолько хорошо знают свое дело. Окопы да укрепления... С ними будет потрудней, чем со всяким отребьем, просто так их из лесу не выкуришь».

Узнав о том, что, помимо внушительного числа разбойников, находятся в лагере и половцы, Радциг был изумлен. «Половцы, говоришь?» - переспросил он. – «И откуда же они там взялись? Может, Сигизмунд их там оставил после того, как сжег Скалицу?.. Дело выглядит все хуже».

Рассказывал Индржих о том, что снаряжение – оружие и броня – у противника весьма недурное, и, кроме того, немало лучников, занявших стратегические позиции. В центре лагеря юноша заметил несколько длинных лестниц, которые мастерили солдаты – возможно, собираются они устроить осаду некоего укрепленного поселения.

С каждым словам Индржиха пан Радциг мрачнел все больше и больше; поблагодарив юношу за предоставленные исчерпывающие сведения о враге, он велел тому спешить в Тальмберг, дабы просить пана Дивиша о подмоге – своими людьми они не справятся... «Передай пану Бореку, чтобы взял всех своих воинов, оставив в замке только пару человек на охрану», - наставлял Радциг Индржиха. – «И чтобы послал весточку пану Ганушу – пусть и тот отправит нам бойцов. Мне тоже придется оставить наш лагерь почти без охраны – в бою каждый человек будет на счету».

...Пан Дивиш внимательно выслушал вернувшегося в вотчину его Индржиха, после чего постановил: он ответит на просьбу Радцига и отправит к Прыбиславице практически весь замковый гарнизон во главе с паном Бореком. Юноша вызвался сопроводить воинов к лагерю врага, и поутру отряд покинул Тальмберг, выступив к северным лесам, где дожидались его силы пана Радцига, а также прибывшие из Ратае солдаты пана Гануша.

Радциг приветствовал Борека; последний все не мог поверить, что столь внушительных размеров воинство стоит лагерем прямо у них под носом! «Нам еще предстоит выяснить – кто его собрал и зачем», - заверил сотника Радциг, - «но не раньше, чем завершится бой. Если не разбить их сейчас, кто знает, на что они будут способы неделю-две спустя!» «Я совершенно согласен, господин», - молвил Борек. – «Какой наш план?»

Обратившись к Индржиху, Радциг велел тому в точности описать местность, прилегающую к лагерю, дабы решить, откуда следует нанести удар. «Есть три пути», - начал рассказывать юноша, - «прямая дорогая в лагерь, кружной путь через лес и старый затон, а также через узкий мост над глубоким рвом». «Начнем с прямой дороги – она, похоже, проще остальных», - нетерпеливо перебил его Радциг. – «Что там с ней?» «Тот путь огибает их вышки, они укреплены и хорошо защищены», - воскрешал в памяти Индржих ночной визит в стан врага. – «Скорее всего, в нас начнут стрелять еще на подходе».

«Значит, попробуем другой путь», - резюмировал Радциг. – «Быть может, лучше пройти через лес и затон? Не по душе мне мысль идти так далеко по пересеченной местности, но если нет ничего лучше...» «Пусть через лес неблизкий, и у разбойников повсюду дозорные», - отозвался Индржих. – «Они поднимут тревогу еще прежде, чем мы успеем добраться до лагеря».

«Так я и думал», - устало вздохнул Радциг. – «Что насчет последнего рывка – по мосту? Как по мне, он чересчур уж узкий...» «Да, там узковато», - признал Индржих, - «но как только переберемся через мост, займет выгодное положение для боя. Придется убить только нескольких лучников».

Поразмыслив, пан пришел к выводу, что начинать атаку они все же будут со стороны моста. И, если не станут медлить, обретут преимущество...

Так, объединенные силы под началом панов Радцига и Борека атаковали лагерь противника. Хаос битвы захлестнул Индржиха; он рубил и колол мечом – как половцев, так и разбойников... Последние отступали к полуразрушенной церкви, где орал приказы их предводитель – Коротышка! Будучи ранен, он отступил, надеясь укрыться в колокольне, но Индржих, разум которого захлестнула слепая ярость, последовал за ним.

Шум продолжающегося сражения стих, и зрел пред собою юноша одного-единственного противника, питал к которому поистине жгучую ненависть. «Где мой чертов меч?!» - раз за разом повторял он, тесня Коротышку. Даже будучи ранен, тот явил себя достойным противником и искусным мечником, но все же пал, смеясь в лицо сыну кузнеца. Не помня себя от гнева, тот разбил голову Коротышки о пол колокольни... а в себя пришел, лишь когда приблизились к нему Радциг и Борек.

Последних весьма поразил тот факт, что Индржих, неделю назад меч в руках не умевший держать, в одиночку справился с предводителем разбойников, ответственным за нападение на Нойхоф. Жаль, конечно, что не удалось взять его живым и допросить с пристрастием...

Сражение завершилось; банда, засевшая в Прыбиславице, оказалась разбита наголову. «Итак, мы нашли сундук, полный монет», - сообщил Индржиху Радциг, и в голосе его прозвучала тревога. – «Кто-то отлично платил шайке, и среди них были варвары Сигизмунда. Не думаю, что на этом все кончится. Кто бы все это ни устроил – они явно высоко стоят. И после одного поражения сдаваться не будут. Эта... вошь была лишь пешкой». Пан кивком указал на труп Коротышки.

Лишь сейчас осознав, что принял участие в сражении, своей рукой сразив немало людей, Индржих побледнел, согнулся в пояс, его вырвало. «Это страх из тебя выходит, парень!» - по-отечески похлопал юношу по плечу Борек. – «Что ж, мы живем, чтобы сражаться, верно? А теперь забудь обо всем. Доброму христианину не нужны подобные воспоминания». «Я не хочу это забывать», - покачал головой Индржих, с высоты колокольни взирая на залитый кровью лагерь. – «Никогда! Пора этим сукиным детям расплатиться за то, что они с нами сделали».

Оставляя заброшенную Прыбиславицу, солдаты возвращались домой – в Тальмберг и Ратае. В благодарность за службу Радциг выделил Индржиху комнату в Пирктшайне – за что юноша был пану чрезмерно благодарен, ведь наверняка за дальнейший постой на мельнице предприимчивый Пешек возьмет с него кругленькую сумму.

...Следующим утром, покинув отведенную ему комнату, Индржих не преминул навестить Яна Птачека, восстанавливающего после полученного на злосчастной охоте ранения в своих покоях и отчаянно скучающего при этом.

«Мне не разрешают ничего читать, кроме Библии», - жаловался паныч своему новому другу, - «а Гануш пускает ко мне только священника. Ты даже представить себе не можешь, какой он зануда... ‘Этот мир – всего лишь испытание, покайся’... – говорит он мне, как будто я собираюсь испустить свой последний вздох. И вообще, он разговаривает со мной так, как будто я уже умер».

Ян предложил Индржиху сходить вместе с купальню в Ратае, сменить обстановку; сам паныч надеялся провести там несколько дней, восстанавливая силы и врачуя раны... ну и предаваясь веселью, конечно же, что тоже весьма полезно для здоровья.

Вечер удался на славу. Забравшись в бадью, Ян и Индржих болтали о том, о сем, а миловидная служанка по имени Клара – новое увлечение влюбчивого паныча – то и дело подливала в бадью горячую воду. Дабы произвести на девушку впечатление, Ян просил Индржиха принести из подвалов городской ратуши отличное вино, сильванское красное.

Выбравшись из бадьи, Индржих покинул купальню, послушно потрусил к вратам города. Вино раздобыл он без приключений; стражник у дверей ратуши лишь глаза закатил, когда Индржих сообщил ему, что заявился в сей полуночный час за выпивкой для молодого господина.

Веселье в купальнях продолжалось; близился рассвет, когда Ян решился сделать следующий шаг в отношениях с прекрасной Кларой, отправив Индржиха собирать для девушки цветы. Ничтоже сумняшеся, юноша нарвал оных в чьем-то цветнике неподалеку; будучи к тому времени изрядно навеселе, угрызениями совести он не терзался вовсе.

Когда вернулся он в купальни, то лицезрел разъяренного парня Клары, Славку, который пытался утопить ухажера своей девушки в бадье, а тот вырывался, хохотал и дразнил соперника ‘Сранкой’, чем приводил его в еще большее бешенство. Парой зуботычин Инжржих привлек к себе внимание Славки, после чего растолковал ему тот факт, что посмел он поднять руку на дворянина. Струхнувший селянин рассыпался в извинениях, а после поспешил ретироваться.

Уставшие, но донельзя довольные, Индржих и Ян вернулись в Пиркштайн, дабы отоспаться после ночного кутежа.

...Наведался Индржих на мельницу, ведь не появлялся здесь уже несколько дней, и, пригласив вечером Терезу в городскую корчму, поведал ей о последних событиях. В обществе сей девушки позабыл он обо всем, и оба прекрасно провели время, наслаждаясь обществом друг друга.

Один из местных забулдыг полез было к Терезе обниматься, и Индржих, вскочив с лавки, несколькими ударами вразумил селянина, после того тот счел разумным убраться восвояси. Девушка поступок своего рыцаря оценила, и по возвращении на мельницу даже поцеловала его, чем вконец обескуражила.

Конечно, о женитьбе говорить еще рано, но осознал Индржих, что влюблен...

...Вернувшись в Тальмберг несколько дней спустя, Индржих повстречал в замковом дворе пана Дивиша, который окликнул юношу. «Ты появился в нужный момент!» - приветствовал Дивиш сына кузнеца. – «Видишь ли, я отправил в Прыбиславицу своего человека – землемера Мариуса. Я дал ему задание проверить, в каком состоянии находится поселение, чтобы узнать, сможем ли мы его отстроить». «Вы собираетесь заново заселить деревню?» - удивился Индржих, и пан Дивиш утвердительно кивнул: «Да».

«А почему именно Прыбиславицу?» - спрашивал юноша. На его взгляд, руины в сердце леса, вдали от торговых путей, мало привлекательны для вложений со стороны господина окрестных пределов. «Потому что она простаивала без дела, превращалась в руины с тех пор, как была разграблена Гавелом Медеком много лет назад», - доходчиво пояснил Индржиху Дивиш. – «И пришло время это изменить!»

Устремившись в Прыбиславицу, Индржих обнаружил в селении немногочисленных разбойников, бежавших во время недавнего сражения, и ныне вернувшихся. Лиходеи пленили несчастного землемера и держали того в одной из палаток, решая, как следует с ним поступить.

Индржиху удалось убедить головорезов в том, что конница пана Дивиша на подходе, и лучше бы им убраться подобру-поздорову. Разбойники сочли за благо покинуть руины деревушки, а юноша, освободив землемера от путь, представился, заявив о том, что выступает посланником владыки Тальмберга. «Меня зовут Мариус Билек, мастер-землемер», - поклонился спасенный. – «Пан Дивиш отправил меня сюда для осмотра этого места».

Землемер наотрез отказался возвращаться в Тальмберг, пока не выполнит свою задачу, и последующие несколько часов скрупулезно осматривал руины Прыбиславицы, делая короткие пометки на пергаменте. Так, определил он места для ратуши, площади, костела, торговых лавок, корчмы, конюшен... В видении Мариуса деревня возрождалась на глазах, и воодушевленно рассказывал землемер Индржиху о необходимости укрепления моста, создания запруд, а также расчистке сопредельных территорий от леса... Мало-помалу грезами сими проникся и сам Индржих... Конечно, потребуется немало древесины и камня, а также надлежит нанять работников и мастеровых – потребуются весьма внушительные вложения, но Мариус был уверен, что со временем окупятся они сполна.

На следующий день в сопровождении стражников к развалинам деревушки прибыл пан Дивиш, и Мариус поведал своему господину о том, как своевременно подоспевший Индржих спас его от разбойников. Поблагодарив юношу за сие, пан обратился к землемеру, поинтересовавшись – в каком же состоянии находится ныне Прыбиславица? «Пан, пользуясь своим официальным положением землемера, я имею удовольствие сообщить вам, что селение Прыбиславица можно восстановить», - объявил Мариус. – «И совершенно определенно у него есть перспективы к расширению за границы текущего межевания».

«Великолепно!» - просиял Дивиш. – «Наконец-то хорошие новости для наших краев!» Пан интересовался подробностями, и землемер в подробностях излагал ему свое видение возрождающейся деревни. Река станет источником чистой воды, а изобильные леса – древесины. «Вырубка лесов предоставит дополнительную землю, а также послужит источником древесины, которую можно будет сразу использовать», - рассказывал землемер, разводя руками, будто желая визуализировать истинные масштабы своих грандиозных замыслов. – «В центре деревни будут располагаться по меньшей мере есть крупных строений, для начала. Вдали от деревенской площади же зданий мы возведем еще больше». «Я рад это слышать», - улыбался пан Дивиш. – «Я и не ожидал, что вы найдете столь обширное пространство здесь, в лесах. То строительство, которое мы намерены вскоре развернуть, лишь первая часть моего плана. Позже мы вырубим лес пошире под сельскохозяйственные угодья, и посмотрим побольше крестьянских хозяйств. Но... в данный момент нам стоит сосредоточиться на более достижимых целях».

«Деревня не является такой без жителей», - вставил свои пять грошей Индржих. – «Вам потребуются новые поселенцы. Ведь даже подготовка участка под застройку требует больших усилий. Где мы сможем найти столько людей, пан?» «Я слышу в твоем голосе сомнения, парень», - отозвался Дивиш. – «Но это хороший вопрос. Я его уже обдумывал. Я договорился с Радцигом и Ганушем, что мы огласим новости в Ратае, чтобы пригласить людей переехать сюда и помочь в постройке. Что даст им множество преимуществ... но и обязательств. Кроме того, я ожидаю, что перспектива получить новые дома может привлечь твоих старых соседей из Скалицы, ведь это лучше, чем временный лагерь у стен замка». «Они будут в восторге, пан!» - заверил лорда Тальмберга Индржих.

«Но на перестройку целой деревни потребуются королевские расходы, я полагаю?» - уточнил юноша, и Мариус подтвердил: «Это правда, дешево подобное не обходится. Прежде, чем ремесленники обоснуются здесь и начнут производить и продавать товары, понадобится вложить определенный капитал». «Определенный?» - нахмурился пан. – «И сколько в точности?» «Я бы не осмелился предположить точное число прямо сейчас», - уклонился от однозначного ответа землемер. – «Но я полагаю, что счет идет на тысячи, возможно, даже десятки тысяч грошей. Нам следует, разумеется, попытаться закупать все по максимально низким ценам. Но восстановление деревни из руин, которые вы видите вокруг, это дорогостоящее дело. Тем не менее, могу вас заверить, пан, что если все пройдет как по маслу, то любое вложение вернется к вам с процентами».

«Похоже, дела наконец пошли на лад», - заметно повеселел пан Дивиш, воодушевленный речами Мариуса. – «Мы разбили разбойников в битве, а Индржих разобрался с их остатками. Когда же мы сможем приступить к работе?» «Прямо сейчас, я полагаю», - отозвался землемер. – «Нам лишь нужны люди и необходимые средства. И кое-кто для поддержания порядка, хотя бы временно».

Дивиш обещал Мариусу оставить в Прыбиславице несколько стражников, и землемер высказал надежду на то, что пан не станет тянуть с назначением рихтаржа поселения, дабы нес тот ответственность за перестройку деревни, ее ценности и граждан.

Землемеру пан Дивиш наказал принять на себя руководство межеванием участков и строительными работами, после чего, обратив на Индржиха испытывающий взор, предложил тому принять на себя роль рихтаржа Прыбиславицы. «Ты доказал свою пользу», - пояснил принятое решение Дивиш. – «Показал, что способен решать проблемы. И ты заслужил уважение своих бывших соседей в Скалице... А также умеешь поддерживать закон и порядок». Последнее замечание относилось скорее к доспехам стражника Ратае, в которые опешивший от столь неожиданного предложения Индржих оставался облачен. «Это великая честь для меня, пан», - выдавил юноша, низко поклонившись Дивишу. – «Благодарю вас!»

«Ты будешь управлять первичной перестройкой и осуществлять руководство деревней, что заложит фундамент для будущего развития», - наставлял пан новоиспеченного рихтаржа. – «Но не воображай, что будешь почивать на лаврах, парень! Должность рихтаржа не означает, что можно делать, что заблагорассудится. Если не будешь обращаться с поселянами справедливо, я тут же узнаю и лишу тебя власти! Кроме того, мы не сможем выделить и гроша из сокровищниц Тальмберга теперь, когда провинция находится в состоянии хаоса. Так что тебе придется покрывать стоимость строительства из своих собственных карманов».

«Мне?» - опешил Инджрих, осознав, наконец, в чем подвох. – «Но Мариус сказал, что это будет стоить целое состояние!» Дивиш лишь отмахнулся: теперь это была не его проблема...

«Я поручу тебе отдельные конкретные задачи», - задумчиво произнес он, не открывая взор от остова костела – того самого, в колокольне которого Индржих прикончил Коротышку. – «Ты должен обеспечить перестройку костела. Нужно провести полную реконструкцию, расписать его фресками и поставить новый алтарь... С учетом того, что в будущем деревня сможет обеспечивать определенное количество людей, тебе придется построить основные здания для ремесленников... И, наконец, деревня должна приносить прибыль, достаточную для поддержания ее дальней шего расширения».

«Но, пан, я никогда раньше...» - взвыл от отчаяния Индржих, но Дивиш прервал его, молвив: «Я понимаю твои сомнения, но тебя ожидает существенная награда. Я предоставлю тебе доходы со всей деревни за первые пять лет. И я даю тебе разрешение использовать окружающие леса и земли по своему собственному разумению». Индржих заметно повеселел: а вдруг у него действительно получится?..

Дивиш протянул Индржиху пергаментный свиток, начертана в котором была новость о скором возрождении Прыбиславицы и о приглашении поселенцев осесть в сей деревушке. Оный юноша передал рихтаржу Ратае по возвращении в сей град, и на следующий день тот огласил весть на городской площади – ровно как и известил люд о назначении Индржиха рихтаржем Прыбиславицы.

В последующие недели Индржих изыскивал средства на восстановление селения, исполняя поручения жителей окрестных земель, а также обращаясь за материальной помощью к власть имущим, которые – по возможности – в оной не отказывали.

Тем временем из Ратае в Прыбиславицу уже прибыли первые поселенцы, принявшись – под бдительным надзором Мариуса – расчищать участки для скорого строительства. После, когда в казну деревни – являл которую покамест внушительный сундук землемера – стали поступать первые гроши, миряне принялись за строительство, и вскоре на отрогах поселения выросли лагеря рабочих и мастеровых, а в центре Прыбиславицы, на холме – здание ратуши, в которое не замедлил перебраться Мариус.

Затем мастеровые и рабочие занялись возведением каменного моста через реку и мощением дороги – ведь иначе повозкам со строительными материалами и припасами до поселенцев добраться до затерянной в глуши Прыбиславицы непросто – того и гляди, завязнут в грязи.

Бежали недели; в поселении появилась купеческая лавка, пасека, началось восстановление костела. Индржих же посещал окрестные поселения, договариваясь с торговцами и мастеровыми, обеспечивая поставки во вверенную его заботам деревушку сырья и иных припасов, как то камня, зерна, угля и скота. Прыбиславица росла и ширилась; здесь, в лесных угодьях, вновь бурлила жизнь, и поселенцы, ратующие за претворение в жизнь их мечты, исправно трудились над восстановлением поселения.

И когда возродилась деревня, Индржих не преминул известить о сем пана Дивиша. Прибыв из Тальмберга в селение, пан высказал искреннюю признательность Мариусу и Индржиху, отметив, что превзошли те деяниями своими самые смелые его ожидания. Обратившись к землемеру, пан Дивиш просил того остаться в Прыбиславице, дабы начать расширение поселения сразу же, как в провинции станет поспокойнее. Индржих же сохранял за собой пост рихтаржа и продолжал получать доход с деревни и плату за службу.

...Повстречав пана Радцига во внутреннем дворе Пиркштайна, осведомился Инджрих, почему же так неспокойно остается на дорогах, ведь вышибли они разбойников из Прыбиславицы. «Да, ты прав – на дорогах неспокойно», - признал Радциг. – «По большей части из-за одной причины. Мне едва хватает людей для гарнизона. Большую часть людей я потерял в Скалице, а после Прыбиславицы едва ли остался кто-то, чтобы защищать Пиркштайн... Не говоря уже о том, чтобы отправлять дозоры по дорогам и дальним уголкам моих земель. У меня просто недостаточно людей для этого... Вернее, было недостаточно. Недавно я попросил о помощи старого знакомого – пана Куно из Рихвальда и его шайку наемников. Ребята у него суровые, многие сидели в темницах. Но зато легко дадут простым бойцам фору».

«Простите, за наглость, но...» - замялся Индржих. – «Наемников везде пруд пруди. Уж наверняка вы могли вести дела с более... достойной компанией?» «Ты, малец, дело говоришь», - вздохнул пан. – «Хотел бы я тебе ответить, что заручился помощью Куно, потому что доверяю ему, но на самом деле мной движут более... приземленные соображения. Видишь ли, Куно передо мной в долгу, так что сослужит мне службу, не взяв ни гроша».

«Хотите, чтобы я к ним присоединился?» - вопросил Индржих, поняв, куда клонит Радциг, и тот кивнул: «Да, но не только. Я сказал Куно, что отправлю к нему проводника. Но по правде сказать, мне нужно, чтобы за ним и его молодцами кто-нибудь приглядел. Кто-нибудь надежный. Как по мне, ты на эту роль прекрасно подойдешь. Отправляйся к нему в лагерь. Будешь ездить с ними в дозоры и присматривать, чтобы они слишком уж не... распускали руки».

«А кто он, этот Куно из Рихвальда?» - спрашивал юноша. «Последний барон из разорившегося рода Рихвальдов», - отвечал Радциг. – «Он подался в наемники, как и многие обедневшие дворяне... Хорошо хоть не в грабители! Впрочем, зачастую это одно и то же». О том, какую услугу оказал он Куно, Радциг распространяться не стал, ответив лишь: «Спас от виселицы». За подробностями пан советовал Индржиху обратиться к самому Куно.

Так, сын кузнеца отправился к лагерю наемников, разбили который те на равнине меж Ратае и Ледечко, ибо оттуда удобно им было приглядывать за всем уделом пана Радцига. Компания у Куно действительно подобралась весьма разношерстная. Индржих свел знакомство и с немым здоровяком Булыгой, язык которому вырвал палач, и с болтливым хитрюгой Приблудой, и с двумя охочими до выпивками братьями Медведами – Петром и Яном.

Убедившись в том, что Индржих действительно неплохо владеет мечом, Куно одобрительно кивнул, после чего, кликнув наемников, объявил, что пора отправляться в дозор. «Я бы хотел поехать на север», - обратился Куно к Индржиху. – «Там есть что-нибудь занятное по пути?» «Хм...» - задумался юноша. – «Самопеш и Мрхоеды в той стороне, и Тальмберг – чуть подальше. В Мрхоедах есть конюшня». «Я бы не прочь заглянуть в эту конюшню», - заявил Куно. – «Проедем там... а потом уж доверимся чутью. Что-нибудь любопытное нам точно подвернется, нутром чую».

Оседлав коней, наемники покинули лагерь... Последовавшая кажущаяся бесконечной поездка через леса и поля изрядно утомила Индржиха... Неподалеку от Мрхоедов отряд заметил дым, поднимающийся над холмами, а вскоре лицезрел пепелище на месте крестьянского двора.

Несчастных селян перебили как скот, а хозяйственные пристройки предали огню. К стене одного из домов нападавшие прибили щит с гербом, а также лист пергамента, подписанный паном Хагеном Цулем, в котором тот вызывал Радцига на рыцарский поединок, обещая в случае отказа продолжать бесчинствовать и разорять владения пана.

«Знакомый герб – принадлежит роду Цуль», - помрачнел Куно, заметив щит. – «Опасная компания... Они из разорившейся знати. Сражались в маркграфских войнах в Моравии, но я ума не приложу, что им понадобилось в Богемии».

Куно велел Индржиху скакать во весь опор в Ратае и доложить пану Радцигу о случившемся, но юноша надеялся задержаться здесь еще немного, дабы попробовать отыскать налетчиков – навряд ли те успели уйти далеко. И действительно – те означились на лесной полянке неподалеку от подворья, ибо решили передохнуть, прежде чем двигаться дальше – уж слишком много добычи забрали с собою. Решив ковать железо, пока горячего, Индржих управился с налетчиками в одиночку, после чего известил о сем наемников, и воззрились те на своего проводника с нескрываемым уважением.

Вернувшись в Ратае и разыскав пана Радцига, Индржих поведал тому о разбое, свершенном в крестьянской усадьбе, и об обнаруженном там щите с гербом – трехцветной звездой на синем поле. «К несчастью, мне знаком этот герб», - нахмурился пан. – «Он принадлежит роду Цуль».

Индржих протянул Радцигу найденное на хуторе послание, в котором Хаген Цуль поносил пана, вызывая того на поединок. Тот пробежал текст глазами, поморщился. «Похоже, он все еще надеется, что я соглашусь на этот устаревший способ разрешить спор», - вздохнул Радциг. «Но ведь вы не откажете ему в поединке?» - осведомился Индржих. – «Как же ваша честь?» «Индро, мальчик мой», - вздохнул пан, - «честь – прекрасная штука и ее нужно беречь смолоду. Но с возрастом ты поймешь, что некоторые вещи так просто не решаются».

«Как эта, например?» - уточнил юноша, и Радциг подтвердил: «Да, как эта. Единственная, причина, по которой Хаген бросил мне вызов – сейчас за ним явное преимущество. Я служил королевским гетманом последние пятнадцать лет и был придворным. А Хаген в то же время был наемником и сражался в маркграфских войнах в Моравии – и еще Бог знает где. Как думаешь, кто из нас победил бы в поединке?.. Это вопрос не чести, а ее оскорбления. Простое желание воспользоваться случаем. Я не виню его за эту попытку, но было бы глупо подыгрывать ему».

«Что случилось между вами и паном Хагеном?» - напрямую вопросил Индржих, и Радциг, смерив его задумчивым взглядом, изрек: «Все началось в первый год правления Вацлава. Он отправил меня рассудить тяжбу между семьей Цуль и их соседями. Дело касалось западных границ. Цуль отказались принять решение суда. Положение Его Величества было не слишком устойчивым после коронации, так что королевский суд постановил: любое неповиновение подданных должно жестоко наказываться. Так как семейство Цуль отрицало волю короля, нас обязали наказать их... Сурово, как и требовали обстоятельства. Отца Хагена, главу семьи, повесили. Их замок разрушили до основания, а имущество забрали».

«Поэтому они ищут мести», - осознал Индржих. – «Но вы ведь действовали по закону». «Хотел бы я, чтобы все было так просто, мальчик мой», - горько усмехнулся Радциг. – «Я был молод и не представлял себе последствий своих действий. Для начала, король не стал использовать это для укрепления своего положения. Напротив, его все меньше заботили подобные дела. Он решил, что все постепенно наладится само собой. Повысил меня до королевского гетмана и занялся другими вещами. Во-вторых, в результате моих действий появилась новая шайка грабителей. Когда лишаешь знатного дворянина его состояния, не жди, что он начнет просить милостыню А в-третьих, в то время я не знал, что другой вовлеченный в тяжбу род был косвенно связан со мной. Разумеется, все выглядело так, словно я поступил так ради собственной выгоды. Знай я тогда то же, что мне известно сейчас, я бы рассудил их совсем иначе».

«И что мы собираемся делать со всем этим?» - полюбопытствовал Индржих. «Тебе и Куно с его подручными придется просто разобраться с Хагеном и предотвратить резню», - повелел пан. – «Чем дольше он разоряет эти земли, тем скорее мне придется пойти у него на поводу». «Так вы сразитесь с ним, если до этого дойдет?» - осведомился Индржих, и пан отмахнулся: «Будем надеяться, что до этого не дойдет. Но, возможно, за его вызовом скрывается нечто иное. Быть может, он хочет денег – как знать?»

Заверив господина, что наряду с наемниками непременно разберется с зарвавшимся опальным лордом, Индржих поспешил к лагерю людей Куно близ Ледечко. В последующие дни наемники не раз выезжали в дозоры в надежде отыскать бесчинствующего Хагена Цуля и покончить с чинимым его людьми разбоем.

Однажды ночью отряд следовал через лес близ Ужице, когда повстречали обезумевшую от страха девушку с мельницы по соседству, поведавшей о том, что заявились на хутор ее лихие разбойники, и, разграбив хозяйство, выкатили во двор бочки с пивом и затеяли знатную гулянку. Внимательно выслушав девушку, Куно постановил: они затаятся неподалеку, дождутся, пока головорезы упьются вусмерть, а в предрассветный час пойдут в атаку.

Как и предрекал Куно, поутру разбойники лишь валялись под лавками, а держать меч в руках могли из них лишь единицы. Наемники безжалостно перебили лиходеев, после чего вознамерились пропустить по паре кубков пива, оставалось которого еще предостаточно. Куно расспрашивал Индржиха о прошлом, и тот открыто поведал новым товарищам как о сожжении Скалицы и набеге разбойников на Нойхоф, так и о своих похождениях в купальне с паном Яном Птачеком, и об «украшении» им с друзьями дома Немца. Над последними историями наемники ухахатывались, и очевидно было, что считают они ныне сына кузнеца своим в доску.

«Пан Радциг сказал, что род Рихвальдов разорился», - обратился Индржих к Куно. – «Как это случилось?» «Есть много способов дойти до полной нищеты», - отозвался тот, смакуя доброе пиво. – «Ничего нет проще – особенно когда твой папаша дурак, а мать выжила из ума... Но это долгая и запутанная история. Фамилия наша происходит от названия замка Рихвальд, но вообще-то он принадлежал Братству бедных кларетинов из Тейница, а отец мой просто его арендовал. Видишь ли, он знал аббатису с самого их детства. Хорошо ее знал... Говорили даже, что она, мол, вступила в орден только потому, что ее семья не позволила ей выйти за моего отца замуж. Приходовал он ее прямо там или просто любил проводить время за Священным Писанием, мне неизвестно. Так или иначе, он вечно пропадал в Тейнице... У матушки же моей всегда был дух слабый, и разум рассеян. Но папашины выкрутасы довели ее до полного безумия. В одно морозное декабрьское утро меня разбудили крики и запах дыма. Я выглянул из окна и увидел во дворе замка свою матушку... объятую пламенем. А за ее спиной горели конюшни, подворья и башни... А она просто стояла там и смеялась. Положа руку на сердце – чистый ад! Мне с моей сестрой Аделой и парой слуг удалось выбраться, пока там все не выгорело. Отца мы спасти не сумели... как и нашего младшего брата. Бедолаге и восьми лет от роду не было...

После пожара мы с сестрой были обречены на нищету. Но затем наш кузен, Адам из Древича, взял нас жить в свой замок. Парой недель позже он предложил купить то, что осталось от наших земель, и продать мне маленькую крепость рядом с Раковником. Это было настоящее облегчение – у нас наконец-то снова появилась надежда на будущее. Так что я рассказал об этом сестре... и тем самым совершил величайшую ошибку в своей жизни... Неделю-две спустя эта парочка заявила мне, что собирается пожениться. И все, что осталось от наших владений – земли, леса, деревни – Адела получит в качестве приданого».

«Но разве не тебе было решать?» - удивился Индржих. – «Ты ведь был главой семьи, верно?» «Да, вот только мне едва минуло семнадцать годков, и я только что все потерял», - отозвался Куно. – «Конечно, я пытался с ними поспорить, но они только и ждали повода, чтобы вышвырнуть меня из Древича».

«А что насчет твоего долга пану Радцигу?» - спрашивал Индржих. – «Как до этого дошло?» «Так уж рассудила судьба, малец», - вздохнул наемник. – «Я сражался в стычках между родом Шалленбергов и городом Колином – у них была какая-то торговая тяжба. Я бился на стороне Шалленбергов. В конце концов они заключили перемирие, и я вместе с переговорщиками отправился в Колин. По дороге мы заглянули в трактир и там-то я и повстречал пана Радцига Кобылу. Я с первого взгляда понял, что лучшего товарища и желать не приходится – таким он был обаятельным пройдохой, остроумным и добродушным. Всю ночь мы провели за разговорами и выпивкой. А поутру отправились в дорогу вместе – головы у нас трещали, зато на душе было весело. Он тоже держал путь в Колин, как и я... Вот только, едва мы доехали до городских ворот, стража схватила меня... Похоже, горожанам я был не по нраву – я ведь полгода устраивал им не жизнь, а сказку. С другой стороны, я прибыл вместе с переговорщиками, так что по закону они на меня и глядеть косо не должны были. А затем я понял, зачем туда ехал Радциг. Колин – королевский город, так что он там был, чтобы вершить волю короля Вацлава».

«Так он оказался на другой стороне тяжбы?» - уточнил Индржих. «Верно», - подтвердил Куно. – «Так или иначе, меня бросили в темницу, а парой дней спустя до меня дошел слух, что Шалленберги сумели договориться с горожанами о мире. Вот только в условиях договора было то, что мне снимут голову с плеч. И пришлось бы мне болтаться на городской стене, если бы не Радциг. Ему я был по душе, и он не дал случиться беде. Ему как-то удалось договориться с городским советом... Радциг мне жизнь спас, и я об этом никогда не забуду. Он уже дважды просил меня о помощи. Это третий – и как я мог бы отказать ему?»

...На следующий день отряд наемников отправился в дозор в сторону Сазавы, ибо Приблуда подслушал в корчме в Ледечко, что в тех краях видели отряд незнакомых всадников.

Добравшись до места, Куно отправил Приблуда в дозор, и парень с готовностью согласился, что было на него не очень похоже. Наемники оставались на окраине леса, терпеливо дожидаясь возвращения Приблуды, но тщетно... Было решено продолжить путь, но во время переправы через речушку угодили они в засаду.

Позиция, занимаемая наемниками, была крайне невыгодной, и Куно, осознав, что, похоже, Приблуда предал их неприятелю, приказал товарищам рассредоточиться и выбираться из окружения, после чего спешить к их лагерю близ Ледечко.

Наемники бросились в разные стороны, не желая принимать бой; Индржих последовал их примеру. Юноша галопом скакал через лес, прижавшись к шее Сивки, и вскоре шум погони стих – похоже, враг потерял его след.

...К счастью, всем без исключения наемникам удалось выжить и унести ноги. Куно был зол, как черт, и когда подначальные его пару дней спустя вновь собрались в лагере, постановил, что все они – за исключением Индржиха – вновь отправляются в дозор. Юноше же надлежит выследить Приблуду, схватить его и выбить все сведения, которые тот знает о Хагене.

Обнаглевший засранец без зазрения совести пропивает свои тридцать сребреников в корчме на опушке меж Ледечко и Нойхофом, и именно туда поспешил Индржих.

Приблуды в корчме не оказалось. Узнав о том, что искомый паренек предал Куно и попытался заманить его людей в засаду, корчмарь заметно побледнел, принялся сбивчиво рассказывать: «Ну... сначала я хотел вышвырнуть его отсюда. Он зашел сюда как какой-то важный пан, начал всем приказывать, хотя он обычный сопливый щенок. Но затем он показал мне свой кошель, и... деньги есть деньги. Он остался у меня на пару дней. Вчера вечером он надирался здесь, а затем ушел в лес с какой-то девкой».

Узнав от корчмаря направление, в котором выступил Приблуда, Индржих отправился по следу юнца, пересек луг, ступил в сосновый бор. Приблуду Индржих обнаружил привязанным к дереву; как оказалась, предприимчивая девица, с которой желал он поразвлечься, ударила его камнем по голове, забрала все деньги, связала и предпочла исчезнуть.

Что касается истории с Хагеном, Приблуда подтвердил: он действительно взял деньги у Цуля, ведь Куно платит ему жалкие гроши. «У меня сердце кровью обливается», - процедил Индржих, взирая на предателя. – «Где Хаген сейчас?»

Приблуда все же не утратил способность торговаться, и заявил, что говорить будет лишь тогда, когда Индржих его развяжет. Пришлось юноше отвязать наемника от дерева, после чего поинтересовался он: «Почему ты предал Куно? Ты же мог взять деньги и ничего не делать». «Ага, точно так же, как делает Куно», - хмыкнул Приблуда. – «Ты провел с ним слишком мало времени. Если бы ты был с ним рядом так долго, как я, ты бы видел его насквозь. Он корчит из себя ангела милосердия, но он такая же свинья, как любой обычный головорез».

Впрочем, монолог Приблуды мнения Индржиха о нем не изменил; в глазах его предатель оставался неблагодарным паршивцем. Индржих вновь потребовал рассказать ему о планах Хагена, и отозвался Приблуда: «Хаген лично собирается возглавить набег на Самопеш. Он можешь спалить всю деревню».

Не желая обагрять руки кровью прощелыги, Индржих велел тому катиться на все четыре стороны. Благодарный Приблуда замялся, и все же счел необходимым заметить: «Я скажу тебе еще одну вещь. Это то, о чем Куно всегда говорит, когда ты этого не слышишь. Он ругается, что сыт по горло своей службой у Радцига и что он уже не в первый раз делает за него грязную работу задаром... Ну, я и рассказал об этом Хагену. И он приготовил огромную кучу денег для Куно». «Что?» - удивился Индржих. – «Он хочет подкупить Куно?» «Именно», - подтвердил Приблуда. – «А я точно знаю, что наш командир обожает звон монет».

Пребывая в глубокой задумчивости, Индржих вернулся в лагерь наемников, сообщив Куно о готовящемся набеге Хагена Цуля на Самопеш, а также о своем решении отпустить Приблуду на все четыре стороны, ибо верит он в то, что людям нужно давать второй шанс.

«И я тоже», - заверил Индржиха Куно, в глазах которого отражался гнев, - «я дал такой шанс каждому человеку в этом отряде. Вот только у Приблуды это не второй шанс и даже не третий. У него была уже дюжина шансов, и все равно он нанес удар нам в спину».

Куно приказал наемникам седлать лошадей – они немедленно выступали к Самопешу.

«Перед тем, как мы выедем...» - начал Индржих, пристально глядя в глаза Куно. – «Приблуда сказал мне одну интересную вещь... Он сказал, что ты жаловался на пана Радцига и грозился уехать отсюда». «Ты же знаешь, что я люблю жаловаться на жизнь», - отмахнулся Куно, и юноша кивнул: «Конечно. Но Приблуда рассказал об этом Хагену, и Хаген собирается подкупить тебя».

Куно заверил Индржиха, что кое-что еще помнит о рыцарской чести, однако при этом отводил глаза в сторону, что юношу весьма встревожило...

...Хаген и воины его ждали наемников на равнине близ Самопеша, и, похоже, желали начать переговоры. Куно спешился, выступил вперед; движения его повторил и Хаген. Буднично приветствовав командира наемников, осведомился опальный дворянин: «Кажется, я не имел удовольствия видеть вас с осады Лангенбаха, не так ли?» «Это было сто лет назад», - усмехнулся Куно. – «И тогда мы сражались под одним знаменем». «Да, но мы могли бы и сегодня быть друзьями», - заметил Хаген. – «В конце концов, я враждую не с вами, а с Кобылой». «Проблема в том, что ваша ссора с паном Радцигом теперь и мое дело», - развел руками Куно, - «поскольку он поручил мне поддерживать порядок в его землях... а вы, Хаген, этот порядок нарушаете».

«Не обижайтесь, пан», - еще недавно благодушное лицо Хагена заметно посуровело, - «но вы всего лишь наемник, которого в первую очередь заботят деньги в своей суме! А мой спор с Радцигом Кобылой касается более высоких идеалов! Кобыла обесчестил мою семью за пустяковый проступок. Он повесил моего отца, сравнял с землей наш замок и раздал наши земли своим родственникам и прихлебателям! И за это я требую всего лишь выкуп!.. Но... вы не обязаны становиться у меня на пути, Куно. Я прекрасно понимаю, почему вы служите Радцигу – вы ему обязаны. И, насколько я слышал, вы не в первый раз возвращаете ему долг. И явно не в последний. Дело в том, что вы выигрываете битвы для Кобылы и практически ничего не получаете взамен. С другой стороны, если вы примете мое предложение... то сможете уехать отсюда богатым человеком».

Один из воинов Хагена приблизился к своему господину, держа в руках увесистый ларец, отбросил крышку, продемонстрировав Куно серебро.

Заметив, как заблестели глаза наемника, Индржих спешился, подошел к Куно. «Ты не можешь так поступить», - произнес он, и Куно обернулся к юноше – в глазах наемника отражался холодный расчет. «Ты совершаешь распространенную ошибку, Индржих», - молвил Куно. – «Есть разница между тем, что человек не может делать, и тем, что он не должен делать. В этом случае разница в сумме, предложенной Хагеном».

В отчаянии осознал Индржих, что наемника действительно интересует лишь деньги, а разговоры о высоких идеалах и рыцарской чести для нее – пустой звук. Посему юноша предложил Куно внушительную сумму – единовременную выплату с доходов Прыбиславицы. Командир наемников был весьма удивлен сим щедрым предложением, посему, приняв его, приказал солдатам своим атаковать.

В последовавшем сражении Хаген Цуль и воины его пали, а Куно стал счастливым обладателем ларца с серебром. Простившись с наемниками, Индржих вернулся с докладом к пану Радцигу, известив того, что солдаты Куно и впредь продолжат свои ежедневные дозоры, но о Хагене боле беспокоиться не стоит.

...Паныча Яна Птачека Индржих, заглянувший в Пиркштайн, застал в крайне дурном расположении духа. «Гануш насел на меня – чем я, мол, целыми днями занимаюсь», - пожаловался молодой лорд приятелю. – «Так я ему сказал, что занят важными рыцарскими делами – обучаю своего будущего оруженосца владению мечом и другим боевым навыкам».

«А я и не знал, что у вас есть оруженосец...» - озадачился Индржих, и Птачек приуныл пуще прежнего: «В том-то и штука, что нет! Я это придумал на ходу, лишь бы от него отделаться. Вот только я, похоже, сумел его убедить! А теперь дядюшка хочет, чтобы мой воображаемый оруженосец показал свои навыки на турнире!»

В последние месяцы Гануш решил оживить традицию проведения состязаний в верхнем замке Ратае, и ныне сей факт вкупе с болтливостью паныча создал для него новую проблему. Впрочем, внимательно осмотрев Индржиха с ног до головы, Ян заметно повеселел, и предложил юноше сыграть роль его оруженосца. «Все, что от тебя требуется – записаться на турнир, от души поколотить других крестьян, и все будут счастливы!» - с жаром доказывал он, и, поразмыслив, добавил: «Кроме, конечно, проигравших».

Индржих давно хотел попробовать себя на турнире, а тут представилась вполне подходящая возможность – к тому же, благодарный паныч обещал оплатить все сопутствующие расходы.

Проследовав в верхний замок, Индржих разыскал герольда, изъявил о своем желании принять участие в состязаниях. Юноша одержал верх в череде непростых противостояний, и сумел повергнуть действующего чемпиона – Черного Петра, став таким образом победителем турнира... к немалому удовольствию Яна Птачека.

Впрочем, долго радоваться ему не пришлось, ибо вскоре паныча наряду с его оруженосцем призвал в свои покои донельзя разгневанный Гануш. До него дошли слухи о недавних ночных приключениях воспитанника и спутника того в купальне, и терпение пана лопнуло... Ян пытался было оправдываться, но Гануш ничего не желал слушать. «О чем вы только думаете?!» - восклицал он. – «Здесь живут люди, которые от рассвета до заката гнут спины, чтобы у них на столе был хлеб! И на вашем, смею заметить! И они смотрят на тебя, Ян, своего господина, и видят пьяного бездельника! Тот парень, которого вы избили, был стражником... новобранцем городской стражи. И утром он не смог выйти на службу из-за этого. Ко мне приходил жаловаться рихтарж. А разве я мог сказать, что я обо всем этом думаю?»

Гашун выдержал паузу, свирепо глядя на двух стушевавшихся, глядящих в пол и переминающихся с ноги на ногу юнцов. «Конечно, нет!» - рявкнул он, вперив взор в провинившегося паныча. – «Это бы унизило меня, да и вас тоже. Поэтому я сидел как идиот и выслушивал его причитания! Может, ты решил, что раз ты здесь господин, тебе все сойдет с рук. Уверяю тебя, что ты ошибаешься, болван ты этакий! Господин остается господином до тех пор, пока пользуется уважением своих подданных. А я уверен, тебе не нужно говорить, что местных жителей совсем не прельщает перспектива твоего правления».

Сердито пыхтя, Гануш прохаживался взад-вперед по чертогу, в то время как двое причин его гнева пытались вжаться в стену и сделаться как можно более незаметными. «У меня есть для тебя задание», - неожиданно процедил Гануш, обернувшись к воспитаннику. – «Может, это удержит тебя от злоключений. Здесь объявился пан Милота из Олешны. Ты его знаешь?» «Кузен пана Бернарда?» - уточнил Птачек, и Гануш подтвердил: «Да. Он приехал сюда с остатками своих людей и попросил убежища. Он тяжело ранен».

«Что с ним случилось?» - встревожился Индржих, и отозвался Гануш: «На его замок, Олешну, напал некий Вольфлин из Камберга. Милота преследовал его до самого Нойхофа и дал ему бой. К сожалению, для Милоты все плохо закончилось». «Вольфин из Камберга?» - задумчиво протянул паныч. – «Знакомое имя». «Он тоже родственник властителей Олешны», - просветил Яна Гануш. – «Кузен Бернарда и Милоты. У них довольно... запутанные семейные отношения. Но это, конечно, не мое дело. Я просто предпочел бы, чтобы они улаживали свои разногласия в каком-нибудь другом месте».

«Что мы должны сделать, пан?» - осведомился Индржих. «Поговорите с Бернардом во внутреннем дворе», - приказал Гануш. – «Ему доложили, что Вольфин разорил несколько хозяйств под Нойхофом, и он собирает против него отряд. И будьте осторожны. Это семейное дело, а значит, многое останется скрытым от нас. Самое главное – прогнать этого проклятого стервятника из наших краев, и, если возможно – без кровопролития. Я не хочу терять из-за него людей».

Индржих и Ян присоединились к отряду пана Бернарда, устремились к обширной чащобе к северу от Нойхофа, где встали лагерем. Зная о том, что подначальные Вольфина успели разграбить несколько окрестных хуторов, Индржих посетил оные, и селяне, надеющиеся, что прибывшие воины из Ратае избавят их от лиходеев, указали им, где находится лагерь барона-грабителя.

Обратившись к Бернарду, Индржих просил сотника отправить его на переговоры с Вольфином – быть может, удастся решить дело миром. Сотник не возражал, и, передав юноше дуплет со своим гербом, велел тому сохранять осторожность. Сын кузнеца устремился в лес, разыскал лагерь разбойников, назвался посланником пана Бернарда; лиходеи отвели Индржиха к пану Вольфину, и осведомился юноша: «Почему вы нападаете на властителей Олешны?» «Этот ублюдок Милота забрал деревни, которые принадлежали моему отцу», - отозвался Вольфин. – «Я был в Польше, когда умер мой отец, и Милота убедил всех, что я тоже мертв. Потом я вернулся, но Милота подкупил священника, и тот засвидетельствовал, что отец на исповеди перед смертью признался в том, что одержим дьяволом. Как и его сын. Поэтому все думают, что я восстал из мертвых, и что я – чернокнижник. И никто не желает ничего слушать».

Но, как бы то ни было, бесчинствовать в землях пана Гануша непозволительно, о чем Индржих и пытался втолковать Вольфину. Последний категорически отказался покидать сии пределы, заявив, что все, кто помогает Милоте, становятся для него врагами – как то паны Гануш и Бернард.

Переговоры оказались неудачны, о чем Индржих сообщил Бернарду по возвращении в лагерь. Пожав плечами, сотник велел солдатам готовиться к бою... Головорезы барона-грабителя отказались сложить оружие, посему и были перебиты воителями из Ратае – все до единого... Пал в сем коротком, но яростном сражении и Вольфин из Камберга...

Возвращаясь в Ратае, близ Ледечко Индржих угодил в засаду, расставленную Черным Петром. Не желая прощать противнику недавнюю победу на турнире, негодяй, вооруженный смазанным ядом клинком, напал на Индржиха. Последний прикончил Петра, а действие растекающегося по жилам яда сумел пресечь, испив целительное зелье, которое держал в седельной суме.

После чего, поразмыслив, принял решение заглянуть в Самопеш, где поведал кузнецу о том, что в гибели сына того, Святополка, действительно повинен Черный Петр, ныне покойный. Кузнец благодарил Индржиха за содеянное: ныне сын его отомщен.

Пан Гануш исходом дела с бароном-разбойником оказался доволен, ровно как и пан Птачек. Впрочем, заботили того ныне проблемы совершенно иного рода. «Понимаешь, я влюбился!» - доверительно сообщил Ян Индржиху, встретив того в коридорах Пиркштайн, и тот не удержался, вопросил: «А, в купальне появилась новая мыльщица, да?» «Придержи язык, Индро!» - искренне обиделся паныч. – «Мы говорим о любви всей моей жизни, а не о какой-нибудь девке! Лицом она подобна ангелу, грудь – словно шелковые подушки для сладчайшего сна, и... хорошие, сильны бедра. В сравнении с этими девками из купальни, она просто Елена Троянская!.. И ты можешь помочь мне ее завоевать!»

Индржих проклял свой злой рок: и угораздило ему столкнуться с влюбленным панычем именно сейчас!.. Все же юноша изобразил внимание, и Птачек, воодушевившись, объявил: «Ты, Индро, будешь посланником моей любви. Ты отнесешь ей письмо и подарок от тайного поклонника». «А почему я?» - без особой надежды на избавление вопросил Индржих. – «Вы ведь и сами не промах, пан Ян. Вы могли бы сами пойти и сказать ей...»

«Конечно, нет!» - испугался Ян. – «Каролина не такая, как все. Она училась в школе при монастыре и к ней нужен деликатный подход. Романтичный! Я должен ухаживать за ней тайно. Во Франции это последний писк моды!» Припомнив свои недолгие ныне встречи с Терезой и сопутствующие им визиты на сеновал, Индржих чуть приуныл: все-таки романтика – это не его...

«И кто такая эта Каролина?» - осведомился он, и паныч просиял: «Прекраснейшая из дев, что ступали по этой бренной земле! Дочь мясника... Ты должен был заметить это божественное создание на рынке... Твоя же задача проста. Нужно будет достать ожерелье, достаточно красивое для ее изящной шейки. Я такое унаследовал от своей прабабки. Вот только у меня его больше нет...»

«А что с ним случилось?» - полюбопытствовал Индржих, и признался Птачек: накануне вечером заглянул он в корчму в Ледечко, дабы... повидаться с иной особой... и проиграл ожерелье в кости кому-то из местных.

Обещая, что непременно вернет фамильную реликвию, Индржих устремился в Ледечко, разыскал в корчме завсегдатая – игрока в кости, поинтересовался у него судьбой выигранного у пана Птачека ожерелья. «Здесь проезжал другой пан, и мы сыграли с ним пару игр», - поморщился селянин, будто о помянутом инциденте ему больно было вспоминать. – «Но в этот раз везло только ему. Хорошо, что он меня догола не раздел! Теперь ожерелье у этого пана».

Индржих просил игрока рассказать ему подробнее о помянутом пане, и тот, поразмыслив, отвечал: «Знатный пан, хорошо одет, на лошади. Говорливый. Похоже, что мир он повидал... Пан этот кого-то ждал, но когда никто не появился до полудня, он уехал. Говорил, что собирается заночевать у моста через реку Сазаву – у того, что перед лагерем углежогов».

Поблагодарив селянина за помощь, Индржих пришпорил Симву, послал ту в галоп по западной дороге, ведущей прямиком к реке. Минуло несколько часов, прежде сумел он добраться до переправы... где лицезрел мертвое тело описанное игроком из Ледечко дворянина. Рядом оставался мужчина, одеяния коего выдавали весьма состоятельного человека; сокрушенно качая головой, устремил он в сторону спешившегося Индржиха скорбный взгляд.

Последний представился, назвавшись человеком пана Радцига Кобылы из Скалицы, признался, что хотел бы вернуть ожерелье, владел которым – судя по всему - погибший. Назвался и незнакомец – пан Адам из Домки, поведал о том, что опоздал на встречу с другом, паном Альфонсом, а когда добрался до переправы, тот был уже мертв. «Я то был в ярости, то в печали, то рвал на себе волосы, то сыпал проклятиями», - изливал душу Адам. – «Альфонс был моим добрым другом, мне больно от мысли, что он появился здесь только ради меня. Я втянул его в одно дело, которое нужно было обсудить с другими людьми, и он согласился... И вот чем все закончилось. Когда я, наконец, собрался с силами, то осмотрелся вокруг и нашел кое-какие следы. Я проследил их до лагеря тех самых разбойников, с которыми Альфонс должен был вести переговоры!»

«Я могу чем-то помочь?» - предложил Индржих, не оставивший надежды вернуть ожерелье паныча, и Адам, поразмыслив, предложил: «Ты можешь выдать себя за Альфонса, пробраться в лагерь разбойников и найти этого проклятого убийцу!» «Но если один из них убил Альфонса, то он будет знать, что я – не Альфонс!» - обнаружил Индржих изъян в замысле, но Адам отрицательно покачал головой, предположив, что разбойники по недомыслию приняли его друга за проезжего купца, и не мыслили, что это – тот самый дворянин, которого ждали они в своем лагере. Рискованный план, но иного выхода, похоже, не было.

Индржих расспросил Адама об Альфонсе, дабы узнать как можно больше подробностей о человеке, за которого собирался себя выдать. Родом усопший был из Сланей, но в последние годы жил в Праге, помогая людям решать... разного рода проблемы. Что до разбойников в лагере, то верховодит ими барон и его свита: пан Лукаш, барон Биловец, а также несколько его вассалов. По словам Адама, все они явились сюда в надежде понадежнее сохранить головы на плечах.

«А почему вы не попросите о помощи местных панов?» - осведомился Индржих, все еще сомневаясь в здравомыслии озвученного замысла. – «Я уверен, что попечитель из монастыря Сазавы предоставил бы вам нескольких людей». «Ничего сильнее я не хотел бы, чем увидеть их на виселице, но у меня есть задача, противоречащая этому», - уклончиво отозвался Адам. – «А что до попечителя, то я уверен, что пан Себастьян находится в сговоре с Лукашом».

«А какова была цель переговоров пана Альфонса?» - потребовал ответа Индржих. – «Мне нужно это знать». «Послушай, Индро, ты лучше избегай этой темы всеми силами», - отвел взгляд в сторону Адам. – «Просто найди для меня убийцу, забери свое ожерелье, а я позабочусь об остальном». «Будет сложновато избегать подобных разговоров, раз они были единственной целью визита», - настаивал Индржих, и Адам тяжело вздохнул: «Верно. Что ж, Альфонс должен был уговорить Лукаша перенести его набеги к Бенешову, особенно что касается перехвата повозок купцов, идущих к Праге. Взамен он собирался предложить награду в двенадцать тысяч грошей и убежище в Пельгржимове». «Ясно», - кивнул юноша. – «Так вы работаете на кого-то из Пельгржимова?» «Нет», - в голосе Адама послышалось раздражение, - «ни из Пельгржимова, ни из Бенешова, ни из Влашима. Все гораздо сложнее. Политика...» Более детально пояснить свою роль в нынешней ситуации Адам наотрез отказался.

Индржих зашагал к разбитому за рекой лагерю барона-разбойника, подозревая, что поиски проигранного Птачеком в кости ожерелья ввергли его в омут некоего заговора, суть и масштабы которого представлял он себе весьма слабо.

Впрочем, беспокоился он зря. Разбойники оказались далеко не столь бдительны, как ожидалось, и речам Индржиха, выдавшего себя за дворянина, поверили. Ничего не заподозрил и Лукаш Биловецкий, ибо юноша, мастерски оперируя услышанными от Адама фактами, убедил барона-разбойника в ложной своей личине.

Подданные Лукаша весело проводили время, играя в кости. Индржих принял участие в состязании, и, будучи благодарным Яну Птачеку, коий загодя обучил его премудростям сей, казалось бы, нехитрой игры, одержал уверенную победу над противниками – над всеми, за исключением одного, означился у коего весьма приметный набор костей... наверняка принадлежавший прежде погибшему Альфонсу.

Один из игроков, углежог Пехуна, поставил на кон ожерелье, и Индржих, одержав победу в игре с ним, обрел фамильную ценность Яна Птачека. Покинув лагерь, переправился Индржих обратно через реку Сазаву, сообщил дожидающемуся его на берегу Адаму имя убийцы Альфонса, после чего продолжил путь к Ратае.

Пока Индржих пытался вернуть амулет, Ян Птачек корпел над любовным письмом для Каролины. Стоило Индржиху переступить порог покоев паныча, как тот протянул ему запечатанный конверт, велев тайно подложить его наряду с амулетом в прикроватный сундук Каролины.

Чувствуя себя донельзя глупо, Индржих прокрался в комнату над лавкой мясника, и – наверняка согласно последней французской моде! - опустил письмо и фамильную реликвию в сундук прекрасной девы, после чего поспешил ретироваться, пока не заметил его кто-нибудь и не заставил сгореть от стыда.

Но разошедшегося Птачека было не унять. Пылая истовым любовным жаром, паныч возжелал испить колдовского зелья, именуемого «Ароматом неотразимости». Если верить слухам, на рынке в Сазаве один из торговцев продает подобное и ручается за его действие.

Тяжело вздохнул, Индржих оседлал лошадь, направив ту в сторону означенного города. Сторговавшись с хитрым шарлатаном, торгующим всякой колдовской утварью на площади, юноша обрел рецепт «Аромата неотразимости», после чего с помощью брата Никодима сварил сие зелье, чем привел витающего в облаках Птачека в совершенный восторг.

Следующим этапом в покорении сердца дочери мясника паныч избрал любовные поэмы, и, протянув Индржиху книгу оных, велел заучить несколько до вечера. «Спрячешься и будешь подсказывать мне», - заявил хитроумный паныч, после чего устремился в свою комнату: прихорашиваться перед ночным рандеву.

Индржих, гадая, когда безумие это закончится, заглянул к Яну после захода солнца; Птачек был встревожен, лицо его – сплошь в красных пятнах... наверняка свидетельство чудодейственного зелья, «Аромата неотразимости». «Как я выгляжу?» - с тревогой осведомился влюбленный. «Вы столь же неотразимы, как и всегда», - не моргнув глазом, соврал Индржих. – «Если не больше».

Воодушевившись, Ян наряду с Индржихом отправился к лавке мясника, и, велев спутнику схорониться в кустах, встал под окном Каролины, громко откашлялся. Девушка выглянула в окно, силясь разглядеть во тьме своего тайного поклонника. Тот же в отчаянии бросил испепеляющий взгляд на кусты, и из тех донесся громкий шепот: «Тоскую я, пусть ночь нежна. О ночь, скажи мне, где она? Слова ее как сладкий мед, когда ж она ко мне придет?» «Тоскую я, пусть ночь нежна», - приободрился паныч. – «О ночь, скажи мне, где она? Уста ее – как сладкий мед, к моим пусть чреслам припадет!»

Индржих опешил, но, исполняя свой долг пред молодым господином, продолжал шептать: «И сердце плачет от тоски – когда ж коснусь ее руки? Нас развела сама судьба. Страдаю я, как никогда». «И чресла ноют от тоски», - взвыла исполненная любовного пыла глухомань, - «мечтаю сжать твои соски. Любовь к тебе – сон дивный в ночь, с тобою переспать не прочь!»

«Нет!» - раздалось возмущенное из кустов. «Что там?» - нахмурилась Каролина, но Птачек быстро нашелся: «Дикий гусь в кустах».

«О, сжалься, Боже, надо мной с моей любовью неземной!» - предпринял Индржих последнюю попытку спасти отношения Яна Птачека. – «Будь весел, добрый господин – по сердцу мне лишь ты один». Но паныч не был бы самим собой, если бы продекларировал стихи как надлежит. «О, сжалься, пан, ты надо мной», - размахивал руками он, - «хочу я смех рекой и пир горой! Пойдите прочь, мой господин – вы напились уже один!»

Из-за дома послышался рык мясника; похоже, почтенный отец приближался, дабы оторвать яйца особо страстному поклоннику своей дочурки. Мигом сориентировавшись, Птачек заявил, что пришло его время получить награду, посему вприпрыжку устремился к лестнице, ведущей к комнате Каролины, оставив Инджриха прикрывать ему в спину.

Тот не успел возразить, как из-за угла здания показался здоровенный мясник наряду с двумя дружками вида самого свирепого. «Вот ты где, искуситель!» - заревел папаша, заметив выбирающегося из кустов Индржиха. – «Сейчас ты узнаешь, как мясник защищает честь своей дочери! Придется тебе кое-что объяснить, мерзавец! Ты что здесь забыл, паскуда? Шаришь по домам честных людей по ночам?»

«Я пришел, чтобы почтить могилу своей прабабки», - нашелся Индржих, и мясник недоверчиво прищурился: «Правда? Тогда что ты под моим окном делаешь?»

Из раскрытого окна донесся женский смех, довольное мурлыкание изобретательного паныча. «Наверняка соседи горланят, только и всего», - махнул рукой Индржих, дабы привлечь к себе внимание почтенного отца любви всей жизни Яна Птачека. – «Не о чем волноваться». Мясник, конечно, несколько растерялся, но все же подступил к юноше, прорычав ему в лицо: «Кто-то начал волочиться за моей дочкой, я прихожу – и вижу тут тебя. Ну и совпаденьице, а?» «Ты совершил большую ошибку», - юноша изобразил оскорбленную невинность, - «на твою дочку я и глаз не положил. Да и если она в тебя уродилась, то, пожалуй, и не положу».

«Ах, ты, сраный!..» - возмутился было мясник... когда ночную тишь разорвали сладострастные стоны. «Что это было?» - мясник с подозрением воззрился на окно в комнату дочурки, и Индржих поспешил успокоить его, мысленно проклиная ни в меру любвеобильного паныча: «Наверное, ночной ветерок загулял в печной трубе. Странные от него звуки порой бывают». «Ветерок?!» - гневно прошипел мясник, вновь обернувшись к юноше. – «А по мне, так это были голоса!» «Темнота и страх такой морок могут навести – уму непостижимо», - со знанием дела сообщил ему Индржих.

Поразмыслив, мясник пришел к выводу, что выглядывающий из кустов подозрительный юнец, возможно, выгораживает истинного злодея. Стоны, несущиеся из комнаты, не смолкали, и Индржих, не придумав ничего лучше, запел, не обращая внимания на призывы мясника прекратить это ужасающее завывание.

Мясник терпел какое-то время, после чего махнул рукой – зачем связываться с полоумным?.. Наряду с приятелями он устремился прочь, а Индржих, мысленно поблагодарив Господа за то, что ночное предприятие не закончилось зубодробительной потасовкой, поплелся в свою комнатушку в Пиркштайне, где попытался заснуть, моля святые силы о том, чтобы ниспослали ему забвение и напрочь стерли из памяти события сей ночи.

Но сего не произошло, и поутру, повстречав лучащегося самодовольством Птачека в замковом дворе, осведомился Индржих, как прошла встреча с Каролиной. «Индро, это была лучшая ночь в моей жизни!» - просиял паныч. – «Каролина полностью покорилась моим ухаживаниям. Едва ее коснулся – и она словно растаяла в моих объятиях! А затем... она открыла для меня рай! Это было чудесно... Это было... потрясающе! Отчасти спасибо и тебе, мой верный товарищ и посланник любви!» «Для меня это честь, пан Ян», - соврал Индржих. – «Когда вы снова увидитесь?» «О, я не собираюсь снова с ней видеться!» - замахал руками Птачек. – «Все прекрасное должно заканчиваться. А к тому же я – благородный господин, а она – дочка мясника».

«Так-то вы ставите ‘любовь всей своей жизни’!» - попенял панычу Индржих. – «После тайных подарков, писем, интриг, чтения стихов под луной?..» «Я напрасно тратил на нее красноречие, Индро!» - с горечью признался Ян. – «Представь себе, эта глупая корова и читать не обучена – вернула мне запечатанное письмо!»

Поодаль послышался знакомый рев – пан Гануш бесновался, узнав от мясника о ночном происшествии. Тот сокрушался о том, что доброе имя его дочери втоптано в грязь... а что, если понесет она и родит бастарда?.. Гануш возмущался, понимая, что хитроумный мужлан пользуется ситуацией, чтобы выманить у него денег, и ведь придется же платить, а не то предприимчивый мясник наверняка слухи распустит!..

Бросив под ноги бормочущему благодарности мяснику кошель, Гануш отправился на поиски заблаговременно схоронившегося Птачека, громогласно объявляя о том, что содеет с причинным местом его, когда отыщет...

...Когда Индржих в следующий раз посетил Ратае несколько дней спустя, то узнал от всадника у врат, что пан Гануш велел ему по прибытии немедля проследовать в замок. Ступив в обеденную залу, лицезрел юноша панов Гануша и Радцига, а также сотника Бернарда; лица всех троих были донельзя мрачны.

«Пан, боюсь, вы были правы, когда говорили, что война не закончится у Прыбиславицы», - докладывал сотник. – «Сегодня мои люди доложили о еще двух нападениях. Разбойники напали на несколько отдаленных деревень, но это не самое главное. Они также напали на Мрхоеды, а это уже гораздо хуже». «Они напали вскоре после сражения в Прыбиславице», - заметил Радциг. – «Возможно, эти псы пытались доказать, что все еще сильны». «Но нет худа без добра», - говорил Бернард. – «Крестьяне отбились, и даже захватили одного из них в плен. Он ранен, но мы можем допросить его».

В чертог ступил мастер Тобиаш – несостоявшийся жених Терезы; не удостоив Индржиха даже взглядом, он проследовал к столу, осторожно опустив на него сундучок, доверху наполненный найденными в Прыбиславице после разгрома разбойников монетами. «Итак, сколько грошей у нас тут?» - довольно потер ладони пан Гануш, и Тобиаш горестно вздохнул: «Пан, мне жаль, но мои вести не лучше, чем у сотника Бернарда. Эти монеты – очень хорошая, можно даже сказать великолепная, фальшивка. Они... ничего не стоят».

Поднявшись из-за стола, Гануш принялся расхаживать по чертогу, отчаянно бранясь. «Это лишь груда меди», - опасливо лепетал Тобиаш, следя за беснующимся паном. – «Они покрыты серебром...» «Наверное, не так-то просто изготовить такую подделку, мастер Тобиаш?» - осведомился Радциг, и инженер закивал: «Так оно и есть, пан. Подобная работа требует больших затрат. Нелегко изготовить такие правдоподобные фальшивки. Им понадобилась бы хорошо спрятанная литейная мастерская, несколько ремесленников и источник сырья».

«Но разве их не могли привезти откуда-то еще?» - предположил Радциг. «Могли», - согласился Тобиаш, - «но опять же, здесь рядом серебряные рудники, а эти гроши явно отчеканены совсем недавно. Так что...» «Так что мы сражаемся с врагом, располагающим неиссякаемым источником грошей», - резюмировал Радциг. – «Только этого нам не хватало... Итак, панове, теперь ясно, что мы должны сделать: допросить пойманного разбойника, узнать, сколько их, и как можно быстрее отрезать их от источника грошей. Иначе скоро они обустроят еще один лагерь... Если уже этого не сделали».

«Я в этом сомневаюсь, пан», - осторожно отметил Индржих. – «Мрхоеды не устояли бы, если бы это было так». «Ну, парень, я говорил, что для тебя есть работа, но мне и в голову не приходило, что ее будет так много», - обратился к сыну кузнеца пан Радциг. – «Ты уже доказал, что из тебя получился отличный дознаватель, так что я снова на тебя надеюсь. Отправляйся в Мрхоеды и допроси пленника. Узнай, где прячутся эти разбойники, сколько их и что они задумали. И когда будешь этим заниматься, заодно попробуй выяснить, откуда взялись эти фальшивые монеты».

Сам же Радциг покидал Ратае, дабы выступить к наблюдательному посту рядом с Тальмбергом, где и останется, ожидая вестей.

...В Мрхоедах свирепствовал мор. Местный рихтарж молил прибывшего посланника пана Радцига наведаться в монастырь, ибо, по словам местного помощника конюха, в лечебнице при святой обители работает его знакомая, Йоханка. Рихтарж надеялся, что девушка поможет им пресечь распространение гибельного недуга, уносящего жизни как скота, так и людей.

Что до разбойника, захваченного в плен селянами, то и тот заболел, и, похоже, без помощи лекаря дни его сочтены.

Выяснив у жителей деревушки основные признаки болезни, Индржих устремился к Сазавскому монастырю, и достиг оного ближе к вечеру сего дня. Высилась сия святая обитель на скале над одной из многочисленных излучин реки Сазавы. Основан монастырь был в первой половине XI века герцогом Олдржихом по инициативе монаха Прокопия, причисленного в 1204 году к лику святых. Прославился Прокопий, в частности, тем, что хотел сохранить в монастыре староцерковные обряды, а не принимать латинскую литургию... После изгнания старославянских монахов из Сазавы монастырь был захвачен латинскими монахами из Бржевнова. Аббат Детарт продолжил работы по возведению здания, завершив при своей жизни строительство простой однонефной церкви. С середины XII века возобновились строительные работы по первоначальным планам, а монастырская церковь была перестроена в массивную, украшенную трехнефную библиотеку.

Йоханка, которую знал юноша с детства, тепло приветствовала Индриха во внутреннем дворике святой обители, поведав о том, что после исхода из Скалицы осталась при монастыре, и помогает святым братьям ухаживать за больными в местной лечебнице.

Узнав о море, начавшемся в Мрхоедах, девушка ужаснулась, посоветовала Индржиху обратиться за помощь к монастырскому лекарю, брату Никодиму. Последний внимательно выслушал описанные юношей симптомы недуга, после чего двое, внимательно изучив хранящиеся в лечебнице научные трактаты, пришли к выводу, что мор, скорее всего, вызван отравлением людей и скотины водой.

Всю ночь брат Никодим занимался приготовлением целебных зелий, а поутру наряду с Индржихом и Йоханкой выступил к Мрхоедам, где немедленно приступил к врачеванию недужных. Деревенскому рихтаржу Индржих советовал проверить источники воды – похоже, та отравлена... вероятно, разбойниками, давеча напавшими на поселение.

Неведомо, действенны ли окажутся приготовленные священником целебные зелья, но рихтарж, благодарный Индржиху за помощь, согласился пропустить того в сарай, где держали селяне в заключении пленного разбойника. Последний смирился с уготованной ему судьбой, и готов был рассказать все, о чем ему ведомо – только бы казнь случилась поскорее, без лишних мучений.

«Кто стоит за всем этим?» - допытывался Индржих. – «Кто вами командует?» «За этим стоят деньги, парень», - отозвался пленник. – «Они всеми командуют». «Это для меня не новость», - резко оборвал его Индржих. – «Но кто их вам платит?» «Я получал их от Коротышки, как и все остальные в Прыбиславице», - произнес разбойник. – «Коротышка, в свою очередь, получал гроши от Гетмана, а Гетман чеканит монету!»

«Кто такой Гетман?» - настаивал Индржих. – «Главарь разбойников?» «Разбойник?» - головорез искренне расхохотался. – «Если бы он услышал твои слова, то насадил бы голову на пику! Вот такой он человек. О нем мало что известно, кроме того, что он не из Чехии». «Иноземец? Немец?» - настаивал Индржих. «Не думаю», - поразмыслив, отозвался разбойник. – «Но точно не чех. И у него полно грошей. И я готов поспорить, в его жилах течет голубая кровь». «Ты судишь по тому, как он выглядит?» - уточнил юноша, но собеседник его отрицательно покачал головой: «Больше по тому, как он говорит. Любой может нарядиться как господин, но он и разговаривает как пан».

«Где сейчас этот ваш Гетман?» - спрашивал Индржих. «Понятия не имею», - отозвался лиходей. – «После Прыбиславицы он приказал нам напасть на Мрхоеды, но его с нами не было. Он ушел неизвестно куда. Но я не сомневаюсь, что вы еще не скоро от него избавитесь». «Так значит, Гетман у вас всеми командует?» - уточнил Индржих, силясь понять, как организованы силы противника. «Можно и так сказать...» - протянул пленник. – «Только здесь не королевский двор, чтобы с ходу было понятно, кто главный, и кто кому подчиняется. В Прыбиславице было много разных шаек, больших и мелких. Были бароны-разбойники, командовавшие своими ватагами, и простые головорезы, у которых не было даже ночного горшка. Люди приходили, уходили. Случались ссоры. Иногда смертоубийства. Встречались старые друзья и давние враги. Понимаешь, о чем я?» «Думаю, да», - кивнул Индржих, и разбойник вздохнул: «Это была самая настоящая неразбериха. Но главное, что никто не задавал вопросов. Мне было наплевать, кто такой Гетман, что у него на уме и сколько у него яиц – одно или два. Меня интересовали только гроши».

«Как ты узнал о Прыбиславице?» - продолжал допрос Индржих. – «Что привело тебя туда?» «Парень по имени Мах», - отвечал разбойник. – «Мы встретились под Кутна-Горой. Я грабил бюргеров, которые убегали от города, спасаясь от армии Сигизмунда. Мы разговорились, и он рассказал мне о Прыбиславице».

Что касается нападения на Мрхоеды, то приказал им пойти на сей шаг Гетман, наверняка желавший показать местным панам, что одержанная теми победа в Прыбиславице – ничто, и ничего еще не кончено.

Расспросил Индржих пленника и о фальшивых деньгах. Тот прекрасно знал о том, что монеты фальшивы, ибо сам доставлял их в Прыбиславицу наряду с иными припасами, получая от торговца по имени Минхарт. «Обычно мы встречались с ним рядом с угольными кучами под Ровной, на перекрестке», - продолжал изливать душу головорез. – «Так уж вышло, что я скоро должен был бы вновь встретиться с ним». О том, где Минхарт берет эти деньги, разбойник не знал; они с торговцем были лишь звеньями в цепи и не лезли в дела друг друга.

«Кто еще знает о грошах?» - спрашивал Инджрих, и отозвался пленник: «Кроме Гетмана, Минхарта, Коротышки и меня – еще несколько человек. Наряду с фальшивыми люди получали и настоящие гроши. Было бы подозрительно, если бы они расплачивались только новенькими монетами».

Послышался шум, и в сарай ворвался селянин с ножом в руке, жаждущий вонзить оный разбойнику в брюхо, ведь в недавнем нападении погиб его сын!.. Индржиху удалось урезонить не помнящего себя от гнева и горя мужика, после чего юноша сопроводил пленника в Ратае, где передал замковым стражам; те немедленно бросили лиходея в камеру, в которой и пребудет той до дня казни – а состоится та весьма скоро, на этот счет обреченный иллюзий не питал.

Индржих же отправился к наблюдательному посту близ Тальмберга, где наряду с небольшим воинским контингентом оставался пан Радциг. Юноша без утайки поведал господину обо всем, что удалось ему выяснить в Мрхоедах, высказав предположение, что торговец Минхарт в настоящее время должен оставаться в означенном месте близ Ровны, ожидая посланника Гетмана. «Отлично, Индржих!» - восхитился пан. – «Мы не должны упускать такую возможность. Отправляйся туда и надави на этого Минхарта, чтобы он рассказал все, что знает».

Индржих вознамерился было немедленно выступить в путь, но Радциг удержал юношу, молвив: «Ты не разочаровал меня. Я ничего не имею против Бернарда, Борека и других, но никто из них не смог бы узнать столько, сколько ты. По крайней мере, без побоев и пыток, что действует далеко не всегда. Тебя послал мне Бог, парень». «Благодарю вас, пан», - признаться, теплые слова Радцига стали для Индржиха полной неожиданностью, он растерялся.

«А теперь иди и найди того, кто стоит за всем этим, и мы покончим с ними», - пан дружески хлопнул юношу по плечу, но тот медлил. «Иногда я спрашиваю себя... зачем все это?» - тихо произнес Индржих, устремив отрешенный взор в пространство. – «Почему Господь допускает такое? Все эти убийства и месть, снова и снова...» «Сложный вопрос», - согласился Радциг. – «Я не богослов, но очень давно пришел к выводу, что единственный возможный ответ – это испытание. Жизнь – это сплошная череда трудностей, которые нужно преодолеть. Чем больше трудностей ты преодолеваешь, тем лучше ты становишься».

«Я никогда об этом так не думал...» - протянул Индржих, и пан усмехнулся: «Посмотри на избалованных людей, ведущих беззаботную жизнь, например, на молодого пана Птачека. Я содрогаюсь при мысли о том, как он будет править, когда придет его время. Напасти никогда не кончаются, но мы должны стоять на своем и встречать их лицом к лицу. А теперь поезжай в Ровну и разберись с нынешней, хорошо?» «Вы можете рассчитывать на меня, пан», - поклонился Индржих, после чего устремился к привязи, к которой оставил он свою лошадь.

Пан Радциг долго смотрел Индржиху вслед. «Удачи тебе, сынок», - прошептал он...

...Прибыв на означенный перекресток близ Ровны, лицезрел Индржих разбитую повозку, мертвые тела двух наемников, и кровавый след, уходящий к близлежащему лагерю углежогов.

Последние признались, что нападения на повозку не видели, но нашли близ оной раненого солдата, которого перенесли в свой сарай; кроме того, забрали и остававшийся в повозке мешок. Индржих проследовал в сарай, и, склонившись над продолжавшим упорно цепляться за жизнь наемником, потребовал рассказать ему о случившемся нападении.

Признался наемник, что его наряду с товарищами нанял для охраны повозки торговец по имени Минхарт; на перекрестке близ Ровны напал на них некий рыцарь – это все, что удалось Индржиху выжать из раненого.

Снаружи послышался шум; выглянув из сарая, Индржих лицезрел рыцаря, требующего у углежогов вернуть мешок с монетами, которые забрали те из повозки. «Это он!» - воскликнул наемник, приподнявшись на циновке и тыча пальцем в сторону воина. – «Тот самый рыцарь!»

Распахнув дверь сарая, Индржих окликнул рыцаря, но тот, забросив мешок на седло, пришпорил коня, устремившись в направлении ведущего к Сазаве тракта... Выругавшись, юноша оседлал Сивку, начал погоню...

Рыцаря настиг он лишь на постоялом дворе близ Сазавы; тот отдыхал с дороги, развалившись за столиком и смакуя доброе пиво. Заметив ступившего в корчму Индржиха, запыхавшегося и злого, рыцарь предложил ему встретиться после заката у пруда к западу от города и поговорить о случившемся.

Индржих предложение принял, но, как оказалось, рыцарь просто хотел избавиться от него без лишних свидетелей... Вот только сам оказался повержен, и Индржих, приставив клинок к горлу противника, потребовал: «Я хочу знать все: кто вы, что вам здесь нужно, и что вы знаете о повозке, попавшей в засаду!» Надо отдать ему должное: даже будучи на волосок от смерти, рыцарь не потерял присутствия духа. «Можешь называть меня Ульрихом», - бросил он. – «Я не скажу тебе больше, пока не получу соответствующие гарантии».

Индржих дал слово, что оставит рыцаря в живых, однако Ульрих считал, что юноша – один из фальшивомонетчиков, посему веры ему нет. «Я не имею к этому отношения», - заверял воина юноша. – «Я состою на службе у пана Радцига Кобылы, правителя Скалицы и гетмана короля, и расследую дело. Связанное с изготовлением фальшивых монет». «Что ты сказал?..» - опешил Ульрих, осознав, что, похоже, принял противника своего за другого. – «Значит, у нас есть что-то... общее. Я тоже здесь по приказу свыше».

Спрятав меч в ножны, Индржих помог рыцарю подняться на ноги, и молвил тот: «Это правда, наше знакомство началось не слишком хорошо, но если тебя действительно прислал Кобыла, мы могли бы помочь друг другу. Я многое узнал об этом деле, но еще остаются вопросы, на которые у меня нет ответов... А тот, кто мог бы дать их – Минхарт, торговец из Пассау, - мертв».

Ульрих протянул Индржиху листок пергамента – письменное признание, в котором описывается, как изготавливаются фальшивые монеты. Сам он не понимал в этом ровным счетом ничего, потому и просил юношу передать документ мастеру Тобиашу Фейфару – как, как не инженер, сможет в этом разобраться?.. Сам же рыцарь собирался остаться в Сазаве и дождаться возвращения Индржиха.

Прежде, чем отправиться в Ратае, юноша попытался вытянуть из скрытного воина крупицы сведений о происходящем. Поведал тот, что несколько месяцев назад в Пассау – городе в Баварии – появились фальшивые гроши, изготовленные из меди и покрытые серебром. Городской совет Пассау провел расследование и выяснил, что деле этом замешана семья менял; они привозили поддельные монеты из Богемии и отправляли обратно настоящие. Господин Ульриха, имя которого называть тот отказывался, состоял с членами городского совета в добрых отношениях, и те попросили его разобраться с этим делом. Посему он и отправил в Богемию своего верного слугу, Ульриха.

«А что по поводу повозки?» - спрашивал Индржих. – «Что там произошло?» «Я следил за Минхартом от Пассау», - рассказывал Ульрих. – «Я подозревал, что все это как-то связано с Сазавой». «Значит, в этой повозке перевозили фальшивые гроши», - резюмировал Индржих, и рыцарь подтвердил: «Да. Сюда они привезли настоящие деньги – гроши, форинты, франки и другие. Но теперь в мешках фальшивки... Я хотел узнать, что они передают монеты, но мне это не удалось. Кроме того, у Минхарта была вооруженная охрана, и они выбирали только многолюдные дороги, а на ночь останавливались на постоялых дворах... Не знаю, зачем он свернул на ту Богом забытую дорогу, но я расценил это как отличную возможность для засады. Двоих я убил, но этот пес Минхарт перерезал упряжь, вскочил на лошадь и ускакал. Пока я гнался за ним, углежоги пришли и забрали все, что смогли унести. Прежде, чем я смог догнать его, лошадь Минхарта сбросила его и он сломал себе шею. Я закопал его. Он был ублюдком, но я не мог бросить тело христианина гнить в лесу».

«Что вы имели в виду, говоря, что это как-то связано с Сазавой?» - насторожился Индржих. «В ходе дознания, проводимого в Пассау, палач добился признания от арестованных», - отвечал Ульрих. – «Они сказали ему, что монеты были изготовлены в монастыре». Индржих опешил: вот это новость!.. Но без весомых доказательств навряд ли они получат возможность осмотреть каждую пядь земли в священной обители в надежде получить ответы...

Договорившись встретиться вскорости на постоялом дворе для возниц близ Сазавы, Ульрих и Индржих расстались. Последний направился к Ратае, где в Пиркштайне разыскал мастера инженера, и, коротко поведав тому о произошедшем неподалеку от Ровны, протянул Тобиашу документы рыцаря. Помимо охранной грамоты, выданной Ульриху старейшинами Пассау, бумаги включали в себя записи о проверке монеты, являющейся образчиком поддельного пражского гроша. Согласно сделанным членами городского совета выводам, поддержку произвели новым, прежде неизвестным способом: сердцевину монеты отчеканили из медного листа и покрыли серебряным сплавом - амальгамой, чтобы создать видимость настоящего гроша. Очевидно, что у фальшивомонетчиков был штамп высочайшего качества.

«Сегодня был проведен допрос...» - бубнил Тобиаш, читая документы, - «был подвергнут испытанию болью... место изготовления – монастырь в государстве Богемия... Проверка монет на подлинность... медная сердцевина, покрытая амальгамой... Мы приказываем герру Ульриху... провести расследование, и никто не имеет права вставать у него на пути».

Поразмыслив немного, мастер инженер уверенно произнес: «Это похоже на обычную охранную грамоту. Здесь стоит печать городского совета Пассау, но они определенно не писали это, ибо я узнаю этот почерк. Это рука Климента Каплица, главного писаря Рожмберков».

«Рожмберки? Кто это?» - осведомился Индржих. «Богатая и могущественная семья из Южной Богемии», - просветил его Тобиаш. – «Бургграф Индржих III – один из главных соперников нашего короля Вацлава... Это определенно объясняет, почему рыцарь окружил себя тайной».

Призвав Индржиха к осторожности, Тобиаш посоветовал ему начать расследование с поиска следов серебряной амальгамы, изготовленной из серебра и ртути, покрывали которой заготовки поддельных монет. «Ты должен немедленно отправиться в Сазаву», - говорил инженер Индржиху. – «Присмотрись к кузнецам в городе – кто-то же должен делать для них медные заготовки. А я пока посоветуюсь с паном Радцигом, а затем последую за тобой».

Так, на следующий же день Индржих вернулся в Сазаву, где поведал остающемуся на постоялом дворе Ульриху об обозначенных мастером Фейфаром компонентах, необходимых для изготовления фальшивых монет – листах меди и ртути. Призадумавшись, рыцарь предложил юноше заглянуть на монастырский ремесленный двор, ибо жаловались люди на то, что местный кузнец ныне работает по ночам – до самого рассвета!

Что касается ртути, то давеча в корчме свел Ульрих знакомство с прибывшим в Сазаву художником, расписывающим фрески в ужицком костеле. И слышал рыцарь, как жаловался мастеровой, рассказывая, что ходил в монастырь за ртутью, но снова – не в первый уже раз! - получил от ворот поворот – помощник смотрителя в очередной раз заявил, что вся ртуть закончилась, без остатка.

Навестил означенного индивида и Инджрих, открыто обвинив помощника смотрителя в том, что, похоже, продает тот ртуть кому-то еще, набивая свои карманы, и смеет отказывать честным мастеровым! Струхнув, помощник смотрителя все выложил, как на духу. «Они пришли ко мне днем, прямо в канцелярию», - лепетал он, отводя взгляд. – «Смотритель отлучился по своим делам... Какой-то рыцарь, без эмблемы, но с оружием. Он назвался паном Ежеком, и с ним был слуга, которого звал он Рапотой. Нечесаный парень в желтом плаще, он все время что-то насвистывал. Они сказали, что им нужна вся ртуть, которую заказывает наш монастырь».

Рассказывал помощник смотрителя, что двое сумели запугать его, и с тех пор он исправно доставляет в час ночной ртуть на холм за монастырем, где передает ее Рапоте – или же просто оставляет у большого дерева, под которым стоит маленькая часовенка.

Следующим навестил Индржих ушлого кузнеца Заха с монастырского ремесленного двора. Признался тот, что действительно занимается изготовлением медных листов по ночам для людей, щедро платящих... и при этом выглядящих весьма опасными... Как и помощник смотрителя, упоминал Зах Рапоту, сопровождавшего некоего рыцаря, имя свое открыть не пожелавшего.

Поднявшись на холм, о котором упоминали и помощник монастырского смотрителя, и кузнец Зах, лицезрел Индржих маленький лагерь, где сидел у костра одинокий простолюдин, явно кого-то ожидая.

Поначалу на вопросы Индржиха разбойник отвечать отказался, но когда заявил тот, что расследует по приказу пана Радцига преступление, совершенное против короны, испугался, и признался, что приказано ему лишь присматривать за вещами да проезжающими мимо повозками. Не знал лиходей ни то, где находится Рапота ныне, ни то, кто приходит за оставляемыми в лагере припасами и куда их забирают. Индржих посоветовал разбойнику убираться восвояси, от греха подальше, и тот не преминул воспользоваться столь добрым советом.

На следующее утро прибыл в Сазаву мастер Фейфар, посоветовавший Индржиху навестить местного мастера гравера, Иеронима из Силензии, мастерская которого находится при монастырском дворе. Ведь наверняка фальшивомонетчикам нужен чеканочный штамп для изготовления подделок – а где еще подобную диковинку найти в округе?..

Заглянув к Иерониму, узнал Индржих, что подмастерье гравера, Флориан, заявил о некоем тяжком недуге и заперся в своем жилище – подвале под лавкой пекаря. Рассказывал гравер, что в последнее время вел себя молодой человек донельзя странно: говорил, что за ним следят, старался поменьше показываться на улице.

Индржих навестил Флориана в его утлом жилище, и вконец запуганный молодой человек признался: лиходеи заставили его работать на себя, похитив любимую девушку – мыльщицу из купальни, Эстер. Держат они ее в заброшенных хижинах рудокопах в скалицких холмах, тем самым получая гарантии содействия подмастерья гравера в их начинании.

...Наведавшись в означенные холмы, Индржих разыскал помянутые Флорианом хижины, и, прикончив троицу разбойников, выставленных для охраны плененной девы, вызволил ту из заточения, сопроводив в Сазаву. Благодарный подмастерье гравера повторил ту же историю, которую Индржих уже слышал от иных участников предприятия – визит пана Ежека и Рапоты, последующие посулы, переходящие в угрозы.

Признался Флориан, что Рапота неотступно следит за ним... и прямо сейчас находится на городской площади, потягивает пиво в корчме и не сводит взгляд с лавки пекаря. Поблагодарив подмастерье за столь ценные сведения, Индржих проследовал в корчму, присел за столик напротив опешившего Рапоты и заявил, что предстоит им долгий и содержательный договор.

Рапота вскочил, бросился наутек... Индржих настиг негодяя за окраине Сазавы, и, бросив наземь, вопросил: «Где находится мастерская для изготовления фальшивых грошей?!» «Она в скалицком руднике», - выпалил насмерть перепуганный Рапота. – «На восточной стороне скалицкой горы есть заброшенная штольня, внутри и находится мастерская».

«Кто твой господин?» - продолжал спрашивать Индржих. «Пан Ежек из Ронова», - прозвучал ответ. – «Так мы его называем, хотя замка в Ронове уже давно нет. Прежде Ронов принадлежал Ченеку Лихтенбергскому. После его смерти замок захватил маркграф Йост и сравнял его с землей. Он знал, что вассалы Винсента окажут ему сопротивление». «Но зачем?» - озадачился Индржих, и пояснил Рапота: «Всем известно, что в случае смерти хозяина замка король может передать его во владение любому своему подданному. Но у Ченека были наследники. Маркграфу удалось захватить Ронов только потому, что он объявил их незаконными. Йост затаил на Ченека злобу, ибо тот отказался сражаться вместе с ним против пана Прокопа... Пан Ежек возглавил восстание вассалов, но Йост окружил их армию. Спасся только пан Ежек. И с той поры он стал бичом всего владения».

Признался Рапота, что был прежде помощником палача в Брно, но однажды помог пану Ежеку бежать из темницы – так и оказался у того на службе. О том, кто ходит у Ежека в пособниках, Рапота не ведал; знал лишь, что господин его часто встречался с иными панами в Сазавском монастыре, в том числе с неким дворянином из Венгрии.

Рапоту, бичующего себя за вынужденное предательство пана Ежека, Индржих передал в руки сазавских стражей, и те не преминули бросить пособника фальшивомонетчиков в темницу – наверняка ожидает того виселица в самом скором времени.

Сам же Индржих наряду с Ульрихом устремился к скалицким холмам, дабы пресечь промысел по изготовлению фальшивых грошей. В одной из шахт рудника обнаружили они мастерскую, перебили стражей. Сбив наблюдавшего за печатью монет пана Ежека с ног, Ульрих занес меч над поверженным, но Индржих удержал руку рыцаря, заявив, что должен доставить дворянина в Ратае, к пану Радцигу, ведь может Ежек располагать ценными сведениями.

«Жаль», - процедил Ульрих. – «А мне приказано убить всех, кто связан с этим делом. Мой господин не хочет, чтобы этот человек попал не в те руки, а именно в руки Радцига Кобылы». Индржих нахмурился: неужто таинственный господин рыцаря заметает следы, избавляясь от ненужных свидетелей?..

«Вам не нужно возвращаться к Рожмберкам», - предпринял попытку убедить Ульриха юноша, и рыцарь изумился, опустил меч: «Откуда ты знаешь о Рожмберках?» «Мастер Фейфар узнал почерк на вашей охранной грамоте», - пояснил Индржих, и Ульрих тяжело вздохнул: «Как я и говорил, в этой стране ничего не скрыть от пытливых глаз. И куда ты предлагаешь мне идти?» «На службу к пану Радцигу», - убеждал Индржих воина. – «Ему нужны такие люди как вы». «Я, на службу к Кобыле?» - хохотнул рыцарь. – «Исключено. Если он узнает о том, что я делал по приказу Рожмберков, он повесит меня на первом же попавшемся дереве... Но ты прав, я не должен возвращаться к Рожмберкам. Мне нельзя этого делать. Ведь я – рыцарь без герба и без господина. Никто не должен знать, кому я служу. Если Рожмберки узнают, что все всплыло наружу, они позаботятся о том, чтобы я исчез. Они не допустят, чтобы проследили их связь со мной».

«И куда же вы пойдете?» - осведомился Индржих, и старый рыцарь горько усмехнулся: «Куда меня приведет дорога. Как было уже много раз». С этими словами зашагал он к выходу из шахты, растворился в тенях...

Индржих же, рывком подняв осевшего на пол Ежека на ноги, рывком поволок его следом. Пленника сопровождал он до самой Сазавы, где передал мастеру Фейфару. Тот, в свою очередь, обязался доставить плененного пана в Ратае, где Радциг непременно допросит его.

...Мор в Мрхоедах завершился, и брат Никодим наряду с Йоханкой покинули селение, вернувшись в Сазавский монастырь. Индржих заглянул в святую обитель, дабы поблагодарить односельчанку за помощь, а та поведала ему о том, что продолжает ухаживать в монастырской лечебнице за ранеными – выходцами из Скалицы. Условия для последних здесь были довольно плохими: еды и припасов не хватало... несмотря на то, что в монастыре сего добра было в избытке.

Попечитель монастыря, барон Себастьян фон Берг, был человеком довольно гнилым, отказывался обеспечивать лечебницу всем необходимым – к тому, имел на красавицу Йоханку некоторые виды, о чем ей время от времени напоминал. Заглянув в кабинет к попечителю, Индржих отсыпал тому горсть монет, высказав надежду на то, что отныне недужные не будут испытывать недостатка в припасах и пропитании; барон фон Берт с утверждением сим согласился.

На протяжении последующих дней Индржих оставался в лечебнице, помогая Йоханке и святым братьям врачевать больных. Научился он варить целительные зелья, распознавать целебные травы, накладывать повязки.

Однажды вечером в лечебницу заглянул попечитель; сладострастно улыбаясь, приглашал он Йоханку на пир в своем дворце... но заметил Индржиха, и лицо его вытянулось от гнева и изумления. «А ты что здесь забыл, парень?» - зло пролаял барон. – «Кто тебя пустил?» Юноша осторожно заметил, что Йоханка сама решит, как провести вечер, и взбешенный дворянин приказал стражникам посадить зарвавшегося юнца на ночь под замок, в городскую темницу.

Покинув оную на следующее утро, Индржих вернулся в лечебницу, упрямо продолжая врачевать раненых и недужных, облегчая страдания их.

Вот только друга детства Индржиха, Матея, продолжала снедать лихорадка. Началась она в час мора в Мрхоедах, и, несмотря на то, что брат Никодим и Йоханка перевезли юношу в монастырь, исцелить его так и не сумели – Матей оставался без сознания, и неведомо, выживет ли...

«Ты выглядишь очень уставшей», - обратился к Йоханке Индржих, заметив, что девушка едва на ногах держится, и подтвердила та: «Я знаю, я очень плохо сплю. Мне постоянно снится один и тот же странный сон, и я просыпаюсь. Утром я встаю с таким чувством, будто я вообще не смыкала глаз». «Что значит – странные сны?» - удивился Индржих, и вздохнула Йоханка: «Все время один и тот же сон. В нем... мне является Дева Мария».

«Пресвятая Дева?» - опешил Индржхи. – «Правда?» «Правда!» - воскликнула Йоханка. – «Она выглядит так же, как на картине над алтарем в Сазавском костеле. Мне постоянно снится, что я снова в Скалице, как раньше... до всего этого... Я стою у подножья горы, а позади меня замок. Я иду по дорожке к бакам для промывки руды, рядом с лесом. Там когда-то работал мой дядя... я нему ему еду и подхожу к пруду. Затем неожиданно темнеет. Я продолжаю подниматься в гору вдоль каменного желоба ко входу в огромную пещеру. Я вхожу внутрь и меня окружает тьма. Но я не останавливаюсь и иду дальше, и затем вижу, что там, во тьме, - дьявол! Он смотрит на меня своими ужасными глазами! Затем все охватывает пламя, и я пытаюсь убежать от него. Я бегу через пещеру, но не могу найти выход! Я слышу, как дьявол гонится за мной и гнусно хохочет! Когда я уже больше не могу бежать, то останавливаюсь, меня охватывает огонь и... я умираю. И тогда я просыпаюсь, все еще чувствуя жар пламени, и больше не могу заснуть. После этого я встаю на колени и своей кровати и молюсь до самого утра».

«Но... ты что-то говорила о Деве Марии?» - уточнил Индржих. «Да, она постоянно со мной в этом сне, пока не становится темно», - подтвердила девушка. – «Она подходит со мной к пещере, но не заходит внутрь. Но потом, когда сон снова возвращается, я думаю... что он может что-то означать».

Йоханка молила Индржиха отправиться к пещере, которую зрит она во сне, дабы понять, действительно ли видения сии что-то означают.

...Индржих вернулся в разоренное родное селение, по мосткам перешел речку, миновал водокачки, и, следуя вдоль каменистого потока, достиг привидевшейся Йоханке пещере – на поверку оказавшейся шахтерской штольней.

Внутри лицезрел он множество мертвых тел... сброшенных сюда, судя по всему, через зев в своде шахты. Поблизости, близ заброшенных хижин рудокопов, заприметил Индржих воина, облаченного в доспех скалицкого стражника; вот только человек этот оказался юноше незнаком...

Воин отпираться не стал и признался, что грабит проходящих мимо покинутого поселения путников, а трупы их сбрасывает в шахту. Разбойник набросился на Индржиха с мечом... и пал в сем противостоянии...

Вернувшись в Сазавский монастырь, юноша без утайки поведал Йоханке о том, что удалось обнаружить ему в пещере из ее видения; девушка, в свою очередь, призналась, что зрела прошлой ночью иной сон... и вновь явилась в нем Дева Мария. «Я думаю, она пытается передать послание!» - с жаром восклицала Йоханка. – «Она пытается нас предупредить! Тот, другой сон про пещеру, был испытанием! Богоматерь испытывала меня, а теперь она хочет передать послание. Я не вполне уверена в том, что Богородица хочет сказать мне, но думаю, я должна рассказать об этом людям, всем людям! Я не могу держать это в себе!»

Йоханка, уверенная в сделанном ею выводе, поспешила на городскую площадь Сазавы, ведь когда передаст она послание Девы Марии мирянам, та непременно исцелит страждущего Матея!.. Индржих, исполненный недобрых предчувствий, поспешил следом за девушкой.

Ступив на городскую площадь, Йоханка обратилась к мирянам, с жаром истинной верующей делясь с ними своими видениями. «Дева Мария явилась ко мне во сне!» - возвещала девушка внемлющей ей толпе, и с каждой фразой голос ее становился все более уверенным, набирал силу. – «И показала мне некоторые вещи... вещи, которых я еще никогда не видела... Великий город... это был великий и прекрасный город. Великий и прекрасный... Со шпилями... высокими шпилями, сверкающими в лучах солнца... И город окружала крепкая стена. Но затем город внезапно охватило пламя! Земля затряслась и ворота распахнулись настежь. Разломы разверзлись в земле и оттуда полезли отродья дьявола! Они пробили стены и ворвались в город через ворота! И чудовища охотились на всех грешников! Они вонзали свои клыки в их горящую плоть и безжалостно рвали их на части! Грешники кричали и пытались убежать от них... но все было напрасно! А затем... появилась Богородица. Мария, Матерь Божья! Она накрыла весь город своим плащом, погасила пламя и изгнала чудовищ. Покаявшиеся грешники вышли из города, преклонили колени перед Девой Марией и поблагодарили ее за спасение. Вот такое было мне видение, и я верю, что это послание предназначено не мне одной. Это предупреждение всем нам! Мы – эти грешники, и мы должны когда-нибудь снова построить эти крепкие стены! Не из камня или дерева, но из добродетели и любви к нашим ближним! А тот, кто согрешил и вел себя недостойно, должен покаяться и изменить свою жизнь!»

Даже Индржих был впечатлен пламенными речами Йоханки, что уж говорить о горожанах! Проникшись наставлением, обступили они изумленную девушку, делясь с ней бедами своими и горестями...

В последующие дни Йоханка и Индржих исполняли мольбы мирян, жаждущих оставить грехи свои позади, начать новые, благочестивые жизни. Весть о пророчице – Мадонне из Сазавы, как называли ныне Йоханку миряне – распространялась...

Попечитель отвел Йоханке комнату в здании при монастыре, и призналась девушка, что вынуждена была однажды разделить ложе с бароном Себастьяном – ради того, чтобы не забывал тот об остающихся в лечебнице недужных, и продолжал и впредь снабжать их пропитанием и припасами. О грехе своем девушка вспоминала со стыдом, но Инджрих поспешил убедить подругу в том, что содеянного не воротишь, а пошла она на сей шаг исключительно ради блага страждущих.

Конечно, далеко не всем пришлась по нутру та проповедь на городской площади. Зажиточные горожане наняли неких головорезов, надеясь запугать Йоханку, ибо то, что жены их прислушиваются к речам молодой монашки, было им совсем не по нраву. Впрочем, Индржих довольно скоро избавил Йоханку от докучающих ей мужланов, и те, не желая связываться с человеком пана Радцига, поспешили покинуть монастырский двор.

Люди продолжали приходить к обиталищу Йоханки, оставляли подношения ей, посланнице Богородицы в мире смертном... Люди просили девушку благословить их, и веря Йоханки в уготованную ей на земле святую миссию все крепла...

Следующую проповедь Йоханка прочла пастве своей на холме близ Сазавы. Говорила девушка, что зрела новое видение, и как можно скорее обязана передать людям послание Девы Марии. Забравшись на валун, Йоханка с жаром принялась вещать, описывая представшее ее внутреннему взору.

«...И она показала мне процессию прекрасных людей с коронами на головах, одетых в роскошные плащи и вооруженных мечами», - возвещала девушка. – «Но затем явились демоны из ада. Многие выхватили мечи, чтобы сразиться с ними, но другие... другие начали заключать демонов в объятия. Они забыли о законе, забыли о справедливости и использовали людей только в своих целях! Несчастные люди не могли больше терпеть. Они перестали повиноваться своим порочным хозяевам и стали искать убежища у царей праведных. И тогда Дева Мария сошла с небес к злодеям. С первым ее шагом их роскошные плащи охватило пламя; со вторым их мечи рассыпались в прах; с третьим – короны на головах треснули. А потом...»

Проповедь оказалась прервана с появлением знакомых Индржиху наемных мордоворотов, которые с кулаками набросились на присутствующих на холме. Женщины завизжали, бросились к городу; мужчины же ввязались в потасовку... Не остался в стороне и Индржих...

Позже, когда разыскал Индржих Йоханку в монастыре, та взглянула на него как-то... иначе, оценивающе, а затем заявила, что таких грешников как он, надо еще поискать, посему надлежит юноше совершить паломничество, дабы обрести прощение.

Облачившись в рясу кающегося грешника, Индржих покинул Сазаву, выступив в долгий путь к восточному граду – босым, в знак смирения. Проповеди Йоханку тронули его сердце, и ныне искренне желал он очистить душу свою от греха, дабы обрести благословение Пречистой Девы.

Преклонял колени Индржих и молился у придорожных крестов и часовен, а когда, наконец, ступил в костел Ужицы, на протяжении нескольких часов оставался у алтаря, моля Господа о прощении за все злодеяния, им совершенные. Ведь прежде и убивал он в приступе гнева, несмотря на то, что лиходеи, выступавшие противниками его, и заслуживали смерти; порою лгал... и даже воровал. «Я искренне раскаиваюсь в том, что натворил, и обещаю больше так не поступать», - шептал Индржих. – «Я грешен... Но в сердце я не дурной человек. Я знаю, что не прошел ниспосланные Тобой испытания, но прошу – дай мне возможность искупить вину. Господь Всемогущий, я молю тебя о прощении. Прошу, смилуйся над жалким грешником, как Иисус Христос помиловал тех, кто прибил Его к кресту».

В костел заглянул отец Богута, опешив, узрев истового молящегося Индржиха. Тот поведал священнику о Йоханке, о странных вещах, творящихся с нею в последнее время. «Ей является Дева Мария!» - говорил юноша, и на лице Богуты отразилось изумлением. – «Богородица приходит к ней во сне и показывает... Даже не знаю, что... Йоханка говорит, что Дева Мария передает ей некие... мудрые слова, и хочет, чтобы Йоханка поведала о них людям».

«Боже правый!» - выдохнул Богута, не усомнившись в правдивости слова Индржиха. – «И что же Дева Мария ей показывает? Расскажи!» «Как-то раз она проповедовала о том, что все мы грешны и должны покаяться», - припомнил юноша проповедь подруги. – «Иначе... адские твари найдут нас и растерзают на части... Но если мы будем праведны, Богородица отгонит их и спасет нас... Но, конечно, когда говорит сама Йоханка, все звучит куда лучше».

Богута надолго призадумался, а после, пригласив Индржиха к себе в пресвитерию, протянул ему книгу за авторством Матея из Янова, именуемого ‘магистром Парижским’. Рассказывал священник юноше об авторе сего труда - интеллектуале, писателе, проповеднике и богослове. Родился он в Янове – деревне в Южной Чехии. Обучение свое он начал в Праге, а закончил в университете в Париже, где стал магистром гуманитарных наук. Изучал Матей теологию, но так и не закончил свое образование в этой области. После возвращения в Прагу занимал он ряд церковных должностей и стал исповедником архиепископа Яна Йенштейна... Интеллектуальные труды Матея связаны главным образом с изучением Библии, особенного того, что касается Христа и святого причастия. С другой стороны, подвергал Матей критике некоторые последующие небиблейские положения Церкви, в которых, как он считал, отсутствовал авторитет Писания, а иногда встречались и противоречия с ним. Также Матей критиковал папский раскол, разобщенность Церкви и чрезмерный культ священных образов и святых. За ряд идей и учений Матея подозревали в ереси, но он снял с себя обвинения перед викарием архиепископа и пересмотрел некоторые свои взгляды.

Бунтарь по природе, Богута весьма почитал подобных реформаторов, не страшащихся открыто заявлять о своих взглядах. В книге, переданной им Индржиху, содержались сведения о женщинах, которым были видения, и свидетельства сии Матей из Янова скрупулезно предал пергаменту.

...Когда несколько дней спустя Индржих вернулся в Сазаву, то узнал от брата Никодима, что Йоханку взяли под стражу и бросили в темницу по приказу прибывшего в город папского инквизитора, епископа Ярослава из Бенешова. «Кажется, он каким-то образом пронюхал о ее проповедях», - сокрушался святой брат. – «Он обвинил ее в распространении ереси и приказал арестовать. Видишь ли, инквизиторы обладают огромной властью, и мы здесь ничего не можем им противопоставить. Ярослав может отлучить Йоханку от церкви... а может и к смерти приговорить. Я никогда о нем раньше не слышал, но приор его знает. Он сказал, что инквизитор очень хорошо образован и занимает должность епископа Сарепты».

«Сарепта?» - удивился Индржих, ибо название сие ему ни о чем не говорило. «Я сомневаюсь, что Ярослав там бывал», - пожал плечами Никодим. – «Во времена апостольских мужей была такая епархия в Финикии, рядом с Израилем, но ее разграбили мусульмане. Так что теперь это лишь титулярное епископство. А Ярослав – титулярный епископ... эдакий почетный титул, относящийся к епархии, которой больше не существует. А поскольку титулярному епископу не нужно присматривать за своей епархией, он может заниматься другими важными церковными делами».

Исполненный самых мрачных дум и предчувствий, Индржих разыскал остающегося в Сазавском монастыре инквизитора. Тот тепло приветствовал юношу, и, как оказалось, был весьма наслышан о последних деяниях того на службе у пана Радцига Кобылы. Юноша признался, что пришел исключительно из-за Йоханки, поинтересовался, как августейшей инквизиции стало известно о ней.

«До меня дошли слухи о том, что здесь происходит», - отвечал Ярослав, не сводя с Индржиха пристального взгляда, - «какая-то молодая девушка утверждает, что ей является Дева Мария. Я немедленно отправился сюда, как требовал мой долг, и тайно наблюдал за событиями в Сазаве, чтобы разобраться в этом деле». «Почему вы посадили ее в тюрьму?» - без обиняков вопросил Индржих. «Потому что она нарушила данное мне обещание и упорствовала в поступках, которые носят признаки ереси», - поджал губы епископ.

Индржих вздохнул: похоже, положение у подруги его действительно незавидное... «И что теперь будет с ней?» - произнес он, страшась услышать ответ. «Я должен взвесить тяжесть ее проступков и исследовать эти ее предполагаемые видения», - без обиняков заявил Ярослав. – «Я считаю маловероятным, что ей действительно является Пресвятая Дева... тем не менее, в настоящее время... я не могу полностью исключить это». «Так вы думаете, что это может быть правдой?» - в душе Индржиха забрезжила надежда. – «В таком случае Йоханка не совершила ничего предосудительного!» «Все не так просто», - покачал головой епископ. – «Даже если ее видения были истинными, она виновна в том, что толковала их так, как считала нужным и проповедовала другим людям».

Ярослав заверил Индржиха, что внимательнейшим образом изучит все обстоятельства дела, допросит как обвиняемую, так и свидетелей, и лишь затем вынесет приговор. Повинуясь внезапному порыву, Индржих заявил о своем желании защищать Йоханку в суде, ибо он, будучи добрым христианином, не вправе сидеть сложа руки, когда ближний его в беде. Беспокойство юноши епископ счет весьма похвальным, посему просьбу Индржиха удовлетворил, позволив ему привести на суд всех свидетелей, которых он посчитает нужными.

Суд должен был состояться через три дня в Сазавском костеле, посему Индржих времени даром не терял. Вернувшись в лечебницу, поведал он о своем разговоре с инквизитором брату Никодиму, а тот осведомился: «Скажи, ты знаком с идеей трех орденов человеческих?» Индржих озадаченно покачал головой, и святой брат счел необходимым просветить его в сем вопросе: «Суть вот в чем. Считается, что у каждого человека на земле есть место, данное ему Господом, и своя цель в жизни, и все люди делятся на три категории: лабораторы, ораторы и беллаторы – те, кто работают, те, кто молятся, и те, как сражаются. Простые люди рождаются, чтобы работать, пожинать плоды земли и подчиняться законам божьим и человеческим. Цель дворян – защищать народ и Церковь от всех опасностей, и поддерживать на земле мир и справедливость. А задача Церкви, в свою очередь, - заботиться о духовном благополучии всех людей и о спасении их душ, и приносить утешение в трудные времена... Чтобы смогли они выдержать земные испытания и ступить в Царствие Небесное».

«Но какое отношение все это имеет к Йоханке?» - осведомился Индржих, и пояснил Никодим: «Ну... я заметил, что ее первая проповедь была посвящена простым людям, во второй она критиковала дворянство... Короче говоря, я считаю, что в следующий раз, если у нее будет возможность, она будет говорить о Церкви. И если она будет говорить в том же духе, как и о дворянах... боюсь даже представить, чем это все может закончиться». Никодим молил Индржиха отговорить Йоханку от подобных речей, заставить ее проявить смирение перед инквизитором, и, быть может, признать свою неправоту... сохранив тем самым жизнь. Конечно, сейчас, когда девушка находится под стражей, к ней никого не пускают, за исключением самого инквизитора – впрочем, Индржих не терял надежды изыскать способ перемолвиться с Йоханкой парой слов.

В последующие дни Индржих провел немало времени, общаясь с жителями Сазавы, убеждая тех свидетельствовать в пользу Йоханки на суде. Так, выступить в защиту девушку согласились те, кому помогла она и кто остался впечатлен – более того, потрясен! – ее откровениями, произнесенными в час проповедей: Павел из Колина, во искупление прежних грехов пожертвовавший немалую денежную сумму местному костелу; Адела – шлюха из купальни в Ледечко, отринувшая прежнюю жизнь и поселившаяся при Сазавском монастыре, трудясь при лечебнице; Гута, жена местного портного, которого Йоханка речами своими, а Индржих – действиями, спасли от губительного пристрастия к игре в кости. Даже попечитель - барон Себастьян - согласился замолвить за девушку словечко, хоть и убеждал Индржиха в том, что надлежит устроить ей побег из темницы – пока еще не поздно; на шаг сей юноша не пошел, ведь в этом случае ожидает Йоханку безрадостная – и наверняка короткая - жизнь парии.

Как оказалось, инквизитора в Сазаву пригласил настоятель местного костела, отец Фабиан; именно он обвинил Йоханку в ереси, и – вне всяких сомнений - станет олицетворять собою сторону обвинения на скором судебном заседании. По мнению Фабиана, нечестивая еретичка отвращает речами своими паству от лона Церкви, обещая ложное утешение, заставляя отринуть истинное учение Христа.

Городской рихтарж относился к Йоханке довольно нейтрально, считая ее добропорядочной и самоотверженной девушкой. И никто не говорил о ней дурных слов... до последнего времени. Особенно исходила ядом в отношении Йоханки Катра, жена оружейника; дабы понять причины сего, Индржих не преминул навестить означенную особу, и выяснил, что именно она наняла тех приснопамятных головорезов, Йоханке столь докучавших.

Индржих все же сумел убедить стражника, приставленного к камере, томилась в которой Йоханка, позволить ему переговорить с девушкой, подкрепив просьбу свою горстью грошей. Йоханка была всецело уверена в том, что Богородица не допустит, чтобы случилось с ней что-то дурное, и, надо сказать, этим Индржиха весьма пугала. Прежде в речах ее не было такого... рвения, граничащего с фанатизмом.

«Я – ее оружие, и я полностью в ее руках», - с непоколебимой уверенностью заявляла Йоханка. – «Все происходит лишь по ее воле. Пресвятая Дева испытывает меня, и я должна делать то, что она просит, кто бы ни встал у меня на пути». Индржих покачал головой: непросто ему будет... «Я нашел людей, которые выступят в твою защиту», - произнес он, пытаясь воззвать к окутанному религиозным пылом разуму Йоханки. – «Но брат Никодим боится, что ты можешь сказать то, что рассердит инквизитора. Пожалуйста, не делай этого. Ты должна уважительно говорить с ним, смиренно отвечать на его вопросы и не говорить вещей, которые могут его рассердить. И ничего не говорить о Церкви и о священнослужителях. Пожалуйста!» «Я буду говорить только то, что захочет Пресвятая Дева», - отчеканила Йоханка.

Напрасно молил Индржих подругу проявить смирение, не выступать против Церкви – Йоханка, всецело уверенная в ниспосланной ей свыше миссии, была непреклонна. «Я ценю твою заботу, Индро», - говорила она. – «Но ты должен понять, что я не стану отрицать, что мне явилась Дева Мария и просила меня передать людям ее послание. Особенно после всего, что случилось... иначе она не исцелит Матея». «Но ты должна понять, что для тебя лучше!» - в отчаянии восклицал Индржих. – «Ты же наверняка не хочешь, чтобы тебя обвинили в ереси? От этого не будет лучше ни тебе, ни Матею!» «Я уже сказала – все в руках Пресвятой Девы», - вновь повторила Йоханка. – «Я покорно приму судьбу, которую она мне уготовит».

Оставив всякую надежду на благополучный исход дела, Индржих вернулся в лечебницу, дабы поведать о разговоре с Йоханкой Никодиму... когда с изумлением лицезрел Матея, пришедшего в себя! Лихорадка, снедавшая юношу на протяжении последних недель, оставила его, но все же он был еще очень слаб.

Ничего не тая, Индржих поведал Матею о заключении Йоханки и о ее непоколебимом упрямстве, которое – вполне вероятно – обречет ее на смерть. Индржих молил Матея отправиться вместе с ним к темнице – быть может, вдвоем им удастся уговорить Йоханку! Матей, однако, не мог даже с кровати встать, столь истощен был, но протянул Индржиху свою игральную кость. «Она поймет», - слабо улыбнулся юноша, пояснил: «Это почти как если бы я был там с тобой... Как-то в Скалице Йоханка захотела, чтобы я пригласил ее на танцы, но она слишком стеснялась, чтобы попросить. Она подумала, что, если украдет у меня игральную кость, а затем вернет ее, я буду благодарен и приглашу ее на танцы. Глупо, я знаю. Но такие уж они, девушки».

Без особой надежды Индржих вернулся в темницу, где поведал Йоханке о чудесном исцелении Матея, передал девушке игральную кость. «Вот видишь, Богородица помогла ему!» - воскликнула та. – «А теперь я должна выполнить свой долг». «Но не означает ли это, что ты его уже выполнила?» - осведомился Индржих, и Йоханка нахмурилась, призадумавшись. – «В сем смысл всего этого, если инквизитор прикажет посадить тебя в тюрьму... или и того хуже?!» «Это послание, последнее испытание», - настаивала девушка, но голос ее утратил прежнюю уверенность в своей правоте. – «Теперь, после всего этого, я не должна ее подвести...» «Но ты уже передала послание Девы Марии!» - напомнил ей Индржих. – «Многие услышали его, и многие изменили свою жизнь. Ты не подвела ее!» Йоханка долго молчала, погрузившись в раздумья...

...Наконец, настал день суда, проходящего в костеле Сазавы. Инквизитор наряду со святыми отцами расположился за столом близ алтаря, чуть в стороне - писарь, должный вести протокол заседания, и Индржих, выступавший защитником обвиняемой, замершей напротив судьи и смиренно склонившей голову.

«Я, епископ Ярослав из Бенешова, по милости Господней папский инквизитор», - начал говорить епископ, а писарь старательно скрипел пером, сохраняя речь судьи для истории, - «прибыл в Сазаву, услышав о мирянке Йоханке, к которой якобы являлась Дева Мария, вследствие чего она об этом проповедовала. И обнаружил, что своими обвинениями она сбивала честных людей с толку и поощряла их бунтовать против знати. Кроме того, Йоханка вознамерилась незаконно завладеть властью, что по праву принадлежит лишь святейшей Церкви, и объявить себя посредником мудрости и милости Господней. Что не приличествует никому из мирян, в особенности женщине. Ее преступления надлежит подвергнуть надлежащему наказанию, изучив основы и содержание ее недопонимания – или, что также возможно, ереси».

Первым свидетелем Ярослав пригласил отца Фабиана, который и сообщил ему об этом деле. Стражник, остававшийся у дверей, пригласил в зал святого Фабиана, и тот, то и дело бросая в сторону Йоханки злые взгляды, заговорил: «Йоханка заявляет, что по ночам ей являлась Богородица и говорила с ней. Это немыслимое притязание, и я считаю его совершенно ложью». «Приходила ли к вам Йоханка за советом по поводу этих мнимых видений?» - уточнил инквизитор, и Фабиан покачал головой: «Отнюдь! Напротив, она самовольно решила проповедовать свою воображаемую мудрость народу!»

«А перед этим Йоханка посещала костел?» - продолжал спрашивать Ярослав. – «Видели ли вы ее на проповедях, отче?» «Нет, святой отец», - отвечал Фабиан, и не преминул добавить: «Более того, приходской священник из Скалицы остановился в моей пресвитерии. Йоханка прекрасно его знает, но даже не пришла встретиться с ним! Я уверен, что Йоханка нарочно избегает костела! Вместо того она тайно встречается со своими последователями в лесу и там проповедует им! Или она все выдумала, или сам Сатана нашептывает ей на ухо свои речи!» «И впрямь, желание избежать костела – одна из главнейших примет ереси», - задумчиво произнес инквизитор, испытывающе глядя в сторону Йоханки. Надо отдать ей должное: свидетельство отца Фабиана девушка выслушала с надлежащим смирением.

«Если позволите, святой отец», - почтительно обратился к судье Индржих, и взоры присутствующих обратились к нему. – «Дева Мария и впрямь говорит с Йоханкой». «Вот как? И что же дает тебе право так утверждать?» - осведомился тот. «Это не может быть дьявол», - настаивал Индржих, благодаря за обретенное знание переданный ему отцом Богутой трактат, внимательно изученный. – «Йоханка ведь живет в монастыре, так? Недалеко от пещеры святого Прокопия – того, кто одолел дьявола и изгнал его. Едва ли лукавый посмел бы вернуться во владения святого, чтобы нашептывать Йоханке. Разве это не очевидно?»

«Это правда, Индро, что злые духи, да и. сам Люцифер, имеют мало власти поблизости от мощей святого Прокопия», - признал инквизитор. «Но то, что она живет в монастыре, еще не значит, что она не сбилась с пути истинного», - гнул свою линию Фабиан. – «Более того, она едва ли имеет право быть там – ее не стали бы терпеть, если бы не заступничество брата Никодима». «Да, отче, мне известно, что ее нахождение в монастыре несколько неуместно, однако я вынужден согласиться с Индро», - постановил Ярослав.

Следующим свидетелем стал почтенный горожанин Павел из Колина, поведавший о том, как речами своими Йоханка заставила его отречься от прежней чрезмерной любви к богатству и пожертвовать деньги на благо Сазавы. Настаивал Павел, что то – не иначе, как вмешательство Святого Духа, ведь и ему самому во сне являлась Дева Мария.

В зале воцарилась потрясенная тишина: подобного свидетельства присутствующие никак не ожидали. «Да, она явилась ко мне в синем покрове и помахала рукой», - настаивал Павел, поклявшись, что говорит чистую правду. «Необыкновенно», - пробормотал обескураженный инквизитор. – «Поистине необыкновенно».

«Даже будь это правдой, зачем Богородице избирать деревенскую девчонку вроде Йоханки?» - гнул свою линию Фабиан, когда Павел покинул зал, и Ярослав согласно кивнул: «Вы правы, отец Фабиан, это весьма предосудительно».

Индржих просил пригласить следующего свидетеля, отца Никодима, и когда тот проследовал в зал, обратился к нему инквизитор: «Никодим, ты долго настаивал на том, что монастырской лечебнице требуется еще одна пара рук. Только по твоему заступничеству Йоханке, невзирая на все правила, позволили жить в монастыре. Я уже говорил об этом с настоятелем Петром, однако прошу и тебя рассказать о ее поведении».

«Святой отец, я полностью поддерживаю Йоханку!» - с жаром заговорил отец Никодим. – «Эта девушка – настоящее сокровище. Самозабвенная, отзывчивая, с добрым сердцем... Никто не помог стольким людям, как она. Я никогда не замечал за ней ничего, что недостойно честной христианки. Она никогда не обсуждала со мной вопросы веры. Йоханка всегда была сосредоточена только на своей работе, и исполняла ее безукоризненно».

«А после, когда она стала заявлять о явлениях Девы Марии?» - уточнил судья, и Никодим несколько растерялся, молвив: «Да, дело весьма необычное. Тому, о чем она проповедовала, не могли научить ее ни братья, ни книги, ведь читать она не умеет. А потому я... верю, что Пречистая Дева и впрямь говорила с ней». «Или кто-то ее науськал!» - встрял Фабиан, злобно зыркая на Никодима. – «Ты слишком уж рьяно защищаешь ее, брат. Сдается мне, что она от тебя могла нахвататься своей мнимой мудрости!» «Я уже сказал, что ничему ее не учил», - возразил Никодим, - «и не стал бы лгать перед лицом Господа Всемогущего! Как по мне, недостаток учености славного приходского священника лежит в основе его голословных утверждений!» «Что?!» - поперхнулся Фабиан, не ожидавший подобного выпада в свой адрес. – «Как ты смеешь упрекать меня – ты, скорее, садовник, чем богослов!»

«Отец Фабиан, дайте слово Никодиму!» - велел инквизитор, одним своим взглядом прервав перепалку святых отцов. – «А ты, Никодим, будь добр не уходить от сути». «Конечно, святой отец», - смиренно отвечал Никодим. – «Позвольте скромному садовнику вернуть доброго священника на путь истинный. Ведь он, очевидно, ничего не знает о том, что и прежде женщинам являлись подобные видения. Благой Хильдегарде Бингенской были схожие видения. А что до святой Бригитты? Елизаветы из Шенау? Екатерины Сиенской? Как и все они, Йоханка лишь скромно служит Богородице и несет людям ее слово. Она не стремится выставить себя посредницей милости Божьей. Прошу, епископ, не карайте Йоханку. По мне, ее видения истинны, речи - искренни». «Спасибо, Никодим», - изрек Ярослав, сохраняя непроницаемое выражение лица. – «Твоя просьба весьма решительна, но то, что ты говоришь о Хильдегарде и остальных – правда. Будь покоен, я внимательно отнесусь к твоим словам».

Отпустив Никодима, судья вновь обратился к отцу Фабиану, поинтересовавшись, случались ли в округе сложности с еретиками. «Едва ли, святой отец», - отозвался тот. - «Порой появляются странствующие проповедники и разные проходимцы. Но недавно мне стали сообщать о том, что в округе прячутся вальденсы». «Вальденсы?!» - изумился Ярослав. – «Значит, здесь и впрямь скрывались еретики! А потому нельзя исключить вероятность того, что Йоханка с ними как-то связана. Возможно, они стоят за всем этим!» «Рад был помочь, святой отец», - Фабиан не смог сдержать удовлетворенной улыбки.

«Святой отец», - вновь привлек к себе внимание епископа Индржих, - «с вашего позволения я бы хотел привлечь внимание к работе великого ученого Матея из Яновы. Он превозносил женщин, подобных Йоханке. Он говорил, что Бог создал слабых, дабы те устыдили сильных. Вот почему Господь милостив к женщинам, которые любят Христа, и благословляет их видениями, чтобы они могли указать на тщеславие и грехи людские, и исцелить их. Это не может быть ересью, раз даже выдающиеся ученые из университетов пишут подобные трактаты».

«В твоих словах... есть зерно истины», - признал Ярослав, даже не пытаясь скрыть удивление свое познаниями сего простолюдина, столь рьяно выступающего в защиту предполагаемой еретички. – «Труд Матея, упомянутый тобой, и впрямь говорит в защиту Йоханки. Но я и не думал, что кто-то твоего происхождения вообще слышал о магистре из Яновы. Как ты узнал о его работе?» «Йоханка настояла, чтобы я отправился в покаянное паломничество», - отвечал Индржих. – «Я пошел в Ужице, в костел Девы Марии, и тамошний приходской священник поделился со мной списком с трактата».

«Поразительно, учитывая, что ты сумел не только прочесть, но и понять столь сложный труд», - изрек епископ. – «Индро, твои неожиданные таланты, по правде сказать, удивляют». «Благодарю, святой отец», - молвил юноша, и, указав в сторону Йоханки, добавил: «Я не знаю никого, кто вынес бы столько же, сколько она, и не сдался. Она никогда не тратила время на жалость к себе, вместо того помогая другим. Даже ценою собственных страданий. И она помогла мне спастись. Жаль, что таких людей на свете мало». «Похоже, ты говоришь искренне – и очень уважаешь ее», - отметил судья, поблагодарив Индржиха за прямоту высказываний пред лицом Господа.

Для дачи показаний был приглашен рихтарж Сазавы; про Йоханку он знал немногое – законов девушка не нарушала, местные отзывались о ней хорошо. «Хотя сложно поспорить, что из-за ее речей возникло некоторое напряжение», - признал он. – «Когда она начала проповедовать, так к ней народ и повалил. Кое-кто даже уверен, что она святая. Я слышал, ей приносят маленькие подарки и просят совета или благословения».

«Святотатство!» - впервые за время процесса епископ утратил самообладание. – «Люди ходят к ней за благословением и приносят подарки – это явно богопротивная секта!» Рихтарж с сомнением пожал плечами, а после припомнил проповедь на холме, закончившуюся потасовкой.

Индржих заступился за Йоханку, заявив, что та никогда никого не благословляла, а если и приходят к ней люди, то она просто пытается помочь им – как добрая христианка.

После выступили на суде Гута, жена портного, и Адела. Обе женщины заверяли епископа, что Йоханка помогла им от чистого сердца, бескорыстно и искренне, а подарки приносят ей благодарные люди – сама она ни о чем таком не просит. Но дары сии Йоханка раздает больным и раненым, а себе ничего не оставляет!

Жена оружейника Катра, свидетельствовавшая следующей, обвиняла Йоханку во всех смертных грехах. Терпение Индржиха лопнуло, и рассказал он судье о том, как Катра наняла шайку разбойников, дабы те угрозами запугали Йоханку, заставили покинуть город. «Добрые христиане так не поступают», - отчеканил Индржих, прожигая Катру взглядом. – «Не плетут заговоров против других». «Я только сделала, что должно, чтобы она не навлекла на наш город еще большую беду!» - попыталась было оправдаться женщина, но Ярослав отмел ее возражения, и, учитывая откровенную враждебность Катры в отношении обвиняемой, отказался приобщить показания ее делу.

Скрипя зубами от злости, Катра покинула зал, и следующим в оный был приглашен попечитель Сазавы, пан Себастьян фон Берг, которого инквизитор намеревался допросить касательно слухов о безнравственности Йоханки, уже успевших распространиться. «Пан Себастьян, простите, что приходится поднимать эту тему...» - начал Ярослав. – «Но ваша добродетель поставлена под сомнение. Мне сказали, что вы делили ложе с Йоханкой. Это правда?»

«Святой отец... при всем уважении, это какая-то ошибся», - заговорил барон, пытаясь увести разговор в сторону. – «Йоханка – славная девушка и уж точно не еретичка...» «Я вас услышал», - процедил инквизитор. – «А теперь будьте добры ответить на мой вопрос. Вы делили ложе с Йоханкой или нет?» Опустив голову, Себастьян признал факт прелюбодеяния, и Ярослав осуждающе покачал головой: «Значит, Йоханка не просто разжигает мятеж против знати... но еще и сама вовлекает благородных людей в грех и разврат».

«Это неправда!» - воскликнул Индржих, поняв, что надо спасать положение. – «Йоханка никого не соблазняла, все ровно наоборот! Едва она появилась в Сазаве, он ей проходу не давал. Он просто воспользовался своим положением и ее несчастьем, чтобы затащить ее в постель! Йоханка об этом сожалеет! Но что ей было делать? Ведь ее постоянно преследовал знатный пан, влияние которого в этих землях неоспоримо!»

«Все, что я делал, я делал из любви к ней!» - воскликнул Себастьян, не став отпираться и отрицать слова Индржиха. – «Йоханка не еретичка, а просто растерянная и несчастная девушка. Ни к чему обвинять ее в ереси. Святой отец, вы ведь и сами это видите! Разве нет?» «Осторожней, пан!» - глаза Ярослава метали молнии, он и не пытался скрывать, сколь противен ему барон. – «Неужели вы сомневаетесь в том, что святая Церковь способна разобраться в этом деле?»

Возмущенный сей отповедью, пан Себастьян покинул костел, а инквизитор обратился к Индржиху, поинтересовавшись, почему же юноша столь отчаянно стремится помочь Йоханке. «Потому что я не знаю людей, ей подобных», - честно отвечал Индржих. – «Она вынесла тяготы, которые сломили бы других, и не сдалась. Она не тратила время на жалость к себе. Вместо этого она помогала другим, даже страдая при этом. И мне она тоже помогла искупить былые грехи. Жаль, что не все люди такие, как она». «Похоже, ты говоришь искренне и весьма высоко о ней отзываешься», - изрек Ярослав. – «Подобная искренность пред Господом дорогого стоит. Благодарю тебя».

«На проповеди в Скалице я услышал мудрые слова», - добавил Индржих, - «и думаю, что будет уместно повторить их здесь. Наш долг как христиан – сражаться с грехом, но мы должны возлюбить грешников. Так что я молю вас, святой отец, будьте милосердны к Йоханке». «Ты прав, Индро, это мудрые слова», - согласился судья, перевел взор на обвиняемую. – «Остается лишь допросить саму Йоханку».

Девушка выступила вперед; голову она держала прямо, но не было ныне во взгляде ее прежних... убежденности и высокомерия, ныне отражал он лишь смирение. «Йоханка из Скалицы», - обратился к обвиняемой инквизитор, - «ты выслушала обвинения, а также несколько свидетельств. Я уже допрашивал тебя, и спрашиваю сейчас: Йоханка, хочешь ли ты отступиться от данных ранее ответов, или же останешься при своем?» «Я остаюсь при том, что уже сказала вам», - прозвучал ответ, и нахмурился Ярослав: «Да будет так. Я безоговорочно запретил тебе продолжать проповеди, и ты дала мне слово больше не проводить их. Но ты нарушила обещание. Почему?»

«Простите, святой отец, я не могла иначе», - тихо произнесла Йоханка, бросив короткий взгляд на Индржиха. – «Пречистая Дева попросила меня, и я не могла отказать ей. Она и впрямь явилась мне... Но теперь я признаю, что могла кое в чем ошибаться. Я не понимаю ученых вопросов, и поспешила, решив обратиться к людям. Мне жаль, что я не пошла сперва к отцу Фабиану и не рассказала ему обо всем. Я... я хочу извиниться перед лицом Богородицы, если недопоняла что-то и сказала неправду или навлекла позор на Церковь. Я ничего подобного делать не собиралась. Я прошу милости у Девы Марии и приму любое наказание, которое вы мне определите».

«Я рад, что ты осознала свои заблуждения и признаешь свои ошибки», - изрек судья, после чего объявил о завершении разбирательств, велев всем, кроме Йоханки, покинуть зал, ибо готов он огласить свои приговор.

Дождавшись, когда останется наедине с обвиняемой, Ярослав поднялся из-за стола, обратился к преклонившей колени девушке: «Йоханка, ты осознаешь, что тебе предъявлены очень серьезные обвинения?» «Да, святой отец», - молвила та. «Ты обвиняешься в том, что проповедуешь то, о чем не имеешь понятия, и уводишь людей из лона Матери Церкви», - продолжал епископ. – «Если не отречешься, тебя ждет суровое наказание!.. Дитя, мне бы очень не хотелось выносить осуждающий приговор. Потому ответь! Ты отрекаешься от своих проповедей и клянешься никогда больше не проповедовать людям?»

«Господь свидетель, я делала все это из лучших побуждений...» - прошептала Йоханка...

...Пред собравшейся на городской площади толпой стражи заставили Йоханку подняться на деревянный помост, опуститься на колени.

«Гордыня и невежество затуманили ей разум!» - возвестил инквизитор в воцарившейся тишине, и взоры присутствующих были прикованы к самопровозглашенной посланнице Девы Марии в мире смертном, ныне низверженной с пьедестала карающей дланью Церкви.

«Готова ли ты покаяться?» - обратился Ярослав к Йоханке, и та, кивнув, обратилась к людям: «Я искренне раскаиваюсь во грехе тщеславия. Признаю, что в гордыне своей решила, что Пресвятая Дева избрала меня, чтобы сделать лучше сей бренный мир, и поставила себя выше ученых мужей Церкви и священного права дворянства. Я раскаиваюсь в гордыне своей и молю о прощении. Я вверяю себя в ваши руки, святой отец».

Йоханка покорно склонила голову, и возвестил епископ: «Йоханка признала свою вину, и с этого дня вновь становится она доброй и смиренной христианкой. Боле не станет она вещать о материях, коих не разумеет, и каждый день, облачившись в покаянную робу, будет молиться у церкви Святого Мартина». Ярослав помог девушке подняться на ноги, и, обратившись к горожанам, просил тех вновь принять единожды оступившуюся и не держать на нее зла.

Миряне начали расходиться, а епископ, приблизившись к Йоханке вплотную и со значением глядя ей в глаза, тихо произнес: «Если Дева Мария явится тебе снова, расскажи об этом отцу Фабиану, и он пошлет за мной. Поняла?» «Да, святой отец», - пролепетала Йоханка.

Так, все обвинения в ереси были сняты с Йоханки, и инквизитор, завершив свою задачу, покинул Сазаву. Индржих был рад, что все хорошо закончилось; Матиас быстро шел на поправку, и Йоханка была втайне уверена в том, что все же сумела исполнить волю Девы Марии, передав послание ее людям.

Но боле Пресвятая Дева не являлась ей в грезах...

...Когда Индржих, наконец, вернулся в Ратае, пан Радциг с сожалением признался, что из плененного фальшивомонетчика, Ежека, им до сих пор не удалось вытянуть ни слова. Томящийся в заточении дворянин упорно отказывался говорить, заявляя, что открыться готов лишь пленившему его юноше. Посему Индржих, тяжело вздохнув, поплелся в баншю, ступил в тюремную камеру.

«Ты можешь стать тем, кто по поручению своего господина раскрыл заговор против короля», - заявил пан Ежек, самодовольство которого, похоже, нисколько не убавилось за последние недели, проведенные в заключении. – «Такая возможность представляется не каждый день. И вот мне пришла в голову мысль, что было бы неплохо заручиться определенными гарантиями в связи с моим содействием. В конце концов, именно меня маркграф несправедливо назвал ‘бичом Моравии’ и изгнал из страны. Они даже сровняли с землей мой прекрасный замок. После чего необходимость зарабатывать себе на жизнь вынудила меня позволить себе некоторые... вольности». «Вы действительно хотите поставить под сомнение власть маркграфа?» - недоверчиво осведомился Индржих, и пленник развел руками, молвив: «Я всегда был верен короне, но что я могу сделать, если маркграф украл мой надел?»

«Мы здесь не поэтому», - не позволил перевести разговор на иную тему Индржих. – «Меня не интересует ваш спор с маркграфом. Меня беспокоят ваши преступления против короля – против того короля, которому – по вашим словам – вы всегда были верны».

Пан Ежек с готовностью согласился ответить на любые вопросы – вне всяких сомнений, в надежде на помилование. «Меня интересует, кто за всем этим стоит», - произнес Индржих. – «Для кого вы делаете все эти подделки». «Все началось с того, что у меня не было грошей... как всегда», - начал рассказывать Ежек. – «Так что я поддался на уговоры этих ребят из Сазавы». «Уговоры на что?» - уточнил Индржих, но Ежек лишь покачал головой, продолжив: «Я не задавал много вопросов. В этом деле излишнее любопытство опасно. Но когда они поняли, что я чего-то стою, то поставили меня во главе этого предприятия. Чужеземец по имени Эрик передавал мне распоряжения. Хотя и он, скорее всего, не стоит во главе. Какая-то большая шишка из монастыря тоже в этом замешана, но я не знаю, кто именно».

«Но как вы оказались в этом замешаны?» - спрашивал Индржих, и отвечал Ежек: «Я повстречал старых друзей в Колине. Они сказали, что едут в Сазаву – мол, там нужны люди, умеющие обращаться с оружием, и там нанимают всех желающих». «Что за друзья?» - прервал рассказ пана юноша. «Просто пара головорезов», - пожал плечами тот. – «Мы вместе устраивали засады на посыльных маркграфа в Моравии... И, поскольку мы с Рапотой уже месяц питались объедками, я не собирался отказываться от заработка, честного или нет – какая разница. Мы отправились в Сазаву и встретились с вербовщиками. Вскоре они поняли, что я – дворянин, переживающий тяжелые времена, а не простой крестьянин. Меня познакомились с Эриком, и он рассказал все, что нужно. Они организовали мастерскую по изготовлению фальшивых монет, нашли людей и материалы».

Предполагал Ежек, что вооруженных людей в Сазаве нанимал Эрик, а сам опальный дворянин, присматривавший за мастерской, передавал вербовщикам для этих целей фальшивые гроши. О том, где искать Эрика или его подручных вербовщиков, Эрик не ведал – прежде те сами к нему заявлялись в назначенный час. Не знал он и личности их сподвижника из монастыря – ведал лишь, что тот заправляет сбытом фальшивок в Пассау.

Закончив рассказ, Ежек молил Индржиха замолвить на него словечко перед Радцигом, обещая, что присягнет на верность пану – быть изменником он до смерти устал.

Покинув темницу, Индржих немедленно направился в покои пана Радцика, поведал тому обо всем, что удалось ему узнать. «Значит, все еще хуже, чем я думал», - помрачнел Радциг, внимательно выслушав своего дознавателя. – «Если это правда, нам придется действовать крайне осторожно – я не обладаю властью над церковниками». «И что вы будете делать?» - осведомился юноша. «Мне нужно все обдумать», - отозвался Радциг, скрестив руки на груди. – «Это будет очень крепкий орешек. Мне нужно посоветоваться с паном Ганушем. А что насчет этого Эрика? Кто он?» «Я не знаю», - отвечал Индржих, - «но он в Сазаве набирает на службу людей, владеющих оружием, и собирает войско».

«Проклятье», - скрежетнул зубами Радциг. – «Значит, Прыбиславица – это еще не конец». «Определенно, пан», - подтвердил Индржих. – «Кажется, Ежек считает, что этот Эрик просто посредник и над ним есть еще кто-то».

Радциг повелел Индржиху вернуться в Сазаву и присмотреться к вербовщикам повнимательнее, выдав себя за вольнонаемника, желающего присоединиться к их клике. Юноша заверил господина, что отправится в означенный город немедленно; на прощание Индржих передал Радцигу просьбу Ежека, и тот обещал подумать над словами томящегося в застенках дворянина.

...Прибыв в Сазаву, Индржих приступил к осторожным расспросам местных о возможности отыскать работенку человеку, владеющему мечом. Один из наемников, которого прежде Индржих наряду с Йоханкой врачевал в монастырской лечебнице, изъявил желание помочь юноше по доброй памяти, сообщив, что вебрбовщики втречаются по ночам в городском костеле, на освященной земле.

И действительно, в ночной час в костел ступили головорезы вида самого зловещего, и, поступив вплотную к Индржиху, потребовали ответа: чего ради он их разыскивал? «Я слышал, вы нанимаете людей, которые не боятся грязных дел», - отозвался юноша, и набольший лиходеев, осмотрев его с ног до головы, предложил Индржиху пройти испытание. «Хочешь стать одним из нас – убей Святошу», - предложил он.

Сознавая, что речь идет о бежавшем главаре одной из шаек, напавших на Нойхоф, Индржих постарался изобразить неведение, осведомился: «Кто такой Святоша и зачем его убивать?» «Это не твоя печаль, но я тебе расскажу», - отвечал разбойник. – «В назидание. Святоша был одним из наших, но оступился. Стащил гроши, сбежал, кое-кто даже на тот свет отправился из-за него. Предал он нас, в общем. Убьешь его – возьмем к нам».

Незадача состояла в том, что схоронился Святоша в крытой галерее Сазавского монастыря, пускают куда только монахов. О том, как возможно исполнить подобное поручение, головорезы и сами не знали, и советовали Индржиху проявить смекалку. «Да, и это еще не все», - наставлял потенциального новобранца набольший. – «После убийства весь монастырь на уши встанет, так что либо позаботься о том, чтобы тело не нашли, либо уноси оттуда ноги как можно скорее. Да, забери игральные кости Святоги и принеси нам в доказательство того, что ты его убил. А если ты вдруг сможешь вызнать у него, где он денежки припрятал, то и их захвати». «Принести гроши и кости, ясно», - произнес Индржих. – «Куда?» «Отправляйся из монастыря на восток через реку», - наставлял юношу главарь вербовщиков. – «Там будет болото и кострище. Ночью разведи костер, да побольше, повыше. Мы придем, заберем гроши и кости, и скажем тебе, куда идти. Все понял?» Индржих угрюмо кивнул: чего ж тут непонятного!.. Уже второй раз в монастыре происходит недоброе – сначала связь с поддельными монетами, теперь вот обретший убежище лиходей... Определенно, к святой обители стоит присмотреться повнимательнее...

Вербовщики покинули костел, растворившись в ночи; Индржих вернулся на постоялый двор неподалеку, где заблаговременно снял комнату. Ночь он провел без сна, гадая, как проникнуть ему в монастырские стены, и, не придумав ничего путного, спустился в общий зал... где за завтраком судьба свела его с лишь недавно прибывший в город человеком по имени Карл, которого повсюду сопровождал донельзя угрюмый тип.

Разговорились, и признался Карл, что уходит в монастырь, а Манфред – слуга, приставленный к нему отцом, должен удостовериться, что не свернет он с определенного пути в последний момент. Посему Карл довольствовался последними днями свободы, предаваясь возлияниям в корчме и втайне надеясь, что сумеет убедить Манфреда позволить ему посетить бордель.

Не мешкая, Индржих предложил Манфреду выпить, и тот сразу же повеселел. Пропустив несколько кубков, сопровождающий нетвердым шагом удалился в свою комнату, дабы проспаться, а Индржих получил долгожданную возможность остаться Карлом наедине и поговорить с глазу на глаз. «Почему тебя спроводили в монастырь?» - осведомился Индржих, и молодой повеса тяжело вздохнул: «Как всякий парень с горячьей кровью, я люблю прекрасных дев. Одну я полюбил слишком сильно, и она... скажем так... проболела девять месяцев». «Но за это не ссылают с монастырь!» - озадачился юноша. «Ссылают», - с горечью возразил Карл, - «если ее отец – господин нашей вотчины. В общем, пан Буковский пришел в ярость, ведь теперь ему не выдать дочь замуж. Поэтому он сказал моему отцу, что у него два выхода: заплатить ему виру в тысячу грошей и преподнести мои яйца на серебряном блюде... или заплатить тысячу грошей и убрать меня с глаз долой».

Понятно, что оказаться в монастыре и провести там остаток жизни Карл желанием не горел... и Индржих предложил: «А если я отправлюсь в монастырь вместо тебя?» Карл уставился на нового знакомого как на полоумного, но затем лишь пожал плечами: хочет тот посвятить себя служению Господу – дело его. Вот только письмо от настоятеля, подтверждающее личность Карла, Манфред всегда носит при себе...

Прокравшись в комнату, где храпел сопровождающий, Индржих вытащил письмо у того из кармана, а, поразмыслив, прихватил еще тяжелый кошель, который не замедлил передать Карлу, дожидавшемуся его в общем зале. Повеселев, столь чудесным образом избавленный от монашеского обета парень припустил прочь; навряд ли Манфреду когда-либо суждено увидеть его снова...

Проследовав к вратам Сазавского монастыря Святого Бенедикта, Индржих назвался Карлом, протянул привратнику письмо от настоятеля и, смиренно склонив голову, заявил, что прибыл в сию обитель, дабы стать послушником. «В последнее время послушники прибывают один за другим», - молвил привратник. – «У последнего даже письма не было, и он так оглядывался через плечо, словано ему пятки припекало».

Индржих насторожился: неужто речь идет о Святоше?.. «Ты пустил его без письма?» - удивился он. – «И тебе ничего не показалось подозрительным?» «Мне подумалось, что он от кого-то прячется», - признался привратник. – «Но видно было, что он духовного сословия и знает, что нужно делать в монастыре, так что можно было его принять. Хотя бы на время».

Сознавая, что дальнейшие расспросы наверняка вызовут подозрения, Индржих просто кивнул, последовал за привратником в комнатушку, оставил в которой все свои вещи, избавившись таким образом от бремени мирского имущества. Облачившись в монашескую рясу, ступил он в молельный зал, где монахи общины Святого Бенедикта приветствовали нового послушника, а приор назвал Индржиха «братом Григорием» - именем, кое отныне тот будет носить в служении.

По завершении службы иной послушник, брат Антоний, исполняя волю приора, провел новообращенного по залам монастыря, попутно разъясняя тому местные устои. Разоткровенничавшись, Индржих признался, что пытается разыскать в монастыре вора, приложившего руку к поджогу конного завода в Нойхофе. «Не может быть!» - всполошился Антоний. – «А кто ты такой, чтобы заниматься этим?» «Тот, кто собирается найти его и убить», - произнес Индржих, и на лице послушника отразился неподдельный ужас. «Ты хочешь убить его здесь, в монастыре?» - выдохнул он. – «Ты обезумел? Ты не можешь просто придти в святую обитель и изображать из себя ангела возмездия. Ты считаешь, что имеешь право вершить здесь правосудие? Кто тебе его дал? Прости, но я не хочу иметь с тобой дела, Григорий. Ты – безумец, и о тебе нужно рассказать аббату».

Осознав, что, похоже, сболтнул лишнего не тому человеку, Индржих молил Антония попросту забыть об услышанном, и тот, поколебавшись, согласился сохранить знание сие в тайне.

...Потянулись дни смиренного бытия Индржиха вдали от дел мирских. Каждое утро поднимаясь еще до рассвета, он наряду с другими монахами и послушниками отправлялся на молитву, а после завтрака занимался своими новыми повседневными обязанностями – изготавливал целебные зелья в алхимической лаборатории да переписывал книги в скрипториуме. После – вечерняя молитва, отход ко сну. И так – изо дня в день... Индржих было совсем отчаялся отыскать Святошу в монастырских стенах, когда тот внезапно объявился сам.

В тот день после завтрака Индржих почувствовал себя из рук вон плохо; состоянине ухудшалось с каждой минутой. Кое-как юноша доплелся до своей циновки, распластался на ней, осознав, что, похоже, чем-то отравился... Индржих лишился чувств, а когда пришел в себя, то лицезрел близ циновки Антония, пристально его разглядывающего.

«У тебя железное здоровье», - поздравил послушник Индржиха, слишком слабого, чтобы даже голову оторвать от ложа. – «Будь на твоем месте кто-нибудь другой, он наверняка бы умер... Позволь мне рассказать тебе одну историю. Давным-давно жил на свете один маленький мальчик. Он был заблудшим и несчастным; у него не было будущего. Друзья подбили его делать разные глупости. Но он не был таким уж плохим, потому что, когда дошло до дела, он предпочел сбежать, а не делать глупости. Впрочем, его бывшим друзьям это не понравилось, и они решили наказать его. Они пустили по его следу охотничьего пса, чтобы тот перегрыз ему глотку. Но мальчик не был глупым и знал, что за ним гонится собака. Он отравил еду, а когда собака нагнала его, накормил этой едой собаку. Он не ожидал, что собака выживет, но она выжила, и вдруг мальчику стало стыдно за свой поступок. И он предложил охотничьему псу заключить сделку».

Что-то подсказывало Индржиху, что Антоний и отравил его... а стало быть, этот человек, выдающий себя за послушника, - никто иной как предмет его поисков. «Знаешь, мы оба – пешки в чужой игре», - продолжал Антонио, то и дело вскидывая голову и озираясь по сторонам – нет ли лишних ушей? – «У них свои планы на нас. Но мы не должны позволять им играть нами. Мы можем просто забыть обо всем и каждый пойдет своей дорогой. Да, я был разбойником, и я был в Нойхофе. Я грабил и воровал, но, клянусь Богом, я никогда в жизни не убивал невинных людей. То, что я увидел в Нойхофе, заставило меня понять, что моя жизнь не стоит и кучки дерьма, но у меня есть еще шанс изменить ее к лучшему. Здесь, в монастыре, у меня было много времени все обдумать, но тут появился ты и все покатилось под откос».

Святоша предлагал Индржиху вместе бежать от монастыря, но прежде инсценировать его убийвство, дабы преследователи, узнав о сем, утолили свою жажду крови да поостыли. Индржих, не желая марать руки свои кровью этого человека, на предложение согласился, и благодарный Святоша протянул юноше противоядие.

Весь день Индржих провалялся на циновке, восстанавливая силы, а ночью спустился на кухню, разыскал в чулаке бурдюк с кровью для супа. Оной Святоша обильно окропил пол в молельном зале, а после оставил кровавые же пятна на всем пути до черного хода в святую обитель, и – до самого берега реки. Плодами дел своих он был донельзя доволен, надеясь, что разбойники посчитают его мертвым, а Индржих подтвердит, что бросил тело в реку, заметая след.

Надеялся Святоша, что здесь-то они с Индржихом и расстанутся, но у того было на сей счет иное мнение. Раз уж случилось чудо и разбойнику каким-то непостижимым образом удалось выжить, Индржих намеревался сопроводить его в Ратае, дабе передать в руки правосудия - городскому рихтаржу. Конечно, идея сия Святоше пришлась не по нраву, но Индржих доказал спутнику свою правоту, хорошенько отмутузив прямо у монастырских стен. Возражений против столь веских аргументов у Святоши не нашлось, и, признавая поражение, он уныло поплелся следом за Индржихом в направлении Ратае, где ожидало его – скорее всего – длительное тюремное заключение.

...Индржих же устремился к болотам, помянутым вербовщиками, в условленном месте развел костер и принялся ждать... Лишь несколько часов спустя навестили его головорезы; они уже ведали о случившемся в монастыре, но надеялись услышать подробности из первых уст. Индржих подтвердил: Святоша мертв, и боле разбойники о нем не услышат.

Что ж, с испытанием Индржих справился, посему вербовщики приглашали юношу посетить их основной лагерь, разбит который в старой заброшенной крепости, Вранике, на холме к югу от Сазавы. «Отправляйся туда и доложи о себе парню по имени Эрик», - инструктировал Индржиха набольший вербовщников. – «Скажи ему, что тебя прислал Козлик». После чего последний протянул новобранцу причудливую игральную кость – знак, по которому они с напарниками узнают друг друга.

...Приближаясь к Вранику, Индржих не мог не отметить, что лагерь разбойников куда крупнении того, что был разбит в Прыбиславице, и защищен не в пример лучше. С северной стороны поселение было защищено скалой, спускающейся к реке и тянущейся на северо-восток узкой скалистой грядой, которая переходила в широкий полуостров, образованный излучиной реки у деревни Привлаки. Городище окружал все еще заметный, но уже размытый земляной вал.

Индржих продемонстрировал игральную кость разбойникам у частокола, ограждавшего Враник, и те пропустили новобранца в лагерь, велев тому направляться прямиком в хижине, занимаемой их главарем, Эриком. Шагая по тропе к вершине, считал Индржих число разбойников, и сделал вывод, что тех никак не меньше сотни – внушительная сила! Кроме того, заметил он среди лиходеев старого знакомого, фехтмейстера Ванека, но сделал вид, что не узнал того.

Ступив в жилище Эрика, Индржих замер, как громом пораженный, ибо узнал дворянина, ведущего беседу с главарем разбойников, - Тот Иштван, гостивший в замке у пана Радцига незадолго до нападения половцев на Скалицу!.. Более того, носил пан Тот с собою донельзя знакомый меч!..

«В чем дело?» - недовольно осведомился Эрик, вперив взор в замершего на пороге юношу. – «Язык проглотил». Тот обернулся к Индржиху, медленно протянул: «Мне кажется, я знаю, что встревожило молодого человека... Он не ожидал увидеть меня здесь. А я – увидеть его. Когда это ты стал нанимать на службу людей Радцига, Эрик?»

Эрик разинул рот, переводя взгляд с присланного Козликом новобранца на пана Тота, а тот, похлопав по рукояти своего клинка, осведомился у Индржиха: «Не это ли ты ищешь?..» Юноша метнулся было к лучащемуся самодовольством дворянину, но разбойники, несущие вахту у входа в хижину оставались начеку; сбив Индржиха с ног, они с силой ударили его по голове. Сознание милосердно угасло...

...Придя в себя, юноша осознал, что находится в некоем бараке, все тело его обратилось в один пульсирующий сгусток боли, руки связаны и вздернуты над головой за веревку, переброшенную через потолочную балку. У дверей барака маячили две фигуры – Эрик, недовольно морщащийся, и некий здоровяк – наверняка один из его подручных. Остававшийся здесь же, в хижине пан Тот, заметив, что пленник его очнулся, приблизился к нему, бросил: «Можешь считать, что тебе повезло, парень. Я собираюсь оставить тебя в живых. Уверен, твой отец заплатит за тебя щедрый выкуп».

«Мой отец мертв», - прохрипел Индржих, с ненавистью прожигая взглядом Тота. – «Твои прихвостни даже не дали его нормально похоронить». Дворянин опешил было... а после заливисто расхохотался. «Он не знает, Эрик!» - восклицал тот, обернувшись к главарю разбойников. – «Ему никто не сказал. Они рассказали мне, иноземцу, но не ему! Как это... бесчеловечно».

Усмехаясь, Тот обратился к Индржиху, произнес с напускным сожалением: «Я уверен, что ты предпочел бы услышать это от кого-нибудь другого и при других обстоятельствах, но нищим не приходится выбирать. Твой отец, твой настоящий отец... жив. И ты даже его знаешь. Это твой господин, пан Радциг Кобыла... Впрочем, интересно, есть ли ему вообще до тебя дело? Ты – бездомый сирота. А он до сих пор не признал тебя... Может, он просто тебя стыдится?.. Интересно, захочет ли он вообще платить за тебя выкуп. Но лучше об этом не думать, ведь в этом случае ты перестанешь представлять для меня интерес. И тогда...»

«Мой отец мертв!» - прорычал Индржих, прерывая разглагольствования дворянина, и тот сочувственно поцокал языком: «Я понимаю, что ты чувствуешь. Мое собственное детство не... слишком отличалось от твоего... Но мы теряем время. Пора тебе рассказать, затем ты пришел сюда». «Я искал меня своего отца, который украл у меня один мерзавец...» - начал было Индржих, но охнул от боли, когда маячивший у двери барака мордоворот метнулся к нему, с силой впечатав в живот пудовый кулак.

«А я его нашел!» - усмехнулся Тот, вытащив клинок из ножен и повертев его перед лицом пленника. – «Но мне интересно, кого из отцов ты имеешь в виду? В некотором смысле он принадлежит обоим». «Неважно, кому он принадлежит», - отозвался Индржих. – «Я собираюсь убить им тебя».

За дерзкие слова сии беспомощный юноша получил еще несколько ударов по ребрам от громилы, а Тот вздохнул, с укоризной покачал головой. «Ты не в том положении, чтобы угрожать мне», - напомнил он. – «Но – с другой стороны – почему бы и нет?.. Когда твой отец – настоящий отец – заплатит, я предоставлю тебе возможность попытаться».

«Радциг разобьет тебя», - посулил негодяю Индржих, и охнул, когда кулак приставленного разбойника вновь врезался в его измученное тело. – «А я на это посмотрю». «Я очень сомневаюсь в этом», - признался Тот. – «Ты ведь видел наш лагерь – и должен понимать, что у твоего отца нет и малой доли тех сил, которыми располагаю я. А теперь, когда король в плену, некому оправить войска вам на помощь. Даже вместе с Ганушем и Дивишем твоему отцу не собрать больше людей, чем у меня. Единственный, кто способен победить меня в этой стране – Сигизмунд, а он платит мне... Его победа - это и моя победа. Все, что я сейчас возьму, будет моим, а я собираюсь взять все. Так что – познакомься с новым господином этих земель!»

«Такой человек, как ты, никогда не будет править здесь», - несмотря на свое незавидное положение, присутствия духа Индржих не утратил. Удар, выбивающий воздух из легких... и еще один... «Ты когда-нибудь слышал о пане Соколе из Ламберта?» - осведомился Тот, когда головорез отступил от жертвы. – «Или о пане Гинеке по прозвищу ‘Сухой черт’? Они сражались за твоего короля и опустошали владения господ в Австрии, как я делаю это здесь. Как говорят, сук кроет самый сильный кобель, а война – это дело грязное».

Эрик почтительно обратился к Тоту, напомнив, что им пора, и дворянин, сославшись на важные дела, устремился к выходу из барака, велев разбойнику поучить строптивого пленника хорошим манерам...

...Ближе к ночи Индржиха, избитого и обессиленного, здоровяк отвязал от балки, бросил в угол барака, сам же поспешил покинуть хибару, дабы отужинать.

Бежали часы... во Вранике воцарялась тишина...

Дверь барака открылась, внутрь скользнул человек, и, опустившись на колени подле Индржиха, приложил к губам того мех с водой. В свете одного-единственного чадящего в помещении факела Индржих узнал полуночного гостя. «Збышек?!» - выдохнул он в гневе.– «Чертов предатель! Ты бросил меня на расправу к этим ублюдкам и теперь смотришь мне в глаза, будто ничего не случилось?!»

«Может, мы с тобой плохо начали», - признал подавшийся в разбойники селянин, - «но сейчас я – твоя единственная надежда выбраться отсюда живым. Да, я действительно хочу вытащить тебя отсюда. Но если ты против, я могу оставить тебя гнить здесь, и пусть громила Иштвана вышибает тебе мозги».

Индржих определенно против не был, но прежде, чем слепо следовать за хитрецом Збышеком, желал понять, какими мотивами руководствуется тот, протягивая ему руку помощи. «Не проходит и дня, чтобы эти головорезы не тыкали друг в друга ножами», - вздохнул селянин, отвечая на вопрос пленника, охранять которого ему было назначено. – «А я самый молодой... и они превратили меня в раба». «Жизнь разбойника совсем не такая, как ты воображал, да?» - ехидно осведомился Индржих. – «У меня просто сердце разрывается. Но ты мог бы сбежать и один – зачем тебе я?» «Послушай, я хочу жить нормальной жизнью», - признался Збышек. – «Для этого нужен покой и гроши. Нам нужно выбраться отсюда, и ты дашь мне грошей. Моя помощь обойдется тебе меньше десятой доли того, что Иштван хочет получить с пана Радцига. Почему бы нам не помочь друг другу?»

Откровенность Збышека Индржих оценил, ровно как и справедливость заявленных требований. Селянин развязал руки пленнику, и, выведя того из барака, указал направление, находится в котором брешь в частоколе.

Хоронясь в ночных тенях от обходящих лагерь дозорных, двое покинули Враник, выступив в долгий путь на восток – к Ратае. Надо отдать Збышеку должное: он действительно всячески поддерживал спутника, едва переставляющего ноги, ухаживал за ним, кормил. Конечно, не по доброте душевной, а в ожидании награды, но в глубине души Индржих был благодарен ему и за эту малость...

...Радциг и Гануш трапезничали, когда в дверях показался Индржих; Збышек, с тревогой переминавшийся с ноги на ногу, маячил за его спиной.

«Отец...» - приветствовал РадцигаИндржих, в упор глядя на пана, и тот, поднявшись из-за стола, констатировал: «Что ж, я вижу, ты времени зря не терял, и нам с тобой несомненно нужно будет поговорить после. Наедине».

Не тратя времени, Индржих заявил, что успел побывать во Вранике и знает, что затевает противник. «За разбойниками стоит венгерский дворянин, который гостил у вас в тот день, когда Сигизмунд напал на Скалицу», - молвил юноша, и Радциг, переглянувшись с Ганушем, кивнул: «Иштван Тот...» «Тот и его люди», - подтвердил Индржих. – «Именно они чеканят фальшивые гроши и на них вербуют наемников со всей округи. У него во Вранике уже целое войско».

«Но какого черта ему нужно?!» - взорвался неистовый Гануш, и Индржих тихо отвечал: «Я все знаю, и вам это не понравится. У меня с ним был довольно долгий разговор... Меня схватили, когда я пытался пробраться к ним в лагерь. Мы немного побеседовали... И он рассказал мне о своих замыслах – полагаю, решил, что уже не нужно это скрывать».

«Почему?» - обратились в слух Радциг и Гануш. – «Что задумал этот ублюдок?» «Он служит Сигизмунду», - отвечал Индржих благородным господам. – «Он хочет расправиться с союзниками короля Вацлава. То есть, с нами. Он собрал большое войско. Честно говоря, я не знаю, сможем ли мы победить их, а он знает, что никто не придет к нам на помощь».

Гануш вновь принялся сыпать ругательствами, Радциг же осведомился: «Сколько у него людей?» «Я бы сказал, что больше сотни», - произнес Индржих. «А насколько хорошо защищен лагерь?» - продолжал спрашивать пан, и молвил юноша: «Это старая заброшенная крепость н а холме рядом с Сазавой. С трех сторон она неприступна и окружена деревянным частоколом».

«Ублюдок!» - продолжал лютовать Гануш, расхаживая по чертогу. – «Я его раздавлю!» «Легко сказать, старина», - бросил прагматичный Радциг. - «Кажется, Тот ничего не оставляет на волю случая». «Вместе с Дивишем мы сможем набрать достаточно людей», - задумчиво произнес Гануш, но в голосе его прозвучала нотка неуверенности. – «И всем нас ясно, что нельзя терять время. Этот пес рвется в бой. Так лучше уж мы сами выберем время и место». «Несомненно», - согласился Радциг. – «Мы должны застать их врасплох. Лучше всего напасть завтра ночью. Раньше мы не успеем подготовиться». «Вот это мне по нраву, Радциг!» - вновь воспрял духом пан Гануш, ибо предвкушал добрую драку.

Обратившись к Индржиху, Радциг приказал тому сказать во весь в Тальмберг и передать пану Дивишу, чтобы собрал тот всех мужчин, умеющих обращаться с оружием, и вечером следующего дня привел их к Вранику. Обещав, что выступит к северному граду немедленно, Индржих указал панам на мнущегося в дверях Збышека, пояснив, что тот помог ему бежать из плена и заслуживает награды. Согласно кивнул, Радциг протянул селянину кошель с грошами, и тот, низко поклонившись, пробормотал слова благодарности. «При других обстоятельствах я мог бы спросить тебя, как ты оказался среди этого стада свиней во Вранике», - отчеканил Радциг, и Збышек побледнел как полотно. – «Поэтому тебе лучше побыстрее уехать отсюда, пока я не задумался об этом». Селянин, поблагодарив Индржиха за то, что остался тот верен данному слову, выскользнул за дверь, стремясь оказаться от грозных господ как можно дальше.

Индржиху же Радциг велел хорошенько поесть да передохнуть прежде, чем выступит он к Тальмбергу. «Хорошо, пан», - склонил голову юноша, и Радциг возразил: «Хватит называть меня паном. Я твой отец. Клянусь, Индро, я собирался сказать тебе об этом. Мне жаль, что именно Иштван опередил меня. Но сейчас у нас много неотложных дел, понимаешь? Позже у нас будет время поговорить обо всем. Что ты на это скажешь?»

Радциг по-отечески сжал ладонью плечо Индржиха, и тот, все еще не разумея, как следует общаться с нежданно-негаданно объявившимся родителем, выдавил: «Как пожелаете, пан... то есть... отец». «Хорошо», - улыбнулся тот с искренней теплотой. – «А теперь как можно быстрее поезжай к Дивишу... сын».

...Когда Индржих добрался до Тальмберга, было уже далеко за полдень. Ступив в покои пана Дивиша, юноша поведал тому о виновнике всех без в сем краю – венгерце по имени Иштван Тот, и о том, что паны Радциг и Гануш вознамерились нанести противнику упреждающий удар, пока он не успел подготовиться, и ожидают силы Тальмберга близ Враника.

Дивиш коротко кивнул, приказал сотнику Бореку немедленно трубить общий сбор. Оставив в замке лишь малое количество воинов, пан возглавил силы Тальмберга, и выступили те в направлении Враника... Добрались до огражденного частоколом оплота разбойников уже затемно.

Радциг и Гануш тепло приветствовали союзников, после чего, обратившись к Индржиху, просили того в подробностях рассказать о том, что видел он во вражеском лагере. «Внешний частокол окружает весь лагерь», - панам юноша указал на укрепления. – «На небольшом холме внутри расположен полуразрушенный дом, который окружен еще одним частоколом. Там меня держали в плену, и там засел Тот и его приспешники».

«Ты можешь сказать, сколько там палаток и где они расположены?» - деловито осведомился Гануш, и Индржих пожал плечами: «Пятьдесят, может шестьдесят. Большая часть в правой половине лагеря». «А люди?» - поинтересовался Дивиш. – «Сколько у них людей?» «Не меньше восьмидесяти человек», - прозвучал ответ, и Дивиш вздохнул, потер переносицу, тихо произнес: «То есть, нас не намного больше...» «Нас все равно больше, хоть и на несколько человек», - назидательно заметил Гануш. – «Наши люди хорошо вооружены и обучены, а наши враги – просто сброд».

Дивиш долго разглядывал укрепленный лагерь разбойников, а после принял окончательное решение: «Судя по тому, что я вижу, лучше всего атаковать с нашего направления. А что с других сторон?» «С востока скалы и оттуда нельзя нанести главный удар», - отрапортовал Индржих. – «С другой стороны в частоколе дыра, именно там я и сбежал из лагеря. Они сбрасывают туда мусор – гора уже такая высокая, что доходит до самого верха частокола». «А вот это уже интересно», - приобордился Дивиш. – «Крепостной вал довольно длинный, и если у них столько людей, сколько мы думаем, они не смогут защитить его по всей длине. Если мы атакуем ворота большими силами, у них не хватит людей прикрыть тыл».

«Отличный пан!» - похвалил всегда отличавшегося стратегическим мышлением Дивиша Гануш. – «Но иного я от тебя и не ждал». «А если при этом еще переполох устроить, они вообще не поймут, откуда мы атакуем», - постановил Дивиш, обернулся к Индржиху: «Ты говорил, что у них там палатки? Если не ошибаюсь, палатки хорошо горят, а у нас есть лучники...»

Посовещавшись, паны разработали план атаки. Борек с десятком человек зайдет противнику с тыла, где незаметно переберется за стену. Остальные же ударят в лоб – сначала дождь огненных стел, а затем – атака. Основные силы прорвут ворота, отвлекая на себя силы разбойников, и в этот момент люди Борека нанесут удар с тыла. «Мы сотрем это сучье племя с лица земли!» - завершил военный совет пан Гануш.

...В час ночной объединенные силы господ сопредельных земель атаковали засевших за частоколом разбойников. Лучники пустили подожженные стрелы... и вскоре палатки занялись, озарив тьму. Воины разбили ворота лагеря тараном, ворвались внутрь, схлестнулись с лиходеями. Индржих шел в первых рядах, орудуя мечом, затерявшись в хаосе битвы...

Казалось, длится сражение целую вечность... но внезапно осознал юноша – все кончено. Занимался рассвет, когда воины сломили сопротивление разбойников, и теперь добивали последних из них. С вершины холма доносились недовольные вопли пана Гануша, требовавшего найти и привести к нему ‘венгерского ублюдка’, которого почему-то сей ночью во Вранике не оказалось... ровно как и приспешника его, Эрика.

Что же может означать отсутствие предводителя воинства наемников и лиходеев?.. Снедало Инрджиха донельзя дурное предчувствие...

Ступив в хижину, занимал которую прежде Эрик, обнаружил на столе Индржих письмо следующего содержания: «Милостивый господин, не считая наших мелких затруднений у Прыбиславицы, должен сказать, что дела идут как подобает. Мне удалось собрать столько воинов, что наши потери мало на что повлияют. Полагаю, скоро мне удастся овладеть замком, который мы с вами прежде обсуждали». Ни адресата – ни подписи.

Индржих передал письмо панам, но и те не разумели, о каком замке может идти речь.

Тем временем воины сумели взять живым одного из разбойников, бросили того к ногам панов. «Где эта крыса Тот?» - рявкнул в лицо разбойнику Гануш, угрожающе тряся булавой перед лицом пленника. – «Куда он делся? Отвечай, черт возьми!» «Он снова вас надул?» - расхохотался негодяй. – «Мой господин уехал. Он забрал с собой большую часть людей и уехал». «Куда уехал?!» - бесновался Гануш, сознавая, что, похоже, все происходящее ныне было частью замысла хитроумного венгерца. – «Что он задумал? Он пишет о взятии замка. Какого замка?»

«Замка неподалеку, который остался совсем без охраны», - пропел разбойник, бросив победный взгляд в сторону пана Дивиша, и ужаснулся тот: «Тальмберг! Он отправился в Тальмберг?» «Вам никогда его не изловить...» - хохотал лиходей, откровенно издеваясь над панами, и Гануш, которому до смерти надоело юродство пленника, размозжил ему голову булавой.

Воцарилась потрясенная тишина; все взоры обратились к Ганушу, у ног которого покоилось мертвое тело разбойника. «Что?» - сварливо осведомился пан, разведя руками. – «Вы собирались постричь его в монахи и отправить в монастырь?»

Оседлав коней, воины покинули разоренное пепелище, обратился в которое Враник, устремились на северо-восток, к стенам Тальмберга, отчаянно молясь Господу о том, чтобы успеть достичь замка до того, как сделают это силы Иштвана Тота... К несчсастью, надеждам сим сбыться было не суждено, и когда прибыли ведомые панами Ганушем, Радцигом и Дивишем силы к оплоту последнего, то лицезрели разбойников, занявших стены Тальмберга и сбрасывающих вниз мертвые тела замковых стражей.

На счастье, врата замка оставались открыты, и воины, не мешкая, ворвались в наружный двор, схлестнулись с противником, не ожидавшим, что подоспеют они столь скоро. Но, несмотря на то, что перебить остававшихся здесь разбойников не оставило труда, во внутренний двор замка воители пана Дивиша и союзников его проникнуть не смогли: на подъемный мост ступил Иштван Тот. Приставив кинжал к горлу леди Стефании, венгр с усмешкой наблюдал за солдатами противника, в нерешительности остановившимися в десятке шагов.

«Выходи, крыса!» - в гневе выкрикнул пан Дивиш. – «Сражайся как мужчина!» «Пожалуй, нет», - вежливо отказался Тот. – «Мне и здесь неплохо... Заложников у меня достаточно, а крепкие стены меня защитят». Разбойники, поддерживая под руки едва стоящего на ногах пана Радцига, встали рядом с венгром, и тот усмехнулся, сознавая, какую беспомощность чувствует ныне его противник.

«Что тебе нужно, гаденыш?» - бросил Дивиш, и отозвался Тот: «Дай-ка подумать... Пожалуй, ничего. Хотя, не отказался бы увидеть, как все вы сдохнете».

Разбойники отступили во внутренний двор Тальмберга, не забыв поднять мост. Лучники их, занявшие стены, стреляли горящими стрелами как в солдат, наводнивших двор наружный, так и в возведенные там хижины, которые немедленно занялись. Самим головорезам, укрывшимся за каменными стенами твердыни, огонь был не страшен, а противник их был вынужден отступить, разбить лагерь в некотором отдалении от замка.

При отходе пан Дивиш был ранен в правую руку, но сейчас собственная рана заботила его меньше всего – в сравнении с пленением супруги и Радцига. «Как им удалось схватить его?» - спрашивал Дивиш у своего сотника. «Он со своими людьми бился с подкреплениями, которые высылали из замка», - отозвался Борек.

Гануш предлагал начать осаду Тальмберга, однако Дивиш заявил, что согласится на оною лишь в самом крайнем случае – когда все другие возможности будут исчерпаны. Ведь в открытом противостоянии шансы на то, что заложники уцелеют, крайне невелики...

«Пан», - обратился к Дивишу Борек, - «если бы несколько человек, после того как стемнеет, забрлаись бы наверх по западной стене, они могли бы пробраться внутрь, освободить заложников и открыть ворота. Если... они держат их во дворе, как это всегда делали мы». «Слишком много ‘если’», - поморщился Гануш, ратующий за осаду и честный бой – грудь на грудь. – «А что, если их заметят? Или они не смогут бесшумно поднять герсу?»

«Пан Гануш, даже если нам удастся спасти хотя бы одного заложника...» - начал было сотник, когда Индржих, выступив вперед, вызвался принять участие в ночной вылазке.

Когда стемнело, Индриж и иные добровольцы, облачившись в темные одеяния, собрались на окраине лагеря, где сотник Борек, обратившись к ним, напомнил, что цель вылазки – освобождение заложников, которых – предположительно – держат во внутреннем дворике замка, рядом с конюшней. Примкнул к смельчакам и паныч Ян Птачек, заявивший с присущей ему легкомысленностью, что проникнуть в замок – ненамного сложнее, чем каждую ночь незаметно исчезать из твердыни Ратае и отправляться на поиски приключений.

Крадучись, воины приблизились к западной стене Тальмберга, приставили к ней лестницу, поднялись по ней на вершину – один за другим. Понимая, что малейший шум ознаменует тревогу и – как следствие – вынудит их отступить, Индржих и спутники его действовали предельно осторожно, тщательно просчитывая каждый свой шаг. Сняв часовых, воины облачились в доспехи тех и продолжили прохаживаться по стене, в то время как Индржих и Птачек спустились во внутренний двор замка.

Пани Стефании и пана Радцига здесь не оказалось – лишь несколько селян, которых захватчики согнали в амбар. «Будь оно проклято!» - разозлился паныч, всплеснул руками. – «А я-то думал, мы справимся». «Мы никуда не пойдем!» - постановил Индржих. – «Мы не вернемся без моего отца и пани Стефании!» «И как мы их найдем?» - громко прошептал Птачек. – «Их нет ни в амбаре, ни около него. Ты хочешь пробраться прямо в замковые чертоги, где полно людей Тота?» «Да!» - подтвердил Индржих с непоколебимой уверенностью. – «Мы должны вытащить их отсюда».

Испуганный, Птачек отговаривал друга от этой безумной авантюрюры, но Индржих продолжал стоять на своем. «Если ты хочешь пойти на верную смерть, делай это один!» - возмутился паныч. – «Но перед тем, как поднять шум, дай нам время убраться отсюда!»

Наверное, громкий шепот привлек внимание одного из наемников на крепостной стене; присмотревшись, заметил тот чужаков во внутреннем дворе, и, натянув тетиву лука, выстрелил в одного из них... Ян Птачек охнул от боли, когда стрела вонзилась ему в зад...

Послышались крики – разбойники поднимали тревогу... Взвалив стонувщегося и сыплющего проклятиями паныча на плечо, Индржих припустил обратно к крепостной стене, оставались на которой их сподвижники; освобожденные из амбара селяне бежали следом.

Спустившись по приставленной к стене лестнице, воины вернулись в лагерь; они были вынуждены признать свою неудачу... и, похоже, помимо осады, иных вариантов выбить Тота и его прихвостней из Тальмберга, у них не оставалось.

На рассвете Борек и Дивиш принялись обсуждать подготовку к штурму. «У нас недостаточно людей, чтобы штурмовать стены с лестницами», - рассуждал пан, созерцая свое утраченное владение, и сотник согласно кивал в ответ. – «И мы не можем позволить себе новые потери. Тальмберг можно захватить или хитростью, или превосходящими силами. Хитрости нам не помогли, и мы не превосходим их числом». «Нам ничего не остается, кроме как строить требушет», - молвил Борек, и Дивиш поморщился, сознавая необходимость сокрушения стен собственного замка.

Кликнув мастера Фейфара, прибывшего в лагерь из Ратае накануне, Дивиш приказал тому заняться созданием требущета. Мастер инженер растерял: никогда прежде он не строил ничего подобного... но, похоже, выбирать ему не приходилось.

...Воины в лагере готовились к скорому штурму твердыни. В разговоре с Индржихом признался Борек, что ныне в стане их – сплошной беспорядок; люди волнуются, как медведи, запертые в одной клетке, ворчат и жалуются буквально на все – от каши до блох. Сотник просил юношу пройтись по лагерю и – по возможности – помочь солдат решить тревожащие их проблемы, ибо моральный дух в преддверии скорого штурма Тальмберга важен как никогда.

Кроме того, Бернард велел юноше навестить один из лагерей углежогов в окрестных лесах да поинтересоваться, нет ли у тех лишнего дегтя. Ведь с помощью оного стало бы возможным поджечь замковые ворота!

Мастер Фейрар пребывал в смятении: будучи горным инженером, он ничего не смыслил в осадных машинах и понятия не имел, как подступиться к постройке требушета. Конечно же, пана Дивиша подобные мелочи не интересовали... «Недавно в Сазаву приехал Конрад Кейзер», - с мольбой в голосе обратился инженер к Индржиху, лишь заметив того. – «Если ты уговоришь его приехать сюда, моя шкура будет спасена». «Конрад Кейзер?» - переспросил юноша. – «Кто это?» «Он – ученый муж, изучающий врачевание, но он умеет строить осадные машины», - доходчиво разъяснил ему Тобиаш. – «Он даже принимал участие в осаде Никополя вместе с Сигизмундом... Но после битвы они поссорились, ибо Конрад обвинил Сигизмунда в поражении. В результате Конрад был изгнан из Праги и обосновался в Жебраке. Он был придворным лекарем и осадным инженером, так что ничего плохого с ним не случилось. Я даже слышал, что с ним путешествует группа ученых мужей, и они вместе пишут какую-то книгу».

«Что он делает здесь, в Сазаве?» - озадачился Индржих. «Его отправили сюда, чтобы он помог строить монастырь», - пояснил инженер. – «Не сомневаюсь, что они щедро заплатили за его услуги». Мастер Фейрар молил Индржиха сделать все возможное – убедить, подкупить, похитить, - но сделать так, чтобы Конрад Кейзер прибыл в их лагерь. Ведь наверняка он ненавидит Сигизмунда после того, как пути их разошлись!..

...Завершив неотложные дела в военном лагере, Индржих вернулся в Сазаву, и, расспросив мастеровых на монастырском дворе о Конраде Кейзере, выяснил, что остановился тот в доме попечителя.

Конрад встретил гостя с нескрываемой подозрительностью, но, узнав о том, что Тобиаш Фейфар просит помощи его в создании требушета, весьма заинтересовался... отметив с нескрываемым сожалением, что, как бы не желал он обрушить град камней на головы прихвостней Сигизмунда, покинуть монастырь он не может.

«Но почему?» - удивился Индржих, и Конрад тяжело вздохнул: «Это долгая история. Я слегка... увлекся, когда критиковал действия Сигизмунда под Никополем. И это может удивить тебя, но он плохо воспринял мою критику после проигранной битвы. А потом, после того как Сигизмунд похитил Вацлава, я перестал чувствовать себя в Праге в безопасности и уехал. Хотя ‘уехал’ – это не совсем точное слово. Кое-кто скажет, что я был игзнан. Как бы то ни было, я отправился в замок Жебрак - это королевский замок. Там мне предоставили возможность заниматься моими машинами. Сказать по правде, это так называемое изгнание стало для меня благословением. Я обрел мир, покой и талантливых помощников, а получил возможность работать над своим опусом. Хотя из-за всех этих волнений я потерял кое-кого из своих покровителей».

«А почему вы здесь, в Сазаве?» - осведомился Индржих, и пояснил инженер: «Честно говоря, мне нужны гроши для того, чтобы издать на них свою книгу. Вот почему я согласился помочь со строительством местного монастыря. Я просто не могу уйти». «А над чем вы работаете, пан?» - заинтересовался юноша, и отвечал Конрад с нескрываемой гордостью: «’Беллифортис’, величайшая книга о боевых машинах и оружии, труд всей моей жизни, мое наследие. Попомни мои слова, когда-нибудь во всем нашем мире будут властвовать машины и изобретения, которых еще не видел свет».

Пояснил инженер, что он здесь по поручению самого аббата, но все, касаемое работы, обсуждает с Карелом, мастером-строителем монастыря. И, поскольку Сазава сохраняет нейтралитет в нынешнем конфликте, шансы на то, что отпустит Карел инженера к лагерю воинства панов окрестных земель – пусть и на несколько дней – равны нулю. Впрочем, на сей счет у хитроумного Конрада были свои идеи, и, признаться, не самые законные.

Перечисляя возможности, предлагал инженер обыграть Карела в кости, украсть у него деньги, предназначенные для выплаты жаловия работникам... или же составить поддельное письмо от находящегося нынче в отъезде аббата, согласно которому Конраду будет дозволено покинуть монастырь.

Индржих избрал для себя грех малый, и вечером в кормче, что называется, «раздел Карела догола» в игре в кости. Мастер-строитель заметно приуныл, и Инрджих согласился вернуть ему выигранные гроши в качестве пожертвования на строительство монастыря – если, конечно, вопрос с отъездом Конрада Кейзера будет решен положительно.

Но когда на следующее утро вернулся Индржих в дом попечителя, инженера было не узнать: закрывшись в отведенной ему комнате, Конрад буквально трясся от страха. «Уехать?!» - испуганно взвизгнул он, когда юноша сообщил ему о достигнутой с мастером-строителем договоренности. – «Да сейчас я и носа не высуну за порог!» «Пожалуйста, успокойтесь, и расскажите мне, что случилось», - попытался воззвать к разуму Конрада Индржих, и инженер, сумев взять себя в руки, быстро заговорил: «Они меня преследуют, люди Сигизмунда! Потому что он так и не простил мне критику в Никополе! А теперь решил мне отомстить!.. По дороге с Сазаву я видел в Костелеце барона Пейчара. Он принимал участие в крестовом походе вместе с Сигизмундом, как и я. А теперь мне сказали, что его видели в местной корчме. А еще поздно ночью кто-то разгуливал по саду, и на двери видны следы взлома. Они преследуют меня, Индржих! Господи, они хотят убить меня!»

Индржих заверил инженера, что обязательно позаботится о преследователе того – если, конечно, он действительно существует, а не является порождением некой мании преследования.

На местном постоялом дворе действительно означился пан Пейчар; вел он себя дружелюбно, и рассказал Индржиху, что торгует сукном, а в Сазаву приехал по делам.

Дождавшись ночи, юноша схоронился в амбаре близ дома попечителя и стал ждать... В полуночный час к дверям, крадучись и озираясь по сторонам, приблизился Пейчар... Инджрих выскочил из укрытия, открыто обвинил опешившего пана в попытке убийства инженера. «Кейзер живет в этом монастыре?» - то ли изобразил удивление, то ли действительно изумился Пейчар. – «На самом здесь я здесь, потому что у меня долгосрочное соглашение с местным попечителем, паном Себастьяном фон Бергом. Я поставляю ему соль и специи. И однажды я узнал, что он постоянно меня обманывает. Спор тянется уже давно, и будет тянуться еще неизвестно сколько. А я хочу получить свои гроши назад, вот и все! Я не ссорился с Конрадом!»

Обещал Пейчар Индржиху, что перестанет ходить сюда по ночам и попробует придумать другой способ разобраться с попечителем. Индржих только рукой махнул; его эти дрязги не касались, и вникать в них он не хотел.

Ступив в комнату инженера, не смыкавшего глаз, юноша заверил того, что нет причин опасаться убийц, а Пейчас ведет торговые дела с попечителем, не более. К тому же, в Тальмберге Конрад окажется под защитой целого войска. С последним аргументам инженер согласился, и на рассвете следующего дня отправился наряду с Индржихом к лагерю воинства, осадившего занятый разбойниками Тальмберг.

Конрада и Инрджиха приветствовали паны Дивиш, Борек, Ян Птачек и Тобиаш Фейфар; поднявшись на вершину холма близ Тальмберга, они указали прибывшему осадному инженеру на замок, указав стену, которую хотели бы разрушить с помощью требушета. «Стало быть, Тот засел внутри, а?» - осведомился Конрад, и пан Дивиш утвердительно кивнул: «Точно, мастер Конрад. Я слышал, что у вас с ним старые счеты?» «Не совсем», - отозвался инженер. – «Я считаю, что сейчас мы квиты. Сигизмунд больше доверял ему, чем мне во время войны с Оттоманами, и мы все знаем, чем она закончилась!»

«А чем она закончилась?» - брякнул Птачек, явив присутствующим свои чудесные познания в истории. «Плохо, пан», - вздохнул Конрад. – «Погиб весь цвет французского рыцарства. Сигизмунд бежал, спасая свою жизнь, и, должен признаться, я тоже». «Я уверяю вас, что здесь мы не повторим этой ошибки», - обратился Борек и осадному инженеру. – «Мы не собираемся морить их голодом – мы хотим сломать ворота».

«Я к вашим услугам, панове», - поклонился благородным господам Конрад. – «Мы быстро построим требушет. Он будет готов через несколько дней. А еще я смог бы повторить ракету, чтобы смести врагов со стен». «Ракету?» - удивился Дивиш. – «Никогда не слышал о таком названии». «Ракеты – это снаряды, начиненные черным порохом с дырой в нижней части, через которую порох поджигают», - с воодушевлением принялся рассказывать Конрад. – «Что-то вроде пушки, но без пушки и без камней. Ракета – сама по себе снаряд». «Ясно», - молвил Дивиш. – «Но в наших краях нет ни черного пороха, ни пушек». «В самом деле, нужно было мне об этом подумать», - сокрушенно всплеснул руками инженер. – «Но мне очень нравятся ракеты, и я всегда представлял себе, чего бы мог с ними достичь Александр Великий...»

Он осекся, заметив устрепленные на него скептические взгляды, стушевался, и, пробормотав что-то о необходимости самого обычного решения, увлек за собой мастера Фейфара – обсудить принципы изготовления требушета.

...В последующие дни Индржих без дела не сидел. Он навестил лагерь углежогов – приятелей Рыжего, и те с радостью поделились дегтем, лишь узнав, что необходим он солдатам пана Дивиша, весьма ими уважаемого. Наведавшись в корчмы сопредельных селений, Индржих договорился о поставках мяса и пива в лагерь – для поднятия боевого духа. Кроме того, местная травница по просьбе Индржиха изготовила травяное снадобье, дабы дозорных не клонило в сон на посту.

Узнал он, что на Конрада Кейзера была попытка покушения; некий дворянин, в котором инженер после опознал пана Пейчара, попытался проникнуть в лагерь, но был сражен дозорными. Осознал Индржих, что в Сазаве хитроумному убийцу удалось обвести его вокруг пальца... но, похоже, в итоге он все же получил по заслугам...

Пану Дивишу продолжало досаждать раненое плечо, и, обратившись к Индржиху, господин Тальмберга просил юношу привести к нему священника и лекаря. «А зачем священник?» - не сдержавшись, выпалил юноша. – «Рана заживет, особенно, если вам поможет кто-нибудь из монахов». «Это не для меня», - пояснил ему Дивиш. – «У нас здесь много раненых, которые не доживут до утра, и мертвых... И я должен исповедоваться в своих грехах».

Вновь навестив Сазавский монастырь, Индржих убедил брата Никодима выступить к военному лагерю. Что касается священника, юноша решил попытать счастья в Ужице, нанеся визит вежливости своему старому знакомому, Богуте. «В Тальмберге много убитых и раненых, но некому позаботиться об их душах», - говорил Инрджих, но священник отрицательно покачал головой, молвив: «Я бы хотел помочь, но просто не могу это сделать. Мои прихожане внимательно следят за мной, и если я сделаю один неверный шаг, они незамедлительно пожалуются епископу!»

Понимая, что Богута, успевший уже не раз опростоволоситься во вверенном ему приходе, печется о собственном положении, Индржих все же попробовал настоять на своей просьбе. «Почему бы не повернуть это против них самих?!» - предложил он. – «Почему бы не сказать им, что вы едете в Тальмберг, так как это правильно, и это ваш христианский долг, даже несмотря на то, что в вас может угодить стрела, как в этого святого...»

«Себастьяна», - подсказал Богута. – «Думаю, это может помочь. Но скажи мне правду, там действительно все время стреляют?» «Это же осада», - не стал приукрашивать действительность Индржих. – «Но все лагеря стоят довольно далеко от замка, и стрелы до них не долетают, так что вам не о чем беспокоиться». «Хорошо, попробую внушить прихожанам мысль о мучиничестве и отправлюсь в путь», - принял окончательное решение Богута. – «Хоть ненадолго уеду отсюда и отдохну от этих осуждающих вглядов».

Собрав нехитрые пожитки, выступил святой отец в направлении Тальмберга...

Минуло несколько дней, когда созвал Конрад Кейзер благородных панов и сотников их на вершину холма, гордо высилась на которой громада трубушета. Валун, выпущенный сей осадной машиной в направлении замковых стен, врезался в землю на весьма почтительном расстоянии от оных. Лица наблюдателей вытянулись с досады... однако инженер ничуть не унывал, сделал некие записи на листке, заявив, что требушет нужно пристрелять.

Неожиданно на холм поднялся только что прибывший в лагерь вестник, и, тяжело дыша с долгой дороги, поклонился пану Дивишу, сообщив о том, что скорым маршем приближается к Тальмбергу войско Гавела Медека. Дивиш помрачнел: похоже, очень скоро окажутся они между молотом и наковальней...

Немедленно призвав сподвижников в свой шатер, пан Тальмберга развернул на столе карту окрестных земель, констатировав: «Панове, подкрепления Тота уже на подходе, и, судя по всему, подойдут к рассвету. И если они ударят с тыла, нам конец. Как и задумал Тот».

«Хитрожопая свинья!» - разгневанный Гануш не скупился в выражениях. – «Он каждый раз опережает нас на один шаг!» «Но не в этом раз», - заверил присутствующих пан Дивиш, и в голосе его звучала сталь. – «Борек, как думаешь, какая завтра будет погода?» «Ох...» - озадачился старый сотник. - «Ну, пан... если мои кости не обманывают меня – а они редко это делают – будет дождь. И даже ливень».

«Вот», - Дивиш ткнул пальцем в изображенную на карте каменоломню у излучины реки. – «Мы встанем здесь. Я и люди Радцига. Ты, Гануш, дождешься, когда они пойдут в атаку и ударишь им в тыл. Если у нас все получится, то мы покончим с ними до того, как в Тальмберге поймут, что случилось». «Это может сработать», - скрестив руки на груди, отметил Борек, не открывая от карты сосредоточенного взгляда. – «Но нужно будет оставить кого-нибудь в лагере на случай, если будет предпринята вылазка из замка». Гануш и Бернард заверили Дивиша, что непременно продержатся, после чего покинули шатер, дабы вернуться в свой лагерь и приказать солдатам готовиться к скорому бою.

Оставшись наедине с паном Дивишем, осведомился Индржих, какова его роль в грядущем сражении. «У меня есть для тебя важное поручение», - изрек пан. – «Если мы не выстоим у каменоломни, нам конец – тебе, мне, Ганушу и Радцигу. А поскольку Гануш верховодит атакой с тыла, Радциг в плену, а я ранен, командовать людьми будет сотник Борек». «Это лучший выбор», - отметил Индржих, и Дивиш согласно кивнул: «Несомненно, Борек – хороший командир, но в нашем войске много воинов из Скалицы. Нам нужен человек, который их знает и пользуется у них уважением... И я имею в виду тебя, Индро!»

Юноша опешил – подобных речей из уст пана Дивиша он не ожидал... «Но... тогда...» - растерянно начал Индржих. – «Пан, вы действительно думаете, что люди пойдут за мной?» «Индржих, если бы не ты, нас сегодня здесь вообще бы не было», - проникновенно произнес Дивиш. – «И все об этом знают. Но, кажется, кроме тебя... Во время сражения вы с воинами из Скалицы спрячетесь в лесу у дороги. Нельзя недооценивать важность этого задания! Тебе придется сдерживать своих людей, чтобы они не бросились в атаку слишком рано. А затем вы должны ударить с тыла так яростно и стремительно, чтобы враг не успел опомниться. Если они сомнут наши основные силы, нам нужен человек с холодной головой, который сможет командовать людьми».

Пообещав, что сделает все, от него зависящее, Индржих устремился к дороге на Ратае, где близ леса оставался готовый к выступлению отряд воинов и з Скалицы.

...На рассвете следующего дня у излучины реки близ каменоломни вспыхнуло сражение. Солдаты, ведомые Индржихом, ударили в тыл противнику, и, перебив обескураженных воинов Медека, воссоединились с силами Гануша, доверишив разгром спешащих к Тоту подреплений. Впрочем, тот не преминул воспользоваться положением; лагерь у стен Тальмберга был атакован наемниками венгра, надеявшимися сломать требушет, однако силы панов Дивиша и Гануша успели вернуться в ставку и отбросить противника.

Командующий армией Медека был пленен, и Индржих с удивлением узнал в нем Эрика! Держался последний донельзя дерзко и был уверен, что Иштван не оставит его в беде. Дивиш нахмурился: кем же этот щенок приходится иноземцу?..

Приказав заковать Эрика в кандалы, Дивиш обратился к Ганушу, сотникам Бореку и Борнарду, а также Индржиху, спрашивая, каким – по их мнению – должен стать следующий шаг. «Пан, возможно, у меня есть решение...» - высказался Индржих. – «А что, если нам обменяться с ним заложниками? Эрик был сотником во Вранике и привел сюда подкрепления Иштвану. Кажется, они с Тотом очень... близки. Он может рассказать нам что-нибудь полезное. И, возможно, его господин ценит его не меньше, чем мы ценим жизни пани Стефании и моего отца».

Идею Индржиха Гануш и Дивиш с энтузиазмом одобрили, и последний пригласил сподвижников проследовать в свой шатер, куда стражи загодя привели Эрика. Тот продолжал дерзить своим пленителем, однако кое-какие крупицы информации у него удалось выведать. Рассказывал Эрик, что Тот – сирота, как и он сам; турки убили его родителей, и он начал убивать турок – как следствие, приглянулся Сигизмунду и оказался у него на службе. И, бесчинствуя в Богемии, стремятся они лишь к одному – уничтожению оставшихся союзников Вацлава.

«Сколько человек в замке у Иштвана?» - спрашивал Индржих. «Откуда я знаю?» - огрызнулся Эрик. – «В начале нас было около семидесяти человек, но сейчас, наверное, осталось меньше половины. Но это все равно больше, чем было в замке у вас. Этого вполне хватит для его защиты». Индржиха занимала уверенность Эрика в том, что Тот непременно спасет его. Что за отношения связывают этих двоих?.. Кто они, любовники?.. Как бы то ни было, надлежит понять, так ли этот парень дорог Тоту, как пану Дивишу – его жена, а ему, Индржиху, - отец...

Дивиш просил Гануша провести с Тотом переговоры об обмене пленными, и на следующий же день пан Ратае вместе со своей свитой проследовал к стенам Тальмберга, и, остановившись на безопасном расстоянии, с удовольствием продемонстрировал появившемуся на стене Иштвану Тоту захваченного в сражении пленника. На лице венгра отразилась злость, но идти на обмен он наотрез отказался. «Учти!» - брызжа слюной, истерично вопил тот. – «Если с Эриком что-нибудь случится, я прикажу всем своим людям по очереди позабавиться с этой сучкой – Стефанией, а Кобылу я сам порублю на мелкие кусочки!»

«Вот слова, достойные ‘благородного человека’!» - поморщился Гануш. – «Откуда мне знать, что ты уже этого не сделал?» Тот приказал воинам привести на стену пленников – Стефанию и Радцига... Похоже, тем действительно не причинили вреда и содержат достойно – пока что... Но обстановка накалялась, и обе стороны сознавали, что сложившаяся патовая ситуация долго не продлится...

Вернувшись обратно в лагерь, Гануш и Индржих проследовали к шатру, оставались в котором пан Дивиш и Борек, сообщили им о провале переговоров – впрочем, на успех они особо и рассчитывали... «Итак, друзья – ваши предложения», - устало вздохнул Дивиш, и Борек, глядя своему господину в глаза, произнес: «Я бы сказал, у нас нет иного выхода, кроме штурма». «Это большой риск, Борек», - в который уже раз возразил Дивиш, - «пока Стефания и Радциг у него у руках...» «Пан, я знаю, что вы сейчас чувствуете, но Тот не дурак», - убеждал пана Дивиша верный сотник. – «Они – его последняя надежда. Он не тронет их, пока у него остается хоть один шанс на победу».

«Ты бы сказал эти слова, если бы там была твоя жена?» - прервал Борека Дивиш, но сотника поддержал Гануш, молвив: «У нас все равно нет другого выхода. У нас не хватит припасов, чтобы сидеть здесь несколько недель – особенно, когда в стране хозяйничают шайки разбойников и армия Сигизмунда. Тот не пойдет на обмен заложников, но даже, если бы он согласился, то нам бы пришлось отпустить его, а значит, он со своими людьми до судного дня был бы для нас занозой в заднице».

К панам приблизился гонец, передав весть о том, что к лагерю приближается маркграф Йост со своей свитой, дабы переговорить с верховодящими осадой Тальмберга господами. «Что он здесь делает?» - озадачился Индржих, и Гануш пояснил юноше: «Йост Моравский из рода Люксембургов. Двоюродный брат короля Вацлава и Сигизмунда. Он – маркграф Моравии. Лишь год назад он был заодно с Сигизмундом и мятежным дворянством. Он предал короля Вацлава и его союзника Прокопа. А теперь он переметнулся, объявил себя предводителем восстания против Сигизмунда и утверждает, что хочет освободить Вацлава». «Держит нос по ветру...» - пробормотал Борек, всем свим видом показывая, что думает о подобных перебежчиках.

«Как бы то ни было, считаю, что решение принято», - заявил Гануш, с вызовом глядя на Дивиша. – «Мы не можем встретить Йоста подобно табору цыган перед своим собственным замком!» «Боюсь, ты прав, Гануш», - сдался Дивиш. – «Хорошо, пусть люди немного отдохнут, и мы начнем штурм».

...В последующие два дня солдаты осадившего Тальмберг воинства планомерно вели обстрел замковых стрел из требушета. Индржих же коротал время, прочесывая окрестности, выискивая укрывшихся после битвы у излучины реки людей Иштвана и расправляясь с ними – ведь в противном случае те могут нанести удар в самый неподходящий момент!

Наконец, западная стена рухнула, и войско пошло на приступ. Солдаты захватили наружные стены, затем внутренний двор... В замковую башню, оставались в которой Тот Иштван и его заложники, воины ступать опасались, посему, приблизившись наряду со сподвижниками – Дивишем, Яном, Бореком и Индржихом - к основанию ее, Гануш зычно возопил, запрокинув голову: «Иштван, все кончено! Будешь ждать, пока сами к тебе не зайдем?»

В оконце башни показалось злое, недовольное лицо загнанного в угол венгра. «Я бы этого не советовал», - огрызнулся Тот, взирая на залитый кровью внутренний двор Тальмберга, - «если твой друг Дивиш еще хочет увидеть жену живой». «А пан Радциг?» - с тревогой осведомился Гануш. – «Оба заложника целы?» «Пока что да, Гануш», - отозвался Тот. – «Если обстоятельства не изменяются...»

«Рад это слышать», - едко отметил Гануш, махнул рукой воинам, и те провели к башне Эрика, скрутив ему руки за спиной. – «Наш гость тоже жив и здоров, вот только домой очень хочет. Я думаю, ты бы тоже не отказался. Ты ведь давно не грелся у родного очага». «А я не спешу», - молвил венгр. – «У меня тут полно припасов, красивый вид из окна, отличная компания. Что же еще можно хотеть?» «Свободы», - предположил Гануш.

Тот молчал, взвешивая варианты. «Пан, мы здесь люди благородные и все мы люди чести», - заверял противника Гануш. – «Я даю тебе слово рыцаря и пана, и спутники мои дают. Если выпустишь пани Стефанию и пана Радцига, мы отпустим тебя и твоих людей на все четыре стороны целыми и невредимыми». «И далеко ли мы уйдем?» - едко бромил Тот. – «Что мне за радость, если твои люди не здесь на меня нападут, а в лесу?»

«Если дашь мне слово чести, что уйдешь и не вернешься больше, я обещаю тебе безопасный проход до границ этих владений», - постановил Гануш. – «А что будет потом, это уже зависит от тебя – и от воли Божьей». Поразмыслив, Тот на предложенные условия согласился отчасти: он отпустит пани Стефанию, но сохранит пана Радцига в качестве заложника, и позволит тому уйти, лишь когда доберется до Скалицы.

Индржих возмутился было сему, но к оконцу башни единственный выживший из наемников Тота подвел Радцига, и пан убедил сына отступить – ради безопасности пани Стефании.

Гануш приказал солдатам подвести к дверям башни коней, а после – отойти подальше... «Пан, неужели вы и впрямь его отпустите?» - не мог поверить в решение Гануша Индржих. «Мое слово крепко, Индржих», - отозвался пан. «Да он же головорез и лжет!» - встал на сторону обескураженного юноши Ян Птачек, излишними моральными принципами не терзавшийся. – «Столько добрых людей погубил. Что нам помешает его железом проткнуть, как только он наружу выйдет?» «Наша честь!» - возмутился Гануш. – «Если мы нарушим честное слово, значит, нет у нас чести. А без чести мы – ничто».

Индржиха и Птачека речи Гануша не убедили... Вскоре во двор выступил Тот и его наемник; оружие оба держали у спин заложников. Венгр позволил Стефании броситься в объятия мужа, сам же оседлал коня, еще раз заверил панов, что отпустит Радцига в Скалице, но если заметит преследование – тут же убьет. Эрик метнулся к Тоту, встал у него за спиной, с ненавистью прожигая взглядом недавних пленителей.

Перед тем, как покинуть Тальмберг наряду с Радцигом и двумя сподвижниками, Иштван Тот обернулся к Индржиху, и, похлопав по рукояти притороченного к поясу меча, снисходительно заметил, что оставит его себе. Насладившись гневом, отразившимся на лице Индржиха, венгр пришпорил скакуна, направив того на тракт, ведущий к скалице...

Дернув Индржиха за рукав, Птачек предложил юноше седлать конец да скакать следом. «Но вы же слышали, что он сделает, если мы поедем за ними!» - растерялся Индржих, и паныч обезоруживающе развел руками: «Мы не за ними поедем. Но отца же твоего надо будет забрать. Или ты хочешь, чтобы он пешком шел, когда его отпустят?»

Гануш, Дивиш и сотники их поднялись на крепостные стены, провожая взглядом скачущих галопом коней; не мешкая, Индржих и Ян оседлали своих скакунов, наряду с троицей воинов устремились следом – к Скалице... когда заметили Радцига, зашагающего к ним через луг. Стало быть, Иштван Тот действительно сдержал слово, отпустил заложника.

Узнав от Радцига о том, что Тот и две спутников его устремились на север, Ян Птачек вместе с воинами продолжил преследование венгра, оставив Индржиха наедине с отцом.

Поднявшись на вершину холма, долго молчали, устремив задумчивые взоры на далекий Тальмберг. «Как мы могли его отпустить?» - покачал головой Индржих, не принимая аргументов, высказывал кои пан Гануш. «Ты бы предпочел, чтобы мы его убили – даже ценой моей жизни и жизни пани Стефании?» - осведомился Радциг. «Нет, конечно», - отозвался юноша, - «но что помешало бы нам убить его после обмена?»

Пристально глядя сыну в глаза, Радциг доходчиво разъяснил суть дилеммы: «Если бы нельзя было верить слову чести благородного человека, то и обмена бы не было». «А много ли чести в том, чтобы сына бросить?» - вырвалось у Индржиха, и Радциг отвечал: «Хм... Ну, ты же понимаешь. Мы были молоды, случилось вот так, а жениться на простолюдинке я не мог. Потом отец твой... ну, то есть, Мартин... пришел и стал о вас заботиться».

«Он знал?» - изумился Индржих, и Радциг уточнил: «О чем? О том, что твой отец – я? Конечно! Он был отличным человеком. Он принял тебя как своего, а я всегда за тобой приглядывал. В этом можешь не сомневаться». «Я так мало знаю о его прошлом», - покачал головой юноша, вспоминая погибшего кузнеца, которого до недавнего времени считал отцом. «Он тебе ничего не рассказывал?» - удивился Радциг. – «Что интересно – хоть кровь в нем и не твоя, ты на него очень похож. Когда он был примерно твоих лет, ему наскучило его ремесло и он отправился повидать мир. Много приключений пережил, даже сражался на войне... В Польше, вроде бы. И не особо любил вспоминать, как мне кажется».

«Вот почему он хотел, чтобы я оставался дома», - осознал Индржих. «Он какое-то время прожил в Праге», - продолжал рассказывать Радциг, - «потом поселился в Кутна-Горе, но, кажется, повздорил с кем-то там и, наконец, очутился здесь. Остальное ты знаешь». «Я его любил», - вздохнул Индржих, помрачнев. – «Но все равно... Мне почему-то всегда казалось, что я там не на своем месте... И я потерял единственное, что от него осталось – ваш меч».

«Он не мой... а твой», - поправил печалящегося сына пан Радциг. – «Думаю, у нас еще будет шанс его вернуть. Это дело с Тотом, к сожалению, не закончено». «Такому шансу я буду рад», - уверенно заявил юноша, и в голосе его прозвучала злость. – «Не только до меча добраться, но и до этого мерзавца Иштвана. А потом я найду того немецкого сукиного сына, что сжег Скалицу, и этим мечом его и убью. Я его лицо никогда не забуду. И его имя – Маркварт фон Аутлитц».

«Благородные намерения, сынок», - согласился Радциг, скрестив на груди руки. – «Но не забывай – есть в мире и другие вещи, ради которых стоит жить. Оглядись вокруг! Синее небо над головой, зеленая трава под ногами, красивые девушки, доброе вино, несколько верных друзей и храбрый конь под седлом! Ради этого стоит жить... Хотя, не спорю, та скотина, что убила твою мать, должна за это заплатить сполна... Но не стоит думать об этом, забывая обо всем прочем».

Внизу, на дороге, показалась конная процессия, направляющаяся к Тальмбергу – наверняка маркграф Йост со своей свитой. Радциг с улыбкой отметил, что негоже заставлять сего благородного господина ждать, посему Инджржих оседлал коня, отец занял место у него за спиной, и направили они скакуна к разоренному владению пана Дивиша...

Поскольку принимать гостя в залитом кровью замке было не самой лучшей идеей, было решено провести переговоры в Ратае, и силы панов Богемии, снявшись с лагеря, устремились к южному граду. Достигли оного уже поздним вечером, разместились на постой.

Индржих, едва добравшись до отведенной ему комнатушки во внутреннем дворе Пиркштайна, провалился в сон... В грезах обнаружил он себя близ родного дома в Скалице, у липы. Стояла тихая, безмятежная ночь, и любовался он звездным небом... когда приблизился к нему отец, Мартин, присел рядом. «Ты молодец, сын», - улыбнулся он, присаживаясь рядом, и юноша признался: «Мне так не хватает тебя и мамы. Очень вас не хватает». «Ты справишься», - обнадежил Индржиха Мартин. – «Мы гордимся тобой».

«Я подвел вас...» - покачал головой Индржих, продолжая терзаться мрачными думами. – «Я потерял меч... Я упустил этого негодяя...» «Не кори себя так», - отмахнулся отец. – «Ты никак не мог нас спасти. Кто-то да должен был остаться в живых. Что же до меча – то это просто вещь». «Ты не хотел, чтобы я воевал», - заметил юноша, качая головой. – «И вот кем я стал...» Действительно, на руках его кровь, и ничто не изменит сего факта. «Выйти на бой против зла – не то же самое, что сеять его семена», - возразил Мартин. – «Ты поступил правильно... Теперь я должен тебя оставить».

Отец поднялся на ноги, примеру его последовал и Индржих, вопросив с надеждой: «Я тебя еще увижу?» «Бог знает...» - улыбнулся Мартин, устремился прочь, к далекому сиянию, виднелся в котором силуэт его супруги... Индржих еще долго смотрел вслед родителям, сознавая, что обрел их благословение...

...Поутру Индржих поспешил к верхнему замку, ибо заглянувший к нему в каморку стражник сообщил, что паны просят его проследовать в чертог твердыни, где состоится вскоре встреча их с маркграфом Йостом. Во дворе замка Ратае повстречал юноша Яна Птачека. Последний с сожалением констатировал, что настичь Иштвана не сумел, но выразил надежду, что рано или поздно отыщут они коварного венгра.

Индржих и Ян проследовали в чертог, где восседали за столом паны Радциг, Гануш и Дивиш, сотник Борек, а также два незнакомых им человека – маркграф Йост Моравский и член его совета – Иоанн II из Лихтенштейна. Радциг представил благородным господам Индржиха как своего сына, после чего осведомился у марграфа, в чем же состоит цель визита того.

«Я полагаю, мы все согласны с тем, господа, что с этой смутой пора покончить», - не стал ходить вокруг да около Йост. – «Королевству нужен король!» «Вопрос в том, какой король», - осторожно отменил Гануш, и Йост развел руками, будто ответ был очевиден: «Мой кузен Вацлав IV, что томится в плену».

Паны воззрились на маркграфа с нескрываемым удивлением... и подозрением. «Должен признать, пан маркграф, ваш ответ меня несколько удивляет», - ответил откровенностью на откровенность Гануш. – «Вы, если я правильно понимаю, до недавнего времени были союзником другого своего кузена, Сигизмунда». «Этого я отрицать не могу», - признал Йост, - «и свое намерение я всегда выражал четко. Но времена изменились». «И как же?» - прищурился Гануш, и пояснил маркграф: «Пан, в одном мы сходимся безусловно – король Вацлав не унаследовал от отца дар к управлению. К сожалению, его неудачи стоили Богемии, аристократии и всему нашему роду Люксембургов множества сил и средств».

«Черт возьми, да как король такое допустил?» - возмутился Гануш. «Таков уж его характер», - печально улыбнулся Йост. – «Его заботят только вино, женщины и охота. Он ведь, по сути, король, который не желал быть королем». «Так почему же он просто не отдал корону брату?» - брякнул Птачек, и пояснил ему Радциг: «Паныч, корона – тяжелое бремя, но если ее отдашь, отдашь и большие привилегии».

«Но ведь отдал он власть своему брату», - недоумевал Ян. «Когда все пошло под откос, Вацлав попросил Сигизмунда помочь восстановить порядок», - молвил маркграф, и Гануш опешил от сей новости: «Что?! Вы хотите сказать, это Вацлав его сюда пригласил?!» «На самом деле, это довольно разумно, если хорошо подумать», - заговорил Иоанн, и взоры присутствующих обратились к молодому человеку. – «Сигизмунд хотел восстановить власть всей династии Люксембургов. Он думал, что, если поможет Вацлаву захватить императорскую корону, тот в ответ поможет ему стать Римским королем и предоставит ему правление Богемией и империей». «Сигизмунд тогда правил бы», - задумчиво отметил Дивиш, - «а Вацлав занимался бы тем, к чему лежала душа – наслаждался жизнью при императорском дворе».

«Отчего же Вацлав все еще не стал императором Священной Римской Империи?» - всплеснул руками Гануш, чувствуя, как голова его на части разрывается от полученной информации. – «Он уже был выбран Римским королем – ему всего-то и оставалось сделать, что прийти и позволить Папе возложить эту клятую императорскую корону себе на голову!» «Кто знает?» - хмыкнул Радциг, бросив взор в сторону стушевавшегося Птачека. – «Может, ему больше по душе охотиться и с девками в купальне развлекаться, чем общество Папы». «Ну, признаю, в этом я его понимаю», - осклабился Гануш.

Дивишу же было вовсе не до шуток, и осведомился он, обращаясь к маркграфу: «Да, план у Сигизмунда был вполне разумным – но он, как видно, не сработал?» «На какое-то время сработал», - признал Йост. – «Они с братом достигли соглашения, Сигизмунд стал править королевством и принялся за организацию путешествия Вацлава в Рим на имперскую коронацию. Но затеим Вацлав осознал, что станет лишь марионеткой с короной на голове».

«Должен сказать, маркграф Йост», - не сдержался сотник Борек, - «что Вацлав и Прокоп вели себя, словно непослушные мальчишки, которым не помешала бы пара хороших затрещин». «Сигизмунд бы с вами согласился», - согласно кивнул Йост. – «Он уже планировал то, как будет править Богемией, а тут вдруг такое. Я бы сказал, что он потерял терпение, и решил, что приведет Вацлава на коронацию – хоть силой притащит, если надо будет! Словно непослушного мальчишку, вот как вы и сказали».

«Значит, если я верно понимаю, Сигизмунд похитил и его, и вашего брата Прокопа тоже», - уточнил Гануш, и маркграф подтвердил: «Верно». «И вы, если я правильно понимаю, ему в этом помогли», - продожлал расставлять все по полочкам правитель Ратае. «Да, панове», - вздохнул Йост. – «Верно, я был при похищении Сигизмундом Прокопа! Я думал, что все еще можно уладить, что мы сможем образумить моего брата. А Сигизмунд лишь хотел положить конец спору, раз и навсегда, любой ценой. Я никак не мог его остановить – это одна из причин, почему я здесь... А хуже всего то, что все это было зря! Восстание не прекратилось, а только усилилось, и в результате – весь этот хаос, который творится сейчас!»

«Это так, пан», - согласился Дивиш, - «но я теперь не вполне понимаю, к чему вы клоните. Король не годится для трона – но мы должны его защитить?» «Правда в том, господа», - пояснил маркграф, - «что кеак бы ни был Вацлав непригоден для трона, больше у нас никого нет». Паны задумчиво притихли: народу-то Вацлав нравится...

«Но что нам теперь делать?» - спрашивал Дивиш. – «За Сигизмундом – Совет знати, Отто из Бергова, Индржих из Рожмберка...» «Теперь уже ничего не поделать», - развел руками маркграф. – «Даже аристократы из Совета понимают, что от Сигизмунда толку мало».

«Значит, сейчас Бергов на вашей стороне», - резонно предположил Радциг. – «Выходит, нам следует собрать вместе с ним армию и выйти на битву с Сигизмундом?» «Мы же сейчас не в Венгрии!» - возразил Йост. – «Такие дела можно решить спокойно, без лишних трат и столкновений. Я договорился о союзе против Сигизмунда с венгерскими епископами, с польской и, разумеется, с чешской знатью. С каждым днем он теряет свои позиции. Потому-то мне нужна и ваша помощь».

«Какая же помощь?» - уточнил Радциг. – «У Сигизмунда огромное войско, за ним Рожмберк, Бергов и Прага. Есть у вас такая армия, чтобы с ним сразиться?» «Я совсем не это хотел сказать!» - маркграф рывком поднялся из-за стола, принялся расхаживать по комнате. – «В Венгрии был бунт против Сигизмунда, отчасти благодаря моим стараниям. Теперь ему придется выбирать – или бороться за богемскую корону, что весьма рискованно, или удержать венгерскую. Сразу обе взять не выйдет. А в Венгрии его ждет тяжелая борьба. Я в его победе не уверен, да и Рожмберк с Берговом тоже. Они не глупы. Если богемская знать объединится, они перейдут на другую сторону».

«От нас мало что зависит, маркграф», - прервал Йоста пан Гануш. – «Радциг потерял все, поддержав Вацлава. Пан Дивиш чудом избежал такой же судьбы, даже Ратае беззащитен перед Сигизмундом и знатью из Совета». «Более того, король Вацлав чахнет в изгнании в Вене», - согласился с ним Дивиш. – «Оттуда не очень-то поправишь».

«И что же вы предлагаете?» - всплеснул руками маркграф. – «Сидеть, сложа руки, пока вся Богемия не превратится в пепел, как Скалица? Надо остановить эту бессмысленную войну!»

С этим утверждением собравшиеся в чертоге благородные господа были согласны... но как это сделать?..

«А известно ли вам, пан, истинное мнение Совета знати?» - осведомился Радциг, и маркграф отрицательно покачал головой: «Я сейчас не очень-то с ними дружен. Вам придется спросить Совет лично».

«Ну а что?» - Птачеку идея пришлась по душе. – «Наведаюсь к Бергову в замок, посмотрим, что он мне скажет». Собравшиеся предложение Яна поддержали, ибо звучало оно весьма здраво; к тому же, Индржих вызвался сопровождать паныча – в качестве телохранителя. «Вряд ли Бергов что-нибудь сделает посланнику благородных кровей», - согласился Гануш, с гордостью глядя на воспитанника – наконец, молитвами его, повзрослевшего. – «Зато вы сможете узнать, что он говорит насчет своих планов. Если поведет, то прознаете и замыслы Совета! Тогда мы решим, что делать дальше». «А я отправлю пана Иоанна в Кутна-Гору», - воспрял духом маркграф, - «пусть будет там моими ушами и глазами. Полагаю, что ваши доклады помогут нам во всем разобраться лучше».

Пан Гануш и маркграф Йост немедленно принялись составлять письмо для Бергова – от имени правителя Липы, в котором, осторожно подбирая слова, выражали обеспокоенность происходящим и выказывали надежду на мирное разрешение ситуации, интересуясь при этом, не считают ли августейшие члены Совета, что освобождение короля Вацлава IV поможет решить проблему разграбления Богемии иностранными войсками.

Отойдя в дальний угол зала, Борек взирал на маркграфа с нескрываемым неодобрением. Индржиху старый сотник шепнул, что не верит ни единому слову Йоста, ибо наверняка тот втянет их в передрягу, а сам подожмет хвост и уберется восвояси. «Он провел двадцать лет в спорах за Моравию со своим братом Прокопом», - говорил сотник юноше. – «Затем они вдруг помирились, когда Сигизмунд попал в плен в Венгрии, и отправились туда грабить, заявив, что идут освобождать его. Когда Вацлав отправил их на переговоры со своим врагом Рупрехтом Пфальцским, они оба тут же переметнулись, заключили союз с Рупрехтом и вместе с Советом и мейсенской знатью осадили Прагу!.. Но затем они договорились с королем. Он согласился передать им часть власти, и они услали мейсенцев домой. И это не какие-то давние дела! Всего-то пара лет минула! А теперь он внезапно сделался главным союзником Вацлава. Разве можно такому человеку верить?»

Индржих тяжело вздохнул, бросил взгляд в сторону занятого составления письма Йоста. Похоже, они вот-вот окажутся втянуты в интриги сильных мира сего, которых любой ценой следует избегать – если, конечно, желаешь сохранить голову на плечах... Но отступать, похоже, уже поздно, посему остается ему лишь одно: как можно больше узнать о значимых фигурах в нынешней шахматной партии...

«Как думаете, пан, поможет стране освобождение Вацлава?» - осведомился Индржих. «Бог его знает», - пожал плечами Борек. – «Король-пьяница. Если бы он правил, а не пьянствовал, охотился и развратничал по баням, был бы у нас мир и порядок. Честно говоря, я не удивлен тому, что немцы сместили ему, и тому, что у Сигизмунда лопнуло терпение. Вацлав сам обратился к Сигизмунду за помощью и заключил с ним соглашение, а когда Сигизмунд начал действовать согласно договору, Вацлав его обманул и объявил договор недействительным – лишь потому, что условия ему больше не нравились!.. Но, с другой стороны, мы теперь увидели, что замышляет Сигизмунд. Ясно, что из него правитель не лучше, чем из брата... И то же вдвойне справедливо для Рупрехта, не говоря уже о Йосте, который сам сполне может приглядывать себе богемский трон. Так что, возможно, лучше нам оставить себе пьяницу. Известное зло...»

«А что насчет Прокопа?» - уточнил Индржих, и отвечал сотник: «Ну, он оставался на стороне короля – по крайней мере, большую часть времени. Одного поля ягоды потому что. Править он тоже не рвется, но горе тому, кто попытается отнять у него власть. За власть он родного брата предаст, и это не просто слова. Он часто бунтует, и бунтует с размахом».

Примерно то же Индржиху говорил некогда и Радциг. Насколько было ведомо юноше, Прокоп прикодился Йосту братом, а Вацлаву, стало быть, кузеном. Годами он воевал с Йостом за моравское превосходство. Затем на какое-то время они стали союзниками, предали Вацлава и заключили союз с Рупрехтом Пфальцским. Но после похищения короля, Прокоп замыслил бунт против Сигизмунда, и сам угодил к нему в плен... Незадолго до сего прискорбного исхода, по приказу Прокопа пан Сокол из Ламберта – известный рыцарь для одних, барон-разбойник для других, - пытался занять бывший на стороне Совета знати город Йиглаву, и Гануш выступал на его стороне – о чем, конечно же, сейчас предпочел умолчать... ибо негоже хвастать перед маркграфом подобными «подвигами».

«Как считаете, что задумал Сигизмунд?» - продолжал спрашивать благородных кровей бастард. «Я полагаю, что хочет вернуть империи славу времен правления его отца, императора Карла», - предположил Борек. – «Сделать то, на что не способен брат. Но также он защищает восток от турок и сражается на родине со своей же знатью, братом и кузенами, а в Германии воюет с Рупрехтом и мейсенской аристократией. Забот у него много, но одной лишь тиранией дела не решить... Впрочем, а чем ему еще заниматься? Думаю, в более спокойные времена он был бы хорошим королем, но сейчас он свой шанс упустил».

Прежде Индржих уже слышал от Радцига, что семь лет назад Сигизмунд, будучи королем Венгрии, возглавил поход против турок и потерпел поражение при Никиполе; многие считали, что причина тому – в беспечности французских рыцарей, которых вырезали без пощады. Радциг считал Сигизмунда человеком одаренным и амбициозным; правильно из него вышел бы получше Вацлава... не будь он так заносчив и жесток. К тому же, еще недавно Сигизмунда самого держала в плену венгерская знать; та не любит его так же, как чешские и немецкие господа – Вацлава. Иронию судьбы Радциг видел в том, что Вацлав объединил силы с Йостом, чтобы освободить брата... а теперь тот отплатил ему злом за добро.

«А что насчет Совета и Бергова?» - задал Индржих следующий вопрос. – «Каковы их цели?» «Каждый раз, когда король слаб, знать пытается захватить как можно больше», - поморщился сотник. – «Не для блага страны, конечно, - только для личного блага. В Совете таких людей полно. Когда короля схватили в первый раз, они его отпустили лишь после того, как он дал им высокие посты и уступил часть своей власти. Теперь его держат в плену во второй раз, а они управляют страной по распоряжению Сигизмунда. Бергов же – помощник главного управляющего. Как только король попал в плен, он устроил евреям погром и поднял налоги городам и монастырям. С ним будь начеку».

Индржих задумчиво кивнул. Знал от от пана Радцига, что входят в Совет представители влиятельных бларгородных домов – Индржих из Рожмберка, Отто из Бергова, Индржих из Градека и прочие. И не понравилось им, что, после того, как Вацлав окружил себя знатью из семей попроще, влияние их пошло на убыль. Несколько лет назад они уже похищали короля, и тогда это сошло им с рук. И сейчас, объединившись с Сигизмундом, они провернули это еще раз. Но теперь, возможно, и отвернутся от сего союзника...

«Рупрехта Пфальцского, кто он?» - поразмыслив, оведомился юноша. – «Чего он хочет?» «Рупрехт!» - с откровенным презрением воскликнул Борек. – «Он сам себя провозгласил Римским королем, и даже после этого ведет себя как трус, который сам не знает, что ему делать. Будь от Вацлава хоть какой-то толк, он бы давно с ним разделался. Хотя, строго говоря, Вацлав и в плену за решеткой тогда не чах бы».

Подошедший к беседующему с сотником сыну пан Радциг добавил, что Рупрехт – курфюрст в палатинате. Термин сей Индржиху был незнаком, и пояснил Радциг: «Курфюрсты – это князи Священной Римской империи, которым дано право выбирать Римского короля, который затем коронуется Папой и становится Римским императором. Рупрехт сам взял себе этот титул с помощью трех других курфюрстов, несмотря на то, что тогда уже был назначен Вацлав. Честь имперских аристократов признала притязания Рупрехта, но, когда он отправился в Рим, чтобы короноваться на трон императора, все обернулось провалом. Теперь он делает все, чтобы его признал Вацлав – но пока безуспешно... Так что теперь у нас два Римских короля. Йост какое-то время был на стороне Сигизмунда, но теперь переметнулся – ему явно не привыкать».

«А что здесь делает этот юноша, пан Иоанн из Лихтенштейна?» - Индржих кивком указал в сторону молодого спутника маркграфа, и пояснил Радциг: «Лихтенштейны – могущественная австрийская династия с владениями в Австрии и Моравии. Пан Иоанн заседает в совете Йоста. Поскольку короля держат в плену в Вене, полагаю, будет не лишним иметь в союзниках могущественный австрийский дом. Он нам может очень пригодиться».

Радциг предупредил Индржиха о необходимости сохранять осторожность в гостях у Бергова – ведь доподлинно неведомо, друг он или враг. «Не встревай в другие дела!» - напутствовал пан сына. – «Отдай письмо, выслушай ответ и возвращайся». «Понял», - кивнул Индржих, и Радциг улыбнулся: «Отлично. Бергов в замке Троски. Замку этому ты, я думаю, немало подивишься. Он один из лучших окрест».

Наконец, Гануш и Йост завершили письмо, и маркграф, передав свиток панычу, обратился к собравшимся, молвив: «Сейчас я должен вернуться в Брно, но скоро отправлюсь в Брандебург и заеду сюда по пути. К тому времени пан Птачек должен будет уже вернуться и мы обсудим, что делать дальше». «Согласен», - кивнул Гануш. – «Но пока вы не покинули нас, пан маркграф... одно не дает мне покоя. Почему Сигизмунд явился сюда как враг? Это же бессмысленно!»

«Если позволите, пан, я попробую объяснить», - ответил за Йоста Иоанн. – «Я живу недалеко от Венгрии, где правит Сигизмунд. Это дикая страна, и постоянная война с турками ожесточила тамошний народ. Им нужен монарх с железной рукой. Поэтому, когда Сигизмунд почувствовал надвигающийся мятеж, он поступил так, как поступил бы дома. Но то, что подходит для венгерской знати, здесь, в Богемии, не годится».

«Устанавливать порядок – это одно, а грабить и убивать с ордой варваров – совсем другое!» - никак не мог взять в толк причины, сподвигшие Сигизмунда на подобное, пан Гануш. – «Чем можно такое оправдать?» «Но ведь Сигизмунд дал богемской знати шанс перейти на его сторону», - напомнил ему Йост. – «Лишь когда они не согласились на его требования, он потерял терпение и взялся за меч». «Что же до варваров – ничего лучше он себе позволить не мог!» - добавил Иоанн. – «Венгерская знать ничего бы не приобрела, присоединившись к его богемскому походу. Собрать регулярную армию ему грошей не хватило, вот он и нанял половцев. Что он недоплачивает им, они возмещают себе грабежами. Но в итоге вышло так, что ему не хватило грошей даже на половцев. Потому-то он и пошел на Кутна-Гору и Скалицу. Ему нужно было серебро». Паны согласно покивали: звучало вполне логично...

Провожая воспитанника в долгий путь, Гануш еще раз велел тому просто доставить письмо и выслушать ответ – и ни в коем случае не злить Отто из Бергова, ведь прежде сей могущественный и внушающий страх аристократии индивид – бургомистр Праги и член Совета знати – выступал убежденным противником короля Вацлава. «Чтобы я кого-то злил?» - притворно изумился Птачек, и Гануш похолодел. – «Да ни за что, дядя!»

Простившись с собравшимися, Индржих и Ян спустились в замковый двор, где наряду с солдатами, выделенными им в сопровождение, оседлали коней, и, покинув Ратае, устремились по торному тракту на восток – навстречу новым испытаниям, интригам и свершениям!..

  1  2